Рождество по-новорусски - Александр Золотько

Никто из членов совета не возражал. Это было понятно. Люди за столом собрались серьезные и в то, что совершенно посторонние люди могли все это спланировать и провести, никто из них не поверил.

– С другой стороны, мы не можем начать подозревать всех и позволить нашим официальным… – слово «официальным» было произнесено с сарказмом, – нашим официальным органам рыться в наших внутренних делах. Посему…

– Извините, – подал вдруг голос Шмель, сидевший молча неподалеку от Гринчука. – Я не успел кое-что внести в общий пакет документов. Разрешите?

– Пожалуйста, – кивнул Владимир Родионыч.

Шмель встал, подошел к столу.

– Во всем этом деле я с самого начала отметил несколько натяжек и несоответствий. Первое – охранник Липских, личный телохранитель Леонида, с новогоднего бала уезжает раньше, сославшись на отравление. В результате погибает не он, а другой человек. На следующий день именно он, этот самый Роман Ильченко, принимает участие в перестрелке с напавшим на детей Липских Колей Лосем, извините, Николаем Лосевым. Его напарник гибнет, он сам получает две пули в бронежилет. А потом разносит голову Лосю. Как верно заметил тогда подполковник Гринчук, – Шмель кивнул в сторону сидящего Гринчука, – нападавший был убит уже после того, как у него закончились патроны.

Гринчук глаз не открыл.

– Кстати, вопрос, а собирался ли Лосев вообще причинять вред детям? Да и зачем им был нужен еще один заложник? И как он собирался тащить ребенка к машине, которую оставил метрах в трехстах? У меня возникло впечатление, что не было у Коли Лося такой задачи. Ему, скорее всего, поручили застрелить охранников.

– Зачем? – спросил один из членов совета.

– Алиби, нужно было создать алиби для Ильченко. И заодно припугнуть Липского. И заставить его не только отказаться от сотрудничества с подполковником Гринчуком, но и отказаться от услуг моих людей. Думаю, что Ильченко в тот раз просто немного не повезло, он не смог с первого выстрела попасть в нападавшего. И если бы не вмешательство того же Гринчука и не бронежилет, Ильченко мог бы погибнуть. Случайно. Тогда все становится на свои места.

Ночью Ильченко вначале убивает охранника на пульте слежения. Потом выходит во двор и убивает еще одного охранника. Затем впускает убийц. А на прощание, уже когда все убиты, Ильченко становится лишним и получает пулю в лоб, – Шмель говорил уверенно, подчеркивая каждое слово.

– Вы говорите так, будто точно знаете, что все организовал этот самый Ильченко, – подал голос Полковник. – Или это только ваше предположение?

– Было только предположением, но уже перед самым началом нашей встречи, приехали мои люди, обыскивавшие квартиру Ильченко, – Шмель достал из папки, которую держал до этого в руке, небольшую пачку долларов, конверт и несколько листов бумаги.

– Вы сможете потом все это посмотреть, но сразу можно сказать, что это фотографии охранников, коллег Ильченко, план дома Липских и тому подобное. Ильченко разработал план, нанял исполнителей, мы пока не выяснили, откуда они приехали, а исполнители решили в последний момент, что деньги, все деньги, лучше оставить себе. Единственно, чего они не предусмотрели и не могли предусмотреть, это то, что на них могут натолкнуться уголовники.

– Из ваших слов следует, что дело можно считать закрытым? – спросил Владимир Родионыч.

– Можно, конечно, продолжать поиски, – Шмель аккуратно застегнул свою папку, – не мой опыт подсказывает, что искать больше нечего.

– Разве что четыре миллиона долларов, которые не были найдены возле убитых похитителей, – заметил один из членов совета.

– Они могли их спрятать в другом месте, – неожиданно подал голос Гринчук.

Все обернулись к нему.

– Забрали четыре миллиона и забросили их в надежное место по дороге на завод за Леней Липским, – сказал Гринчук. – И теперь кто-нибудь, когда-нибудь счастливчик найдет эти деньги и станет миллионером.

– А по поводу всего остального, изложенного здесь, – спросил Владимир Родионыч, – что вы можете сказать?

Гринчук потянулся, не вставая с кресла.

– Игорь Иванович выступил очень аргументировано и правдоподобно, – Гринчук с трудом сдержал зевок. – Извините, не спал всю ночь. Если и вправду все организовал Ильченко, то тогда все может быть.

– Вы сомневаетесь? – спросил Владимир Родионыч.

– В том, что сказал Игорь Иванович? Нет. Он сказал все правильно. Можно я пойду посплю? Или мы еще что-нибудь будем обсуждать? Если я вам не нужен, то, пожалуй, пойду.

Гринчук встал с кресла, церемонно поклонился и вышел из комнаты.

– Надо заметить, – сказал один из членов совета, – это очень странный подполковник милиции.

