Polska - Лев Сокольников

— Что хлеб! Я покажу другую пищу!

Всё верно, всё совпадало: "не хлебом единым…" — но и этого не мог знать в первый день "нищенской стези".

Так у крещёного в православной вере мальчишки первая встреча с храмом произошла в католической Польше.

Потом мы ходили по городу, "кислый" старик держал меня за руку, а я наслаждался городом. Не "работал", а "работа" заключалась в том, что нужно было умилительно смотреть встречным в глаза и протягивать руку. Представления у меня и у старого нищего были разные: я воспринимал хождения с "кислым" старцем, как случай полюбоваться городом, а старец — как можно больше собрать злотых от поляков. Поляки подавали хорошо, но едой. Доходило и до деликатесов: белоснежные булки с желтизной от яиц и с удивительным ароматом неизвестного названия. В нищенстве случилась первая моя встреча с булками Польши, где присутствовала ваниль, но что это ваниль — об этом узнал позже. Дед вкусностям польской кухни не радовался, но хотел из "рук дающих" получить злотый. Такое желание деда никак понять не мог и немедленно невзлюбил его: "зачем какой-то злотый, если добрая пани даёт ароматную булку"!? - "ученик" не должен иметь Мой "наставник" страдал от пониженной кислотности желудка, и это понял много позже. Старик прикладывался к бутылочке с жидкостью, и её запах наполнял мой рот слюной с последующим желанием что-нибудь съесть! Много позже узнал название жидкости, возбуждающей у людей слюну и аппетит: "уксус".

Второй день "нищенствования" прошёл, как и первый: опять сидел на том же месте на паперти костёла, и когда дед удалился по своим "профессиональным" делам — немедля покинул "рабочее место" и продолжил изучение католического храма. Во второе посещение костёла

ненависть к деду превратилась в "окончательную и бесповоротную"!

Пою хвалу католическому храму, будучи крещёным в православной вере! Настоящий "православный" до "предательства" своей веры никогда бы не докатился, но я это сделал!

Православие "жестковато": верующие в православном храме молятся стоя, "тело изнуряют, а дух — укрепляют", а католики молятся сидя. Молиться сидя правильно потому, что на дух в такие моменты плоть не оказывает влияния и не отвлекает мысли от высоких устремлений:

— Ох, как болят спина и ноги!

Третьего нищенского дня не было: категорически заявил матери:

— На "поборы" с дедом не пойду! — был категоричен и скандален до предела! Мать поняла.

Не помню, чтобы поляки подавали мне "пенёнзы". Возможно, потому, что к тому времени вид мой перестал вызывать жалость? был не совсем "несчастный" для получения подаяния? Поляки, спасибо вам: вы не позволили развратить мою душу подаяниями!

Не могу и до сего дня объяснить: почему два дня нищенства хватило сделаться нетерпимым к этому виду "промысла"? Ведь нищенство — простое, "не затратное", всегда только прибыльное занятие, а поди ж ты, взбунтовался! Почему и отчего? Стать нищим просто: нужно только один раз почувствовать себя "глубоко несчастным" и затем твёрдо уверовать, что "век счастья не видать"! — продержаться с таким "наполнением" дня три, для надёжности — неделю — и нищий готов! Пусть не "классический нищий", профессиональный, но понявший "суть вопроса" попрошайка!

Понял это, став взрослым, а в девять лет понимать такое дано только вундеркиндам. Я таковым не был.

Не люблю нищих всех сортов, видов и оттенков. Отчего такое во мне — не знаю, но думаю, что племя нищих, заботясь об утробе, забывает для чего оно выпущено в этот мир. Хотя, нет, хорошо знает для чего: чтобы их жалели. Но не словами, выражение словами — оно и есть таковое, ты пожалей меня монетами! И желательно — большим количеством. Это и будет наилучший способ "сострадания ко мне".

Нынешняя мораль говорит, что мы должны терпеть нищих и быть к ним снисходительным, хотя бы потому, что каждый из нас может превратиться в нищего. Да, я "отработал" в "нищенском цехе" целых два дня, но продолжаю не понимать и не любить нищих. В старости пришло ещё одно понимание: "все нищие умирают миллионерами". Когда это понял, то немедленно развеселился:

— Напрасно отказался в Польше от "специализации"!

Сегодня могу войти в католический собор и перекреститься, как истинный католик и никто, ни на секунду не усомнится в моём вероисповедании. Не заподозрит во мне "православного".

Не нарушу обрядность ни в чём, но буду оставаться крещёным в православной вере. Католики примут меня за католика и православные не отторгнут от своей веры.

