Музей современной любви - Роуз Хизер

— Я по пять раз велю ему умыться, почистить зубы, одеться, и все без толку.

Они дружно закивали и двинулись вперед. Мимо прошла еще одна пара. Мужчина говорил:

— Да уж, достижения подобных людей в искусстве под большим вопросом. Они деляги, желающие зашибить деньгу. А это совсем другое искусство. — И оба рассмеялись.

— Ну что, идем, — сказала Элис отцу.

Левин улыбнулся, и они вместе вошли в переполненное помещение. На больших экранах показывали разные видео с Абрамович. На первом она энергично расчесывалась и, яростно водя щеткой по длинным темным волосам, безостановочно твердила: «Искусство должно быть прекрасно, художник должен быть прекрасен». Элис была согласна с высказыванием, но разве нормально для красивой женщины так говорить?

Впереди был дверной проем, наполовину перегороженный первой парой обнаженных перформансистов. В поисках удобной точки обзора Элис отошла от отца. Молодая женщина с золотистой кожей и маленькими несуразными грудками стояла напротив тощего неподвижного мужчины, голого, как и она. Они неотрывно смотрели друг на друга. Посетители колебались. Некоторые прижимали к себе сумки и решительно протискивались между двумя обнаженными. Другие не торопились, но редко кто заглядывал перформансистам в глаза. Почти все зрители, и мужчины, и женщины, переступая порог, поворачивались лицом к женщине. Только один человек повернулся к мужчине, но в глаза ему все равно не посмотрел. Он стремительно рванул вперед, не обращая внимания на то, что его пуговицы и пряжка ремня царапают нежную беззащитную плоть.

Элис решила повернуться лицом к мужчине и сразу ощутила тепло его обнаженного тела. Она даже не успела вспомнить, что нужно посмотреть ему в глаза. Очутившись в другом зале, девушка обернулась и увидела, что Левин, протискиваясь мимо женщины, глядит в пол. Элис не хотелось думать о собственном отце с сексуальной точки зрения.

Впереди, в небольшой нише, стояли два человека, указывая друг на друга и почти соприкасаясь пальцами. Дальше, у белой стены, расположились спина к спине мужчина и женщина, связанные воедино своими переплетенными волосами. Они также не шевелились, только моргали.

В затемненном зале прожектор выхватывал из мрака огромную груду белых гипсовых коровьих костей. На большом экране показывали Абрамович в лабораторном халате и очках. Казалось, она читала лекцию. Затем художница сняла халат и, оставшись в одной только черной комбинации, чулках и черных ботинках, начала танцевать.

Элис не совсем понимала, что это значило, но ей нравилось. Было довольно забавно. Девушка подошла к мужчине, лежащему под скелетом.

Очутившись рядом с ним, она заметила, что он тоже совершенно голый, и ей стало немного неловко, что она так близко к нему. Мужчина дышал, и скелет словно дышал вместе с ним.

Элис мельком оглядела стеклянные витрины с письмами, фотографиями и наградами. Потом села на обтянутую кожей скамью и надела наушники.

Марина говорила по-английски с отчетливым акцентом:

«Я отправилась в монастырь в Ладакхе, потому что хотела увидеть подготовку к танцу лам… Мы просто обычные люди, так что когда я надеваю на голову маску, то становлюсь богом, а бог может что угодно.

Как поймать момент здесь и сейчас? Весь смысл в настоящем. Тем не менее художник может отвлекаться — тело задействовано, но разум повсюду…»

Полная женщина рядом с Элис сняла наушники.

— Какая-то бессвязица, — громко заявила она. — Им бы надо это исправить. Я совершенно не понимаю, о чем она говорит.

Элис кивнула и снова сосредоточилась на голосе.

«Ритм пять. Я строю пятиконечную звезду — конструкция сделана из древесной стружки, вымоченной в ста литрах бензина… Коммунистическая звезда, времена Тито. В моем свидетельстве о рождении… Некое проклятие для меня. Я совершаю ритуал изгнания звезды — состригаю все волосы и кладу в звезду, состригаю ногти на ногах, на руках… большая ошибка… Затем ложусь в центр звезды… не знала, что в центре звезды нет кислорода… потеряла сознание. Врач заметил, что мне плохо. Меня опалило, а я не реагировала… вытащили меня из звезды и привели в чувство».

