Неправильный солдат Забабашкин (СИ) - Арх Максим

— Рёпке, что Вы молчите? Язык от радости проглотили? Вы поняли приказ? Я приказал Вам вызвать приданную вашему полку авиацию и нанести бомбовый удар по позициям русских.

Полковник сглотнул застрявший ком в горле, помялся, но, наконец, набрался сил, оторвал от пола взгляд, посмотрел потерянно на своего командира и дрожащим голосом произнёс:

— Видите ли, господин генерал, авиацию я уже вызывал. Но там есть нюанс…

Глава 18

Утро

Выспаться мне толком не дали. Проснулся от того, что услышал, как кто-то шептал мне на ухо, при этом аккуратно толкая в плечо.

«Да что ж такое… Буквально минуту назад заснул и уже будят. Я вообще высплюсь когда-нибудь⁈» — подумал я.

Открыл глаза и, удивившись тому, что лежу в больничной палате в чистом нательном белье и с аккуратно перевязанной ногой, стал вспоминать окончание вчерашнего дня.

Вечером, как только начало темнеть, я закончил отстрел живой силы противника. После этого меня, всего грязного и с полным сапогом крови от раны по личному приказу комдива на носилках вынесли с позиции, хотя, в общем-то, идти самостоятельно я мог, однако Неверовский посчитал, что я достаточно сильно ранен, раз еле стою на ногах, а потому настоял, чтобы меня эвакуировали как неходячего.

— Мало ли, куда ты ранение получил. Сейчас медики тебя осмотрят, как положено, и уже тогда вынесут вердикт: можешь ты ходить или нет!

До госпиталя довезли на машине, за рулём которой оказался мой собрат по выходу из окружения — красноармеец Садовский. Зорькин мне накануне рассказывал, что Садовского после допроса поблагодарили за поимку сбежавшего пленного, пообещали наградить и отпустили. Далее приписали его к хозяйственному взводу, и там он был назначен водителем «полуторки», так как умел водить машину. И вот сейчас я сам мог убедиться, что Садовский жив и здоров.

И это было хорошо. Конечно, знал я этого красноармейца всего ничего, но мне показалось, что он довольно отчаянный и честный человек. Он помог поймать немца и в трудную минуту не подвёл, как и вчера не подвёл тоже. Боец помог санитарам спустить из кузова носилки со мной и принял участие в занесении меня внутрь школы, в которой располагался временный госпиталь.

По дороге в операционную я устал всем окружающим говорить, что всё это лишнее и что ранение моё пустяковое. К счастью, ранило меня не самой пулей, а осколками от камня, который от попадания пули, выпущенной немецким лётчиком, разлетелся на мелкие куски.

Но убедить никого из сопровождающих меня командиров– ни майора Лосева, ни лейтенанта госбезопасности Воронцова я не смог. Сопровождающий носилки непонятно откуда появившийся санитар вообще на меня так зыркнул хищным зверем — мол, тут главные люди от медицины, а твоё дело — молчать и лечиться, что я мгновенно заткнулся, так что и смысла не было напрягаться. Просто лежал и смотрел в потолок, стараясь не заснуть. А в сон меня морило с неимоверной силой — очевидно было, что сегодняшний многогранный бой меня до предела вымотал. Многострадальный организм был полностью опустошён.

Еле-еле дождался, пока санитары снимут сапог, разрежут штанину, лично прибежавшая на осмотр Зинаида Прокофьевна осмотрит рану и вынесет вердикт.

— Ерунда. Рана неглубокая, считай, поцарапало чуток по касательной. А крови много в сапог ушло, потому что сосуд задело. Если бы ты раньше обратился, то можно было бы его сразу и зашить, а сейчас уже смысла нет. Так что просто промоем рану, положим мазь и забинтуем. До свадьбы заживёт.

Услышав радостную новость, что ранение пустяковое, не стал больше себя сдерживать, а закрыл глаза и мгновенно провалился в объятия Морфея.

Причём произошло это настолько стремительно, а сон был настолько крепок, что я не проснулся ни тогда, когда мне промывали рану и отмывали тело от грязи и пороховой гари, ни тогда, когда перевязали, ни тогда, когда везли в палату, ни тогда, когда укладывали на кровать.

И вот сейчас, открыв глаза, я был очень удивлён, что видимо, устал я вчера настолько, что под вечер имел жизненные кондиции овоща.

