Шут - Е. Кочешкова

Бледный дернул щекой и презрительно сплюнул:

— Молчи, убожество! Баба в юбке… — добавив еще что-то на своем языке, он грубо сцапал тонкие кисти шута и обмотал их еще крепче прежнего. Воспаленная кожа под веревкой натянулась и побелела до синевы. Шут лишь скрипнул зубами и одарил своего мучителя полным ненависти взглядом. За это ему вдобавок прилетела увесистая оплеуха. — Будет он тут выступать еще! Задница коровья!..

Остаток пути Шут уже не думал ни о королеве, ни о дворце, ни о тайкурах. Только о пульсирующей боли в руках, только о том, чтобы не упасть.

22

— Патрик, Патрик… Так значит это ты? — голос Руальда прозвучал удивленно. Король, как положено, восседал на троне, когда поутру гвардейцы привели к нему на суд главного государственного преступника, соучастника похищения бывшей королевы. — Вот уж не думал…

Шут, полночи проведший в каменном мешке дворцовых подземелий, стоял перед ним, слегка покачиваясь от слабости. Все руки у него были в кровавых потеках, кровь засохла и на лице, прочертив темную линию от губ до самого ворота. Звуки доносились как сквозь ватное одеяло. Они прибыли в Золотую глубоко за полночь, но уснуть Шуту так и не удалось — в темнице было слишком сыро и холодно, а в углах, мерзко пища, сновали крысы. Весь остаток ночи он провел, пытаясь хоть ненадолго задремать, но каждый раз, когда сон касался его сознания, что-нибудь отгоняло желанное забытье прочь — крысиная возня у самых ног, боль или пронизывающий холод каменного пола, едва покрытого тонким слоем соломы…

— Что же ты молчишь, Патрик? — Руальд подался вперед, вцепившись в подлокотники трона. — Ты ведь всегда говорил мне правду!

Шут медленно опустился на пол, не обращая внимания на алебарды гвардейцев, испуганно взметнувшиеся к самому его носу. По рядам придворной знати прокатилась волна возмущенных возгласов — никто не смел сидеть в присутствие короля без его позволения, да еще и будучи обвиняемым!

— Сил нет говорить, Ваше Величество, — Шут не узнал свой голос, хриплый и бесцветный. Он сидел, скрестив ноги, и смотрел на свои перепачканные в грязи и навозе штаны. На короля ему глядеть вовсе не хотелось. Слишком страшно было видеть чужака в теле любимого властителя. Растрепанные волосы упали Шуту на глаза, занавесив весь мир, который стал таким враждебным. Внезапно в поле его зрения возникли сверкающие золотой отделкой сапоги Руальда.

— Патрик… — большие руки короля крепко взяли его за плечи, легко подняв над полом. Сильные пальцы, без труда вращающие двуручный меч, отвели в сторону от Шутовых глаз грязные пряди, и ему все-таки пришлось посмотреть в лицо Руальду.

Это был его король. Настоящий, живой, с непритворной болью во взгляде!

Шут распахнул глаза, чувствуя, как гремучим тараном ударилось о ребра сердце и застучало, заколотилось…

«Что это? Что с ним? Он опять прежний? — мысли метались в голове точно дикие птицы. — Но тогда ведь это значит, что все еще можно вернуть, наладить?..»

— Оставьте нас все! — рявкнул король. Слуги и гвардейцы, придворные дамы и рыцари спешно устремились к дверям. Через минуту тронный зал опустел. Руальд кивнул Шуту на высокое кресло у окна, сам сел рядом. — Рассказывай, Пат. Зачем ты помог ей бежать? Разве не ты предупреждал меня, что будет война? Теперь она действительно будет. А ты хоть задумался, что это такое? Ты подумал о том, сколько людей пострадает в этой мясорубке?

Шут пожал плечами. Он уже плохо соображал, глаза сами собой закрывались от усталости, и комната вокруг тихонько плыла, пытаясь опрокинуться куда-то.

— А иначе никак, Ваше Величество. Никак… Это вы должны были думать, прежде, чем выбирать себе новую жену…

«Теперь точно взбесится», — подумал он, невольно сжавшись в ожидании удара. Но король сидел, не двигаясь, подперев голову руками, и с тоской глядел куда-то в пустоту. Шуту вдруг показалось, что Руальд вообще не здесь. Ему захотелось вскочить, как раньше обнять короля, сказать: «Прости меня, прости, пожалуйста! Я просто не мог иначе. Позволь мне остаться твоим другом…». Но Шут не смел. Боялся. Когда же взгляд монарха вновь стал осмысленным, в нем больше не было ни теплоты, ни дружелюбия.

— Ступай прочь, Пат. Не желаю больше видеть тебя, — Шут вздрогнул. Ему захотелось рассмеяться и заплакать одновременно. Значит, не будет больше темницы? Тугих веревок и крыс? Нет, не будет… Но и друзьями им больше не бывать. Король лишь коротко отмахнулся от Шута. — Да, мне нужно бы упрятать тебя в подвалы этого проклятого замка, но какой прок? Ты ведь — не Элея. Живой ли, мертвый, кому ты нужен, кроме этих придворных потаскушек? Я отпущу тебя… в память о нашей дружбе. Чтобы ты не думал, будто твой король и вправду превратился в чудовище. Ты ведь знаешь, как я любил тебя, мой Патрик…

«Но ведь я и теперь твой преданный друг! Я верен тебе…» — хотел крикнуть Шут и снова смолчал, запоздало понимая, что о дружбе поминать нужно было чуть раньше, когда король еще был собой, когда поднимал его с пола, разгонял придворных, мучительно ждал ответа от своего любимца. А теперь… никакие слова уже не отвратят грядущих перемен.

— Уходи из дворца, уходи куда хочешь, — с этими словами Руальд встал и, тяжело ступая, покинул тронный зал.

Ничего вокруг не замечая, Шут добрался до своей комнаты. Она ничуть не изменилась, да право — ведь и трех дней не минуло с того момента, как он покинул ее.

Оказавшись в знакомой обстановке, Шут по привычке хотел позвонить в колокольчик для слуг и просить, чтоб подали горячую ванну. Но, едва увидев свою кровать, лишь скинул грязные одежды и ничком упал на простыни, что все эти дни хранили складки и примятости, оставленные им еще в последнюю ночь, проведенную под крышей Солнечного Чертога.

Неужели это было так недавно?..

Шут спал крепко, но тревожно: тягостные темные видения преследовали его до тех пор, пока он вновь не оказался в темнице, только на сей раз над ним стоял палач. Он держал в руке страшный кривой нож, а на полу валялась окровавленная кисть Шута. По обрубку левой руки стекала кровь, и это было так невыносимо, что Шут проснулся. Он широко распахнул глаза и тихо вскрикнул, увидев над собой чей-то силуэт. Лишь мгновением позже Шут узнал старика-лекаря. Архан сидел на краю постели и осторожно обмывал его истерзанное запястье над маленьким фарфоровым тазом. Увидев страх в глазах Шута, лекарь виновато улыбнулся:

— Простите, господин Патрик. Я знаю, что сон лучшее лекарство, но не дело оставлять раны грязными. Вы ведь не хотите лишиться рук?

Шут вздрогнул, все еще находясь в плену страшного видения: