Дары ненависти - Людмила Астахова

«Мы и есть этот мир, – сказала Джона тихо-тихо. – Ты снова станешь рекой».

И затосковала. Вернее, все к тому шло.

Юному графу не дано видеть призраков и духов, но разглядеть смертельную тень на лице матери он вполне способен. Она подобна паутинке, неосязаема и тонка, но под ее влиянием бледнеют губы и тускнеет взгляд, а плечи никнут, словно от неподъемной тяжести. Чтобы жить, шуриа нужна донджета. Жажда Жизни и ее острейший вкус. Чтоб – огонь в крови от предвкушения, чтобы плясать на тончайшем канате без страховки, чтобы каждый вдох, будто в последний раз – сладкий и долгожданный.

В Санниве опасно, а еще там весело, и там противно и, конечно, жутко интересно. И там, в этом удивительном городе, у Джоны будет вдоволь донджеты, а значит, она будет жить, дышать и смеяться.

Пришлось вывернуться, разыграть целую комедию, но вытолкать родительницу из дома, навстречу… Да пусть будет что угодно, лишь бы не застой и тоска, убивающие Третьих так же верно, как других людей – кинжал или пуля.

– А расскажи-ка мне, совенок, про открытия Аисека Майрета – нашего славного флотоводца, – попросил Рамман, неосознанно копируя интонации Бранда.

– Давай сначала книжку? А? Ну пожалуйста-а-а-а!

Некоторое время они торговались почти на равных. И обольщаться малым возрастом Идгарда не следовало ни при каких обстоятельствах. Далеко не каждый биржевой агент сумеет так выкрутиться и придумать столько аргументов в свою пользу. Ты ему одно слово скажешь, он тебе – десять в ответ.

И вообще, как можно отказать, когда на тебя из-под пушистой светлой челки смотрят прекрасными золотистыми глазами? Да никак!

– Хорошо, будь по-твоему, совенок, – сдался Рамман.

Конечно, шуриа он не был, да и слышать духов предков не мог, хотя бы просто потому, что всех их похоронили с соблюдением традиций, а следовательно, они давным-давно покинули этот мир, но юноша пребывал в уверенности, что все дамы и кавалеры с развешанных на стенах библиотеки портретов эдак снисходительно ухмыляются. Кто в усы, кто в веера, а кто и просто так – обозначая полухищный оскал изгибом тонких губ. Мол, вот именно поэтому, дорогой потомок, большей частью обитаемого мира ныне правят диллайн.

Грэйн эрна Кэдвен

Признаться, первая мысль Грэйн была откровенно кощунственной – уж не выжил ли Священный Князь из ума?! Все-таки пятьсот лет – это возраст, до которого немногие доживают. А вторая – насколько же заразно это безумие, если гораздо более молодой лорд Конри его поддерживает? Пожалуй, начни вдруг оба могущественных ролфи пространно обосновывать столь внезапную любовь к извечным врагам – проклятым шуриа, – приведи они аргументы и изложи все доводы, Грэйн окончательно бы уверилась в правильности своего диагноза. Однако единственное, до чего снизошел Вилдайр Эмрис, это княжеское «повелеваю», и тут логика, разум и врожденная ненависть отступили перед древним голосом крови. Приказ есть приказ. Если посвященный Оддэйна, воплощающий в своей особе все, что составляет самую суть волчьего племени, возлюбленный трех лун, и прочая, и прочая – а говоря проще, вожак – желает, чтоб одна из его стаи на время забыла обо всем, что накопилось между ролфи и шуриа за последнее тысячелетие, и вдруг, скажем так, возлюбила Третьих хотя бы в лице одной их представительницы, так тому и быть. Если Вилдайру Эмрису нужна проклятая имперская гадюка, Грэйн притащит ее в зубах и постарается не слишком повредить шкуру.

