Дом одинокого молодого человека : Французские писатели о молодежи - Эрве Базен

Жермена, стало быть, наложила ей тон на лицо, подмазала щеки красным, а веки подвела темной тушью. Как ни странно, но Марку эта комичная маска, несмотря ни на что, внушала почтение своим естественным достоинством и властным, не лишенным лукавства взглядом. Гладкое, невыразительное лицо мадам Поли как бы растворялось в прохладном полумраке комнаты, который поддерживался с помощью опущенных жалюзи. Она сидела за столом, заваленным бумагами. Рагно со своей ковбойской шляпой в руках стоял под огромной картиной, изображавшей кораблекрушение. Торжественный бой часов показался Марку вполне соответствующим моменту: все три персонажа с молчаливым неудовольствием воззрились на него. До этого дня он дважды видел мадам де Сент-Ави: первый раз, когда судья Роллен привел Марка в эту самую гостиную, чтобы представить его благодетельнице; второй, когда она объясняла ему причины, побудившие ее взять его на службу вопреки тому, «что о нем известно», в тот раз она выразила надежду, что он оправдает ее доверие. И теперь вид ее снова поразил Марка. Казалось, именно внешний облик придает особую суровость ее словам.

— Я узнала, — заговорила мадам де Сент-Ави, — что мадемуазель позволила вам питаться на кухне.

— Да, мадам.

Она медленно качнула головой справа налево и слева направо, и Марк сразу понял, что между сестрами опять начался разлад, и для него, стало быть, не оставалось надежды на счастливый исход дела.

— Только я одна могу оказать вам такую милость. Вы не принадлежите к числу слуг в доме.

— Я знаю, мадам.

— Надеюсь, вы довольны тем, что находитесь здесь в исключительных условиях, принимая во внимание ваше положение? (Она произнесла тягуче: «поло-ожение») Мадам Поли, должно быть, не знала, на какое положение намекает мадам, ибо прищурила глаза, словно для того, чтобы лучше разглядеть Марка и проникнуть в его тайну.

— Очень доволен, мадам, — сказал Марк, скрестив руки на животе, как он привык делать во время допросов.

— В добрый час. Поймите, мой мальчик, если я позволю вам столоваться на кухне, почему же в таком случае я должна отказывать в этом другим?

— Я понимаю, мадам.

Тут мадам Поли наклонилась к мадам де Сент-Ави и сказала какую-то фразу по-английски, которая, вероятно, пришлась ей по душе.

— Да, я позволю себе заметить, что вы не проявили должной деликатности, не поставив в известность хотя бы месье Рагно об этом необоснованном решении. То, что после работы вы позируете для мадемуазель, это ваше личное дело. Но что касается всего остального, то не забывайте: вы служите у меня.

И снова мадам Поли довольно резким тоном сказала по-английски несколько слов. Марк понял, что по какой-то неведомой причине эта женщина невзлюбила его.

— Да, — продолжала мадам, — вы допустили оплошность. Постарайтесь не повторять этого впредь. Заметьте, что Клемантина тоже заслуживает порицания. Ну да ладно, оставим это. Можете идти.

Выйдя в коридор, Марк должен был признать, что Рагно не стал вмешиваться и осуждать его, мало того, он всем своим видом выражал недовольство, когда мадам Поли пыталась подлить масла в огонь. Но если уж говорить правду, то, пользуясь известным «положением» Марка, платили-то ему гораздо меньше того, на что он мог рассчитывать в силу своей квалификации.

Все это абсурдно до тошноты. На улице он снова окунулся в колышущуюся на солнце знойную дымку и в светящееся безмолвие, поглощавшее все шумы. Коровы сгрудились под деревьями. Что-то поблескивало вдалеке — стекло или вода в пруду. Сколь бы унизительна и неприятна ни была эта чванливая беседа в гостиной, Марк не слишком огорчился. Он даже не сердился на Рагно, прекрасно понимая, какой страх внушала тому деспотичная старая дама. Нет, пока он шел к мотоциклу, собираясь отправиться в Монт-Арьель, он с тревогой задавался вопросом, какова будет реакция Люсьенн, когда она узнает — а это рано или поздно неизбежно должно случиться, — что около пятнадцати месяцев назад он убил человека.

X

Итак, в последующие дни Марк мог позволить себе встречаться с девушкой только по вечерам, да и то всего на несколько минут задерживаясь возле бельевой, прежде чем взобраться по этажам в мастерскую мадемуазель. Он искал способа найти выход из этого дурацкого положения. Но если тому противилась Люсьенн, испытывавшая неодолимый страх перед мадам, главное препятствие крылось все-таки в нем самом, в том помрачении сознания, в той внутренней опустошенности, которые порождались определенными воспоминаниями.

Между тем он прекрасно понимал, что нежность Люсьенн могла бы смягчить терзавшие его душу страдания. Так, во сне ему теперь гораздо реже являлось это красное лицо, будившее его своей усмешкой и заставлявшее обливаться в постели холодным потом. А однажды ему даже приснилась Люсьенн. Смеркалось, он лежал на берегу моря между утесами, вдруг вода перед ним забурлила, посветлев, и он было подумал, что из глубин вот-вот вынырнет солнце. Но появилась обнаженная Люсьенн и побежала ему навстречу в кипении света и морской пены. В радостном исступлении они тут же бросились друг другу в объятия, и эта сладостная минута, словно пережитая наяву, наполнила его на другой день счастливым трепетом.

Как-то утром Рагно вручил ему вызов судьи Роллена, первый с тех пор, как он здесь поселился. Вызов в парижский суд, куда он должен был явиться и куда в случае уклонения его все равно «доставят силами общественного порядка».

— Возьми день, и все дела, — сказал ему Рагно. — А в субботу или в воскресенье отработаешь.

Мертвенно-бледное лицо судьи (следствие какого-то недуга?), посеребренные виски, устало опущенные плечи и весь его довольно утонченный облик никак не вязались с суровостью приемной, которую не мог смягчить даже неудержимо льющийся в окно поток солнечных лучей.

После выхода из тюрьмы (Марк был приговорен к четырем годам) ему дали три года испытательного срока. Тогда в этой самой комнате судья рассказывал Марку о той роли, которая отводится ему в деле наблюдения за освобожденными из заключения и оказания им необходимой помощи, дабы они имели возможность окончательно исправиться и вернуться к нормальной жизни. Прежде чем упомянуть о поместье де Сент-Ави, судья сообщил ему также об обязанностях, которые подобная мера налагает на бывшего заключенного.

И вот теперь ему опять пожали руку, пригласили сесть, предложили сигарету, и все это без малейшего наигрыша или притворства. У Марка мелькнула мысль, что эти светлые усталые глаза повидали здесь, в этой комнате, немало несчастных, сломленных людей. Голос судьи Роллена звучал ровно, невыразительно и только иногда в нем появлялась некоторая теплота. Чтобы проверить какой-нибудь документ, он надевал очки, затем резким движением снимал их.

— Я рад вас видеть. Говорю вам то,