Гринчук вышел в приемную, остановился в дверях и задумчиво посмотрел на Ингу. Та вопросительно посмотрела на него.

– Вы можете убить человека? – спросил Гринчук.

– Наверное.

– А десять?

– Не уверена.

– А за четыре миллиона долларов?

Инга задумалась.

– Так можете или нет? – повторил вопрос Гринчук.

– Вы мне список сейчас дадите? Или продиктуете, кого именно нужно убить? – Инга взяла ручку, блокнот и приготовилась писать.

– Убьете, – удовлетворенно протянул Гринчук. – А как же «Не убий»?

– Четыре миллиона – это четыре миллиона, – сказала Инга.

– Пожалуй, да, – кивнул Гринчук. – И тут возможны разные варианты. Хотя, вы знаете, что может быть лучше четырех миллионов?

– Знаю, – сказала Инга, – пять миллионов.

– Браво, – сказал Гринчук. – Хотите сходить со мной в ресторан?

– Прямо сейчас? – деловито осведомилась Инга.

– Сейчас я иду спать, а вот вечером… Часов в восемь. Или даже девять.

Инга чуть улыбнулась.

– Начальник не позволяет? – спросил Гринчук. – Не повезло вам с начальником. Я знал одного, так тот свою секретаршу даже заставлял лечь в постель с неким опером.

– С вами?

– Угадайте.

– С вами, – Инга перелистнула страницу своего блокнота, задумалась, теребя кулон на груди.

– Какая вы проницательная!

– Сегодня в девять, – сказала Инга. – И где?

– Хотите в «Космос»? – спросил Гринчук. – Там гуляют конкретные пацаны.

Инга аккуратно записала в блокнот: «Ресторан «Космос» в 21-00». Подумала и дописала – «Гринчук».

– До вечера, – помахал рукой Гринчук. – Пока.

Инга посмотрела на закрывшуюся дверь, потом на свою запись. Дважды подчеркнула ручкой. Потом перевела взгляд на дверь кабинета Владимира Родионыча.

А Гринчук уехал, но не к себе домой. И не спать. По дороге он ни разу не заглянул в записи, адрес классного руководителя Леонида Липского, Раисы Изральевны Суржик, он помнил наизусть. Гринчук вообще старался больше запоминать и меньше записывать. Когда у него интересовались, откуда у него такая нелюбовь к записям, он указывал на тот факт, что процентов тридцать из лично им посаженного контингента сели именно из-за привычки вести записи.

Раиса Изральевна жила неподалеку от гимназии, в старом, «сталинском» доме, в комнате коммуналки. Как понял Гринчук, глядя на кнопки звонков на входной двери, соседей у Суржик было трое. Вернее, три семьи.

Гринчук надавил на кнопку звонка, подождал, пока дверь откроют.

Правда, времена, когда двери открывались сразу и широко давно прошли, посему Раиса Изральевна открыла дверь только настолько, насколько позволяла длина цепочки.

– Вам кого? – спросила Суржик.

– Вас, Раиса Изральевна, – Гринчук продемонстрировал улыбку и удостоверение.

– Вы, наверное, по поводу Леонида? – уточнила Раиса Изральевна, снимая дверь с цепочки. – Проходите. Хотя…

В комнату Раисы Изральевны вмещалась она сама, шкафы с книгами, диван-кровать и видавший виды гардероб. Посреди комнаты стоял большой круглый стол и четыре стула. Все было старое. Нет, не ношенное и обветшалое, поправил себя Гринчук, все было старое в смысле стиля, времени, из которого оно пришло. Даже похожий на зонт абажур у лампы над столом был матерчатый, из светло-коричневой ткани с бахромой по краю. И шторы на окнах были тяжелые, бархатные.

Сама Суржик очень гармонировала с окружающей ее обстановкой. Она казалась частью своей комнаты.

– Присаживайтесь, – сказала Суржик и указала Гринчуку на кресло. – Хотите чаю?

– Нет, спасибо, – Гринчук сел в кресло и всем телом почувствовал, как уютно подаются усталые пружины старого кожаного кресла. – Я всего лишь на пару минут.

Раиса Изральевна села в кресло напротив, прикрыла ноги клетчатым пледом.

– Я слышала, что с ним произошло. Это ужасно.

Суржик зябко передернула плечами, взяла со спинки кресла пуховый платок и набросила его на плечи:

– Я все время мерзну, – сказала Раиса Изральевна. – В моем возрасте мир кажется состоящим из холода и сквозняков. А еще радикулита и повышенного давления.

Гринчук, конечно, мог бы сказать, что возраст еще у собеседницы не так чтобы очень большой, но промолчал, потому что Суржик явно не нуждалась в утешении и комплиментах. Она просто констатировала факт. В шестьдесят лет женщина может позволить себе такую роскошь.