Лазарус (ЛП) - Гаджиала Джессика

Она держала меня в курсе, потому что ей было неловко, стыдно? Возможно, это было что-то худшее, что-то более опасное.

Побережье Навесинк было большим гребаным городом. И хотя оно, безусловно, было полно криминала, были тысячи других людей, которые называли его своим домом. Кем бы ни были эти люди, это мог быть кто угодно — как обычный человек, так и преступник.

Тем не менее, я не мог вспомнить ни одного чертова преступника, который ездил бы на БМВ среднего класса. У Приспешников были байки и внедорожники. У Хейлшторма были исключительно внедорожники. На Третьей улице были все драндулеты, которые они могли себе позволить. Лионе ездил на чем-то, что стоило больше, чем большинство зарабатывало за год. Как и Грасси. У Брейкера был грузовик. У Шотера была какая-то дорогая, как все его дерьмо, спортивная машина. У всех Малликов были грузовики, байки, внедорожники.

Парни в костюмах водили БМВ.

Врачи, юристы и дантисты.

Патологоанатомы.

Не преступники.

Но в какие неприятности она могла попасть с ними?

Я не имел ни малейшего представления.

Но я намеревался это выяснить.

Улица рядом с тем местом, где располагалась компания «Расследования Сойера», выглядела совсем не так, как можно было бы ожидать от улицы, расположенной за в основном современными и ухоженными предприятиями. Это была небольшая дорога в полторы полосы движения, с машинами, выстроившимися вдоль одной стороны, чтобы другую можно было использовать для движения. Она резко обрывалась перед черепицей двухэтажного многоквартирного дома, в котором в общей сложности было не более восьми квартир. Другой многоквартирный дом находился на том же участке, что и первый, как будто он был частью того же самого, но стоял в стороне и на углу. Дуплексы, выстроившиеся по обеим сторонам, приходили в упадок со сломанными водосточными желобами, облупившейся краской и грудами мусора, наваленного вокруг.

Мы вышли из своих машин, обменялись взглядами, а затем, даже не сговариваясь, разделились по обе стороны улицы и начали стучать.

Я не ожидал многого от дуплексов, что-то глубоко внутри меня говорило, что она была в одном из многоквартирных домов. Поэтому, когда мы добрались до них, Ло, Джейни и Алекс направились к первому, а мы с Ривом прошли небольшое расстояние до второго.

— Я знаю, ты беспокоишься о своей девушке, — сказал Рив, и это были первые слова, слетевшие с его губ после телефонного звонка ранним утром, — но ты подумал о мире дерьма, в который ты можешь вляпаться, верно? — мышцы моих ног напряглись, отказываясь двигаться вперед, пока я не повернулся к нему, делая угрожающий шаг в его сторону. — Я не говорю, что ты не должен вмешиваться в это, — его руки поднялись в мирном жесте, — я говорю, что тебе нужно держать голову прямо и понимать, что это может означать. И, — добавил он, приподняв бровь, — впусти в это дело Рейна и остальных членов клуба, иначе ты можешь спасти свою девушку и навлечь на себя кучу неприятностей.

Он не ошибался.

— Я введу их в курс дела, когда узнаю, с чем я столкнулся и что с ней все в порядке.

— Мы, — я снова отвернулся, только чтобы повернуться, нахмурив брови.

— Мы?

— Это не то, с чем ты столкнешься, — объяснил он, — с чем мы столкнемся. Вот как это работает, помнишь?

Честное слово, временами об этом было легко забыть.

У меня никогда в жизни не было такой системы поддержки. Конечно, у меня была моя мама, и не было более свирепого чемпиона, никого, кто хотел бы моего успеха и счастья так сильно, как я хотел этого. Но она была всем, что у меня было. Больше никого не было рядом. Мой отец едва существовал. Как только она ушла, у меня был кто? Рэнсом? Кто-то, кто держал меня на высоте и использовал меня, как кусок мяса, которым помахали перед лицом тигра, чтобы заставить его делать то, что ты хочешь.