«Что отец нашел в Абрамович?» — нахмурившись, подумала девушка. Левин любил одиночество. Элис помнила долгие вечера, когда мама уезжала по делам, а Иоланда уходила домой. Девочка надеялась, что папа придет и пообщается с ней, а тот просто сидел и играл. Он мог неделями не разговаривать с ней, разве иногда расскажет о новом фильме, над которым работает, о следующей музыкальной теме, над которой сейчас бьется.

Когда Элис начала учиться играть на виолончели, подумала, что они с отцом, вероятно, смогут заниматься вместе, а может быть, таков был план Лидии. Но лишь когда Элис вернулась из Парижа и отец услышал, как она играет в своей группе, он пригласил ее присоединиться к ним с Элайас. И Элис поняла, что до этого Левин просто не воспринимал ее как музыканта.

Голос Абрамович в трескучих наушниках вещал: «Неудача очень важна. Вы обязаны экспериментировать. Неудача — это часть процесса».

«Нью-Йорк притягивает к себе экстремалов», — подумала Элис. Один француз прошелся по канату между башнями-близнецами, когда они еще существовали. Абрамович собиралась семьдесят пять дней просидеть в молчании. Падение, неудача — катастрофа была вполне возможна.

Элис не нравилось терпеть неудачи. Чтобы этого не происходило, она упорно трудилась. Девушка считала, что, возможно, потерпела неудачу с мамой — подвела ее, но не знала, как решить эту проблему. Она встала и пошла по ретроспективе дальше. В следующем зале высоко на стене была подвешена обнаженная девушка, ее ровесница. Элис заметила между ее ног крошечное пластиковое велосипедное сиденье, почти незаметное среди лобковых волос. Руки девушки были раскинуты. Посетители стояли в глубине зала и смотрели. Элис вышла вперед, и молодая женщина встретилась с ней взглядом. Элис не отвела глаз. Руки подвешенной едва приметно шевелились. Ноги ее стояли на крошечных подпорках, и, наблюдая за ней, Элис увидела, что девушка постоянно переступает, чтобы удержаться у стены. Элис заволновалась: бедняжка балансировала на большой высоте, над бетонным полом, а зрители неотрывно таращились на ее голое тело.

Элис по возможности навещала маму каждые выходные. Надо было добираться на трех электричках, но в дороге она читала и занималась, осваивая новые условия существования. Странно было одевать собственную маму. В этом ощущалась некая преемственность. Мать не смотрела дочери в глаза. Выражение ее лица было совершенно безучастным, точно она грезила наяву. Она ничего не произносила, хотя иногда вздыхала. Лидию отвозили в душ в инвалидном кресле. Медсестры разговаривали с ней, чтобы успокоить пациентку, читали стишок сиделки:

Раз — садимся в кресло, поднимаем ноги,

Скоро душевая, мы уже в дороге.

Два — сорочку снимем и водичку пустим,

Чистоту и свежесть все мы очень любим.

Три — шампунь достанем, голову помоем,

Будем осторожней и глаза закроем…

Потом завернутую в банное полотенце маму возвращали. Элис вытирала ей кожу между пальцами ног. Подстригала ногти на ногах, сушила волосы феном. Позднее, когда Лидия опять сидела в кресле у окна, облаченная в свежее кимоно из узорчатого зеленого шелка поверх белой хлопчатобумажной пижамы, девушка доставала лак для ногтей и аккуратными мазками красила матери ногти бирюзовым лаком с блестками.

Элис вздрогнула, и девушка на стене мягко отвела глаза, избавив Элис от своего пристального взгляда.

Элис вошла в зал попросторнее. Тут проходил перформанс «Комната с видом на океан». Теперь у мамы тоже был вид на океан. Окно ее палаты смотрело на дюны и море, а море смотрело на Лидию. Лидии нравилось сидеть у окна. Она издавала какие-то звуки и как будто в микроскопической степени оживлялась, когда ее куда-либо перемещали. Если Элис садилась на пол и клала руку матери себе на голову, Лидия еле заметно подергивала пальцами, точно пыталась погладить дочь по волосам, но только правой рукой. Взять чашку или карандаш она не могла. «Ты уверена, что не хочешь вернуться домой?» — спрашивала Элис, но ответа не получала. Квартиры на Коламбус-серкл, где они прожили двадцать лет, уже не было. Новую квартиру Элис видела только до того, как родители ее купили. С тех пор как отец переехал, она там не бывала. Он ни разу ее не пригласил.