Неотвратимость - Владимир Печенкин

— Ты! На, пей! Пей, позволяю. Но-но! Тебе кто подает? Отец подает! Дают — бери, а бьют — беги. Когда не дают, все равно бери, хватай и смывайся короче. Чего морду воротишь, гаденыш! В школе пить не велят? А ты ж не в школе пьешь, хо-хо! Плюй ты на них на всех, отца слухай. Миша, сынок, батя твой погулял в свое время, во как погулял, под завязку! Хоть матери спроси. Галька! Скажи ему, гаденышу. Тебе, щенок, так не гулять, не-ет. Ты будешь хребет гнуть на прё-из-водстве, тьфу! Копейки до получки считать, хе-хе. А я гулял!

Более злобного человека не видел Мишка ни до, ни после. Кондратий ненавидел квартиру, дом, улицу, Дворец культуры, милицию, радио, жену и Мишку. Ненавидел все. Во всем изыскивал подлые тайные чьи-нибудь умыслы. Пачкал домыслами Мишкину школу, молодую классную руководительницу, которая иногда приходила поговорить с родителями о поведении сына. Сперва мальчику было обидно за красивую учительницу. Но защитить ее от грязных отцовских слов он все равно не мог. Думал: вот вырасту, уж я дам гаду! Мишка молча копил злобу на отца.

Но и сам Мишка все больше отгораживался от тех, у кого «благополучные семьи» и отцы как отцы. Тем — повезло. А он — обиженный. И он плевать хотел на папиных-маминых сынков. Он сын вора, и ему закон не писан.

Классная руководительница до слез старалась, к совести Мишкиной взывала, укоряла мягко за драки, разбитые стекла, перевернутые урны. И Мишка научился на нее обижаться. Теперь он думал так: может, и правду орет отец, и учительница такая же дрянь, как все остальные, только хитрая, скрывает, втихомолку грешит?

— Шлюха! — хрипел пьяный Кондратий. — Я ее наскрозь вижу, у меня таких десятки были. Да кабы здоровье мое по тюрягам не истрепали, я б эту учителку, знаешь…

Время от времени Кондратий попадался на мелких кражах, к ним в квартиру приходил флегматичный участковый милиционер. Каждый раз Мишка ехидно ожидал, что обидчика и ругателя заберут от них обратно в колонию. Кондратий оголтело врал участковому, извивался змеей, громко обижался, даже рыдал:

— Вот, не верят честному исправившемуся! Ежели раз оступился, то и притесняют тяжелобольного человека! Где справедливость!

Участковый хладнокровно слушал рыдания. Говорил в который уж раз:

— Ежели еще повторится, передам материал в суд.

— Да за что?!

— Все за то же. Тебя задержали в магазине, пытался украсть детские сапожки стоимостью восемь рублей 14 копеек.

— Врут! Понастроили магазинов без продавцов да и хватают честных людей! На что мне сдались ихние сапожки! Ежели хотите знать, я в жизни нитки чужой не тронул!

— Ладно врать-то. Если еще повторится, пойдешь под суд.

И Кондратий, и участковый знали, что за восьмирублевую кражонку из магазина народный суд в колонию не отправит. Участковый пугал «для профилактики», а Кондратий врал по привычке. Участковый уходил, а Кондратий торжествовал:

— Хо, не на того нарвался, лягавый! Мишка! Учись, щенок! Все воруют, но умный никогда незасыпится, не-ет.

Мальчик смотрел на дурацкое торжество отца и думал: при чем тут ум? Одно нахальное вранье. Но почему закон терпит Кондратия на свободе? Никому от него ни пользы, ни радости, жизнь поганит только. Бьет безответную мать, Мишку бьет, всех ругает матом. Всем от него плохо. А перед законом — чист! Почему такому позволено пакостить жизнь? Если позволяет закон — значит, так и можно?

В пятнадцать лет Мишка перестал уважать закон.

В шестнадцать убежал из дому — надоела такая жизнь. Задержали, вернули. Приходила к ним разная «общественность», указывали Кондратию, что слабо занимается воспитанием сына. Кондратий разозлился и занялся воспитанием — сильно выдрал Мишку. Мальчишка опять сбежал, на этот раз безвозвратно.

И пошло-поехало: камеры, пересылки, этапы, колонии…

В камеру вошел милиционер, принес еду.

— Эй, спишь?

Саманюк оторвался от подушки, сплюнул горькую слюну, вытер губы.

Вяло жевал. Разбежались мысли, в голове пусто. Бьется только мотивчик дурацкой блатной песни, все время бессмысленно повторяясь: «…я как коршун по свету носилси, для тебя все добычу искал…»

Не доев, повалился на топчан. Надо что-то придумывать, искать лазейки в уликах, в фактах… Сейчас надо придумывать, потом поздно будет… Но в голове только глупый мотивчик… Саманюк измученно покорился куплету. И уснул.

