Цена доверия. Кн.2. Протянутая ладонь (СИ) - Чеп Инна

Вен Борз обошел все коридоры, подёргал каждую дверь. Заперто. Ни одной открытой комнаты, даже на окнах — маленькие замки. Очень интересно…

На обратном пути Вадим проходил мимо "парадной" гостиной и не удержался — застыл, прислушиваясь к женским голосам.

— …найдет способ выйти. Это жестоко.

— Да, но…

Мужчина осторожно шагнул назад, ближе к дверям нужной комнаты… И тут из прихожей, словно демон из пламени, выскочила Зоряна. Уставшая, мокрая, грязная, как будто ходила не свои приборы проверять, а в луже купаться. Вадим насмешливо осмотрел ее наряд, но комментировать ничего не стал.

— …можем придумать против него…

Дона Добре посмотрела на внимательно прислушивающегося Вадима и зашипела:

— Что вы делаете?

— Любуюсь прекрасным грязевым рисунком на вашем плаще?

— Вы подслушиваете!

Мужчина округлил глаза.

— Какой кошмар! А вы так никогда не делали, да?

Девушка помрачнела.

— Да! Хотя иногда мне кажется, что стоило бы.

Последние слова она прошептала — они предназначались видимо не столько ему, сколько собственной совести. Однако.

— Вот всегда так: стоит присмотреться к человеку, ратующему за мораль, как он оказывается не праведником, а простым завистником, жаждущим познать осуждаемый им порок во всей красе.

Зоряна посмотрела на него с презрением.

— Я предполагала, что люди вашего статуса не обременены добродетелями, но, кажется, вы вовсе избавились от всех нормальных человеческих чувств, словно от ненужного багажа.

Подобное определение, как не странно, по мнению Вадима соответствовало действительности. Это его несколько озадачило.

— Так говорите, будто хорошо меня знаете.

— А думаете, не знаю? Приходилось встречаться, увы, и не раз. Разряженные, словно лиманы*, вышагиваете везде с важным видом, гордо демонстрируя дорогие ткани и золотые пуговицы. На лицах — презрение ко всем окружающим или в лучшем случае равнодушие. Зато о себе вы мнения самого высокого. Вы считаете, что все окружающие только и думают, как заручиться вашим покровительством или получить от вас денег или запрыгнуть к вам в постель. Любой человек для вас — безликая функция, не более. И даже если вы вдруг снисходите до связи с каким-нибудь подающим надежды студентом, то рассматриваете его не как друга или товарища, а как выгодное вложение, которое в будущем должно принести значительные плоды: финансовые или касающиеся власти. А любую девицу, на которую ради разнообразия или азарта упал ваш взгляд, вы априори считаете недостойной вас, но могущей развлечь ваше благородное тело на пару вечеров, за что, конечно же, она должна быть несказанно вам благодарна, а вы, так и быть, из милости, кинете ей пару побрякушек. И какая разница, что она поверила вашему "ты красивая", что она уже нарисовала себе большую и светлую любовь и записалась в ваши невесты? Что значит жизнь глупой студентки, которая пошла учится и работать по той простой причине, что жить им с матерью и сестрой больше не на что, а замуж бесприданницу все равно никто не возьмёт? Вы же лучше нее знаете, что раз она мелькает в Институте, значит, продажная, значит, можно позабавиться, нашептав дурочке глупостей на ушко, и через неделю выкинуть на улицу, потому что быстро приелась.

Голос Зоряны сорвался. Слова, которые она начинала говорить гневно, в конце слились в быстрый поток фраз, выкрикиваемых ему в лицо. Девушка, словно очнувшись, отступила назад, прикрыла губы ладонью. Как будто запрещала себе говорить дальше.

Вадим, которого всё-таки укололи ее слова, так как они в точности описывали то, что он сам часто ощущал или думал, дёрнул плечами. Не столько выказывая недоверие или сомнение, сколько пытаясь свалить груз ее обвинений.

— Не понимаю, причем здесь я. Если вас кто-то обидел, я вряд ли имею к этому отношение. Поэтому будьте добры, не тычьте мне в лицо вашим справедливым негодованием.