«В той жизни со мной никогда такого не было. С другой стороны, в той жизни я и не творил таких дел, какие делаю в этой», — отметил я и, потерев лицо ладонями, надел чёрные очки, и посмотрел на Воронцова.

Именно он, придя в компании с командиром разведроты, меня и разбудил.

— Алексей, проснулся? Ты как? — поинтересовался ГБэшник.

— Да нормально, — ответил я, покосившись на открытое окно.

Судя по освещённости улицы, сейчас было ранее утро. Солнце пока не стегало бичом по моим глазам даже через чёрные очки, и, собственно, очень хорошо. Не хватало ещё залиться слезами на ближайшие полчаса.

— Как нога? — продолжил лейтенант участливым голосом.

— Ничего. Побаливает немного, но ходить, наверное, смогу.

— Наверное или сможешь? — встрял в разговор командир разведчиков.

— Пока не знаю, — кашлянул я и задал резонный вопрос: — А что случилось? Давайте к делу.

— Ух, какой деловой, — улыбнулся Лосев. — Сразу быка за рога.

— Дело у нас к тебе, Алексей. Конфиденциальное, — произнёс Воронцов, перейдя на шёпот, и посмотрел на лежащих в палате больных и раненых.

Я проследил за его взглядом. Красноармейцы спали. Но, что удивительно, никто из всех четверых, что лежали в палате, не храпел.

«Скорее всего, проснулись и уже не спят. Но глаза не открывают. Вероятно, поняли, что пришли по делу, и хотят узнать суть этого самого дела», — понял я и, вспомнив слова лейтенанта о приватности, предложил:

— Тогда, товарищи командиры, пошли в коридор выйдем. Не будем товарищам мешать отдыхать.

— Так мы тебе об этом и говорим, — согласился со мной лейтенант госбезопасности и, поддержав меня под локоть, помог встать на ноги.

Я пару секунд постоял, прислушиваясь к ощущениям, посмотрел на пол, увидел заботливо поставленные рядом с кроватью тапочки, надел их на ноги и сделал пробный шаг.

— Ну, как? — сразу же поинтересовался Лосев.

— Как я и раньше говорил: болит, но терпимо, — ответил я и поковылял в сторону двери.

Вероятно, рана была действительно незначительной, раз, в отсутствии серьёзного обезболивания, я вполне себе мог передвигаться, почти не ощущая дискомфорта. Нога больше зудела, чем болела.

Вышли в коридор и прошли в рекреацию, где стояло несколько деревянных стульев. Присели там, и я, вопросительно посмотрев на командиров, вновь задал насущный вопрос:

— Что случилось, товарищи?

Воронцов посмотрел на Лосева, и тот, чуть подвинувшись ближе ко мне, подался вперёд и негромко стал рассказывать о сложившейся ситуации.

— Алексей, там, у колонн техники, что ты в Троекуровске остановил, немцы зашевелились. Часть брони и грузовиков тех, что были в середине и в конце колонн, им удалось ночью эвакуировать вглубь города. Куда именно — пока выяснить не удалось, с наших позиций не видно, а вперёд разведчиков посылать опасно. Немцы настороже, шуганые все, патруль на каждом углу. Но сейчас я не об этом… Дело в том, что часть танков враг пока утащить не сумел. Наверное, мехводов у них нехватка. Мои ребята, когда смогли, открыли огонь по тем, кто пытался приблизиться. Но снайперов у нас нет, поэтому эффективность огня была… Ну, мягко говоря, неудовлетворительной. Много мимо ушло. Считай, попугали просто. Немцы, услышав стрельбу, вначале бросились наутёк. Но потом, поняв, что прицельного огня с нашей стороны не ведётся, осмелели, стали огрызаться и продолжили заниматься эвакуацией техники в тыл. Вот я и подумал, может быть, у тебя есть силы вернуться на позиции и вдарить им по зубам, как давеча? Или ты совсем не сможешь?

— Вдарить по зубам, говорите? — зевнул я и потёр ладонями лицо, прогоняя сон. Затем поднялся на ноги, вновь зевнул, и, подтянув кальсоны, с готовностью произнёс: — Давайте вдарим, коль надо, — а потом, чуть замявшись, добавил: — Гм, только дайте мне, пожалуйста, минут пять на водные процедуры.