Не делаю различий между православным храмом и костёлом, и не могу понят споров иерархов, от которых не хочется бывать ни в костёле, ни православной церкви. Христос-то один!

Глава 25. Город.

Продолжать житие в пустом лагере было как-то неуютно, и отец, как всегда, был откомандирован матерью на поиски нового жилья. Две извечные и не преходящие его заботы: крыша над головой нашей и прокорм!

Куда идти в чужом городе? Пригодились отцовы прошлые вылазки, когда он служил лагерной охране "мальчиком на побегушках" Прошлое служение не прошло даром: он не плохо, для человека из перемещённых, знал город. Или это свойство любого горожанина, из какой бы он страны не был? У отца даже появились хорошие знакомые, и чем они были связаны в те времена — об этом я могу только гадать. Один из добрых поляков посоветовал занять квартиру на втором этаже в доме напротив лагеря. Немного наискосок, через дорогу, ту саму, с трамвайными путями, где отступающие калмыки, чуть-чуть не лишили жизни мать и меня:

— Дзенькуе бардзо, панове! — и мы превратились в жителей польского города. Удивительно: совсем малое время назад я смотрел на эти дома из ворот лагеря, а теперь смотрю на лагерные бараки со стороны! Всего-то перешли дорогу из лагеря, какие-то метры — и, всё, иной мир, другая жизнь.

А ещё через день лагерные бараки подожгли, а кто это сделал — нам не сказали. Бараки спалили потому, что их можно было сжечь, хотя нужды в их уничтожении не было. Они сгорели потому, что были ненавистны, как символ оккупации. Что для поляков одна оккупация менялась на другую — об этом догадывалась часть поляков. Если бы тогда нашёлся сумасшедший и сказал громко, что те "символы", что им принесли с востока, тоже когда-то станут ненавистными — такого сумасшедшего и лечить бы не стали.

Новое наше жильё принадлежало человеку, который по неизвестной причине рванул вслед за отступавшими немцами на запад. Но бежал ли он на запад, или к родне в сельскую местность переждать военные потрясения — этого я, разумеется, не знал. Как долго он бежал — и этого не знаю, но беглец всё же решил, что причин убегать от наступающей армии с востока у него отсутствую полностью. Результатом такой его нетвёрдости было то, что он явился по своему адресу и прекратил наше недолгое жилищное счастье. Чему в днях равнялось наше городское житие — сейчас не могу вспомнить, но оно было коротким и прекрасным, как сон. Чего я только не успел за это время! Исполнялась мечта времён сидения в лагере: я мог бегать в город! Спасибо всем! Даже и тебе, дед-побирушка, за то, что ты меня первый вывел в город… если не считать времени пребывания в госпитале.

С утра я убегал на ещё слабых ногах с польскими ребятами, и где нас только не носило! Видел и страшное: где-то на окраине города, в его восточной части, на дне большой ямы лежал человек в красивой, яркой форме и на коне. Конь серый, в "яблоках" Похоже было, что конь, и человек были убиты одновременно: как-то удивительно слаженно и аккуратно они упали в ужасно глубокий ров и оба лежали на правом боку, как целостная скульптура. Тогда видел, а сейчас думаю:

"кто был тот поляк, что облачился в старую, из прошлого, форму польских гусар, сел на коня (где он его взял в городе!?) вынул саблю и пошёл на врагов! Ведь знал человек, что его атака продлится секунды, что сабля против автомата — "весовые категории" разные, и всё же пошёл!

На краю страшной ямы стояло какое-то немецкое военное устройство, очень похожее на зенитку из моего недавнего прошлого. Да, та самая, из которой, по прогнозам насельницы Губастой, немцы собирались "выбивать городок" Или это была установка для прослушивания воздуха и предупреждавшая о приближении авиации?

Странно! Приближение авиации я чувствовал не хуже установки! Её ценность заключалась в том, что если крутить ручки, то вращалась площадка с сидениями, и когда оно зависало над ямой с убитым — сердце опускалось куда-то ниже пояса… А что, если тот польский гусар пошёл в атаку на "слухачей"!?

Нет у меня миллионов на памятник польскому гусару, поэтому остаётся только словами помянуть его подвиг.

Ходили мы и в какие-то каменоломни, были там рельсы и вагонетки на них. Всё это хотелось толкнуть, прокатить, но сил для такой тяжести у меня ещё не было. На какой день после ухода захватчиков всё это было?

Глава 26. Мирная жизнь.