— Не вы, — согласилась Зоряна тихо. — Не вы. Но ваш слепок, ваше подобие — одно из тысяч. Уверена, он одевался так же красиво и так же остроумно шутил в кругу друзей. И в ответ на ее письмо отписал те же слова, что вы сказали утром горничной. И вы, так же, как и он, даже не придёте на могилу девушки, если ее позор доведет ее до беды.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Как патетично! — Вадим поморщился. Вопреки давно привитому цинизму, сейчас он почему-то чувствовал внутреннее замешательство. И пытался от него избавиться привычными методами. — Не стоит на все смотреть так эмоционально. К тому же смею заметить, вы вполне здоровы!

— Я? Да, я жива. А моя беременная сестра повесилась на собственном поясе. Но какое это имеет значение, правда? Вы же обязательно найдете, в чем обвинить ее и чем оправдать ее соблазнителя.

Вадим не успел ответить: их голоса привлекли внимание. В холле появились Катерджина и Либена. Вен Борз встретил женщин недовольным взглядом. Ну вот, вместо того, чтобы послушать их беседу, он спорит непонятно о чем с девицей, ненавидящей аристократов.

— Дона Добре? — Катерджина слегка наклонила голову. — Вам нагреть воды?

— Да, спасибо.

Зоряна прошмыгнула к лестнице. Домоправительница направилась в сторону служебных помещений.

— Вы просили позвать вас, когда приедет доктор, — сказала Либена, когда они остались вдвоем. — Пойдемте, я вас провожу.

Вадим шагнул следом, но не спросить не мог:

— Недовольны, что я распоряжаюсь вашими слугами?

Ответ хозяйки дома его немного удивил.

— Отчего же? Наоборот. Ваше стремление позаботиться о юноше, которому покровительствует ваш друг, похвально.

Вадим промолчал, удивленный этим замечанием.

Путь вышел извилистым, но действительно привел их в комнаты слуг, располагающиеся под самой крышей. В маленькой спальне, выделенной специально для Игнаса, уже орудовал доктор. При виде хозяйки, седоусый мужчина тут же отчитался, что по внешним признакам со здоровьем у пациента все в порядке.

— Такое впечатление, что он просто спит.

Вадим и Либена, не сговариваясь, склонились над юношей.

Дон Брит открыл глаза. Воскликнул:

— Вы! Вы его убьете! — тут же прикрыл веки и, перегнувшись на бок, захрапел.

Вен Борз и вена Силь переглянулись и одновременно сделали шаг в сторону друг от друга.

— Ну… я думаю, все в порядке, — заключил оптимистично доктор.

________________________________

*Словно лиман — ="словно павлин". Лиман — южная птица с очень ярким оперением. Крупная, ростом с человека или больше. У одной особи перья имеют разный цвет: красный, синий, оранжевый, голубой, изумрудный и т. д. Имеет длинный складывающийся веером хвост, большие крылья, способные вынести не только вес самой птицы, но ещё и прикрепленный к ее спине или ногам груз, и высокий хохолок, который тоже может складываться.

Глава 16. Малахитовый дом

За окном раненым зверем ревел ветер. Вадим допил остатки вина, перевернул бокал, проверяя, действительно ли там ничего не осталось, проделал тоже самое с пустым графином и со вздохом вернулся к созерцанию толстого листа бумаги, полученного этим вечером.

"… отнёсся с вниманием…

… расследование…

Мать шлёт тебе своё благословение…"

Вадим усмехнулся. Смял короткую, залитую вином записку в руке. Длинный лист — и как насмешка пара строчек ни о чем. Шлёт… Он бы сам сейчас послал Авата, да по такому маршруту! Чтоб в груди дыханье сперло! Сукин сын! "Благословение". Если бы мать о нем вспомнила, то точно сказала бы иное. И проклятый чародей написал бы о ней совсем другими словами. Но нет, он всунул эту официальную холодную строчку ради… чего? Из жалости? Поглумиться? Вот гаденыш! Нет, гад. Большой бородатый гад отвратительной мужицкой наружности. И как мама его терпит? И не противно ей с ним…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Вадим швырнул записку в камин. Потом вспомнил, что тот не горит, полез вытаскивать ее оттуда. Нашел другое решение: бросил бумажный ком в бокал, поджёг его свечой. Пламя скользнуло по прозрачным стенкам, пытаясь выбраться наружу, но через пару минут неравной борьбы потухло, оставив на дне фужера горку золы.