На побережье Навесинк, в моей новой жизни, у меня был Росс Уорд — дружба, которая немного выросла из необходимости с нашей стороны, а затем стала чем-то с корнями, чем-то, на что я знал, что могу положиться. Как бы то ни было, я бы не стал звонить Россу, если бы с моей девушкой случилась какая-то хрень и мне нужно было разобраться с ситуацией.

Я бы не ожидал, что он будет идти в ногу со мной.

Но Приспешники действовали по-другому.

Их лояльность сопровождалась определенными условиями. А именно, понимание того, что ничто больше не касалось только тебя. Все было связано с коллективным благополучием. Если у одного брата была проблема, если это затрагивало его, тогда у всей организации была проблема, и она была затронута.

Именно так все и было.

Но прошло всего несколько месяцев по сравнению с годами, когда у меня этого не было.

— Просто напоминание.

— То, которое мне было нужно, — согласился я, кивнув.

Затем, поняв, что разговор по душам окончен, мы оба отвернулись и принялись стучать в двери — он на первом этаже, я на втором.

Я вышел из лифта в холл верхнего этажа, желтые и коричневые обои местами облупились, но пол был чище, чем в коридорах моего дома. С каждой стороны были две грязно-коричневые двери с медными цифрами, каждая висела как попало, одна полностью отсутствовала. Все верхнее освещение было выключено.

Все до единого, кроме того, что в конце коридора, перед дверью слева.

И я клянусь, черт возьми, это был знак.

Я проигнорировал остальные три двери, слыша, как разговаривают телевизоры, гремит музыка, чувствуя запах готовящейся еды — чего-то острого, отчего мой нос сморщился, а желудок заурчал от пустоты.

Но все это отошло на второй план, когда я остановился перед дверью с медной цифрой восемь, свободно висящей на нижнем гвозде, отчего все перевернулось с ног на голову.

Я втянул воздух через нос, расширяя грудную клетку до такой степени, что это было почти болезненно, когда моя рука поднялась, и мой кулак ударил четыре раза, достаточно сильно, чтобы заставить восьмерку зловеще подпрыгнуть.

Долгую минуту ничего не было слышно, ни единого звука, кроме вышеупомянутых телевизоров, музыки и низкого гула мужских голосов в другом конце коридора.

Но потом я услышал, как что-то хлопнуло, за чем последовало приглушенное проклятие.

Цепочка соскользнула.

Дверь потянулась.

И вот она была там.

Я думал, что раньше понимал гнев.

Я думал, что чувствовал это время от времени на протяжении многих лет, особенно на вселенную за то дерьмо, которое она сделала с хорошими людьми, людьми, которые этого не заслуживали.

Но я понятия не имел.

Ни единой зацепки.

Потому что то, как моя кровь мгновенно разогрелась, настолько обжигающе, что я был уверен, что если где-нибудь в радиусе мили зажечь спичку, я взорвусь изнутри; то, как мой желудок сжался и не успокоился; то, как мои руки инстинктивно сжались в кулаки; то, как мои зубы сильно сжались достаточно, чтобы пронзить болью мою челюсть.

Все они были конкретным доказательством того, что я никогда раньше не был по-настоящему, всепоглощающе зол.

Но стоя там, глядя сверху вниз на женщину, которая значила для меня больше, чем я думал, что это возможно, особенно за такой короткий промежуток времени, и видя, что кто-то, какой-то гребаный трусливый кусок дерьма, называющий себя мужчиной, поднял руки к ее идеальному лицу и оставил после себя повреждения, да, я познал ярость впервые за всю свою чертову жизнь.

Ее глаз был опухшим, кожа натянутой и розовой вплоть до верхней части скулы. Там был яркий, глубокий, ярко-сине-фиолетовый синяк, полностью обрамляющий нижнюю часть ее великолепного, блядь, карего глаза. И последнее, но, конечно, не менее гребаное, белая часть ее глаза была яркой, отвратительно красной.

Субконъюнктивальное кровоизлияние.

Я получил достаточно их от травмы на ринге в Хекс, чтобы точно знать, что это было, когда я увидел это, знать, что это выглядело намного хуже, чем было на самом деле, знать, что через четыре или пять дней это почти пройдет.

Но я также знал, что это произошло только из-за травмы.