И ладно бы речь шла просто о недодавленной змее-шуриа! Словно мало этого, так ведь она же еще и имперка! Вообще-то в своей горячей ненависти к Третьим Грэйн изрядно лукавила, равно как и любой из островных ролфи, в большинстве своем ни одного шуриа за всю жизнь не видевший. Незаконные дети Глэнны[14] на самом-то деле давно уже стали для подданных Священного Князя чем-то вроде призрачных псов Маар-Кейл – жутковатых существ из древних преданий, ныне годных лишь на то, чтоб пугать непослушных детишек. Этакое пугало, которого теперь и дети не боятся, ведь даже самые маленькие ролфи прекрасно знают – призраков не бывает. Каждый умерший ролфи отправляется к Оддэйну в его Чертоги, просто не для всех этот путь будет коротким и легким. Чем больше недостойных поступков совершил ты в жизни, тем более темной и долгой будет твоя дорога. Именно поэтому почтительные потомки должны совершать ритуальные возжигания, дабы волчьи души ненароком не заблудились и не остались навечно скитаться в темноте.

Грэйн, как примерная дочь, каждый месяц в дни темной Морайг[15] зажигала для отца «родительскую» свечку и прилепляла ее на древний замшелый камень на холме в окрестностях форта Логан, где та недолго трепетала на сыром ветру среди других таких же свечей. Крохотный огонек вспыхивал и гас, словно жизнь Сэйварда эрн-Кэдвена. Разумеется, Грэйн была абсолютно уверена, что отец давным-давно нашел след Белой Своры Оддэйна и присоединился к его дружине, однако… Свечу она все равно зажигала. Но ни разу прежде эрна Кэдвен не задумывалась о том, кто же затеплит такой вот огонек для нее самой… Нет горше участи, чем вечно скитаться между жизнью и смертью, во тьме без единого проблеска света, зажженного любящей рукой.

Между тем, учитывая, чем, вероятнее всего, закончатся для нее эти грядущие приключения, теперь Грэйн задумалась. Впрочем, и окрестный пейзаж располагал к такого рода размышлениям. Крохотный причал, вырубленный прямо в скале, осклизлое бронзовое кольцо, вмурованное в камень, дождь, ветер и непроглядная темень вокруг – вот и все, что могла разглядеть девушка в маленькой бухте, где она уже битый час сидела на сундуке, ожидая лодку. Стылый апрельский ветер насквозь продувал тоненькое пальто с пелериной – по последней имперской моде! – не говоря уж об имперском же платье под пальто. Ноги в промокших ботах окоченели настолько, что Грэйн уже давно их не чувствовала. Все это подчеркнуто женское облачение, сменившее буквально приросшую к коже за столько-то лет ролфийскую форму (о, теперь-то она оценила, насколько на самом деле была удобна и практична опостылевшая военная «сбруя»!) – вот первое, что всколыхнуло сомнения Грэйн в реальности происходящего. Она зло скрипнула зубами, припомнив процесс примерки – там, в особняке Конри. Как только Священный Князь и лорд-секретарь окончательно убедились в покорности и понятливости будущей диверсантки, Вилдайр Эмрис тотчас же оставил подданных разбираться в деталях уже самостоятельно, пожелав Грэйн на прощание «победы и добычи», и выразительно так заметил, что не хотелось бы ему подписывать приказ о ее казни – на случай возвращения без добычи и победы. И прожег взглядом, чтоб удостовериться, верно, насколько глубоко Грэйн прониклась зловещей важностью происходящего. О, она, несомненно, прониклась, да еще как! Глубоко-глубоко, до самого нутра, до сердца, под изумрудным взглядом Вилдайра ухнувшего куда-то ниже колен, да там и оставшегося. Вполне удовлетворенный этим, Священный Князь исчез, да так стремительно, что ни Грэйн, ни даже Конри не смогли уследить, как именно и в какую дверь он вышел. Лишь волчьи хвосты в серебряных княжеских косах метнулись пушистыми маяками, а его уже и след простыл. Отвел им глаза и ушел по своим священным делам. Что ж, самый сильный рунный колдун среди нынешних ролфи вполне может позволить себе некоторую эксцентричность в отношении подданных, им же остается только почтительно принимать это.