10

Наверное, еще ночь? Снаружи — тишина. Саманюк проснулся, и это было неприятно, потому что проснулся и мотивчик: «…я как коршун по свету носилси, для тебя все добычу искал, воровал, грабежом занимался…»

А для кого он, Мишка Саманюк, искал добычу? Ни для кого. Для себя. Зачем? На переломе Мишкиного детства Кондратий, отец, открыл мальцу «гольную правду жизни»: все крадут, тянут себе, только умные не попадаются, везучие не засыпаются.

Мишка чуял в себе силу, хотел быть умным и везучим. Эх, не получилось… «Для тебя все добычу искал…» Для кого? Пьяных и захватанных девиц из «блатхат» он презирал. Хорошие девушки были недоступны — на что им вор? Они любят везучих, которые не попадают под следствие, в колонию. За это их Саманюк тоже презирал, их везучих фраеров тоже. В Мишкиной душе не было любви, одна зависть. И жалость к себе, невезучему. Особенно сейчас — жалость. Не из этой ли районной камеры поведут его на последний этап? Суд. приговор… Особо опасный рецидивист… Высшая мера за убийство?! Да не хотел он убивать Чирьева. Чирьев сам виноват! И зачем связался с этим алкоголиком Зиновием! Лучше бы не освобождали на «химию», держали до конца в колонии.

В колонии Саманюк вел себя хорошо. Начальство, поди, думало: перевоспитался Саманюк. Хотя начальники не такие лопухи, чтоб верить… И все время Саманюк мечтал, как, освободившись, найдет он Чирьева, заберет у него свои — свои! — деньги и махнет куда-нибудь, притаится на время, отдохнет.

Срок кончился. Вышел Саманюк на свободу. Деньги на первое время были, в колонии заработанные. Поехал сразу в Малиниху: Федька Габдрахманов еще досиживает, успевай ловить момент — кому это надо делиться с Габдрахмановым. Чирьеву один «кусок» придется дать — за «наводку», за хранение. Черт с ним, пускай пользуется, алкаш.

Но алкаш Чирьев из Малинихи пропал. Никто не знал, куда делся. Вот сволочь! Ну ничего, друг Зиня, поищем. Найдем, тогда за все сочтемся;

Саманюк скромно отирался по пивным в Малкнихе, возле винных отделов, «складывался на троих» для компании, исподволь выпытывал у хмельной публики, не знает ли кто дорожки за Чирьевым. Но Чирьев, хоть он и насквозь пропитый, а хитрый — следов не оставил. Уехал из поселка и — с концом.

Саманюк опасался, что и сам сделается алкоголиком из-за постоянных «на троих». Его уже узнавали местные пьяницы, того и гляди милиция заприметит.

Пьяницы болтали много, клялись в дружбе, хвалились грандиозными запоями. А куда уехал Зиня Чирьев, не знали. Надо было найти другой метод «расследования».

Еще когда они втроем обдумывали кражу, Саманюку попался на глаза в квартире Чирьева почтовый конверт с харьковским адресом. «Кто такая? — спросил у Зиновия. — Шмара твоя?» Тот сказал: «Сеструха». Конверт Саманюк спер — так, на всякий случай, мало ли какой фортель выкинет Чирьев. Оказалось, поступил тогда очень умно, предусмотрительно. Показываться чирьевской сеструхе не хотелось — лишний след оставлять. Но иного выхода нет.

В Харькове все сошло как будто гладко. Сестра и сама немного знала. Но старому другу Зиновия упомянула про город Сторожец.

В Сторожце пришел в адресный стол: друга ищет, Чирьева Зиновия. Пошарили по карточкам, сказали: такой в Сторожце не проживает. Как же так? Смылся и отсюда? Пропали тысячи, из-за которых Саманюк свободой рисковал! Сколько там тысяч, он в точности не знал. Но привык считать их своими. А кто их забрал! — алкаш, «наводчик», с которым и водку-то пил лишь по необходимости. Ох, если ты найдешься, горько пожалеешь, Зиновий, старый кореш. Убить мало! Нет, на «мокрое дело» Саманюк не пойдет, не такой он дурак. Но уж рассчитается!

Чтобы рассчитаться, надо сперва найти. Где искать? — страна велика. Надумал Саманюк за неимением других наметок поискать еще в Сторожце. Приткнуться на жительство в городе не решился — ни к чему тут милиции глаза мозолить. Приютился в деревне Сладковке у одинокой бабки. В город пешком мотался. Часами посиживал, покуривал где-нибудь в укромном месте возле магазина. Никого не расспрашивал, чтоб Зиновия не спугнуть. Рассуждал так: если Чирьев тут живет, хоть и без прописки, то не может он в магазин не ходить, имея такие деньги. Ходит, притом каждый день, — чирьевскую жажду Саманюк знал.

Он изучал алкогольный состав окраинных магазинов — вряд ли Чирьев без прописки в центре живет.

Покупатели входили, выходили, уходили. Но подлеца Чирьева не видать.