Цена светлой крови - Ахманов Михаил Сергеевич

Светлорожденные!

Рикар Аранна их тоже узнал - Кадиани уверился в этом по блеску глаз историка и по тому, как задрожали его руки. Но Аранне было легче понять и принять невероятное - он, в силу своих занятий, жил наполовину в прошлом и, помимо того, являлся чистокровным арсоланцем. Разумеется, он человек современный, экраны и клавиатура мелга для него привычнее бумаги и пера, и смотрит он без удивления на лайнер, винтокрыл пли, положим, на машину Ута, дробящую скалы лучеметами...

Современный, однако арсоланец! - думал Кадиани. Почтешь к древней династии, что властвовала над его страной, он вин тал с материнеким молоком и первым произнесенным словом. Пусть ту династию развеяли ветры времен, пусть правят Арсоланой, Одиссаром и Сеннамом обычные люди, чей титул сага мора лишь знак достоинства владыки, пусть, пусть! Почтение к прошлому осталось. Почтение и готовность поверить - сразу без тени сомнения! - что прошлое может вернуться.

При первой встрече арсоланец сделал жест, каким приветствуют богов - приподнял руки с раскрытыми ладонями и опустил голову. Даже будто бы не удивился... Повторяя егс: движения, Кадиани искоса поглядывал на светлорожденных Женщина была прекрасна - он, поклонник женекой красоты не встречал подобных ей ни в Атали, ни в Лизире, ни в иных краях. На нее хотелось смотреть и смотреть не отрываясь, впитывать тепло ее очарования и благодарить судьбу, позволившую приобщиться к чуду. И Кадиани смотрел - робко, пугаясь собственной дерзости; смотрел, хотя в чудеса не верил.

Мужчина тоже был красив, но его красота страшила, как обличье ягуара, незаметно выпустившего когти и готового к прыжку. Взгляд его зеленых глаз был строг и холоден, но в их глубине таилась печаль. Кадиани подумал, что, вероятно, этот человек чаще терял, чем находил, и привычнее ему цвет черных перьев, нежели иных, с более яркими красками. Пришла к Кадиани и другая мысль, очень неприятная: если бы стало известно лорду Неваре о его предательстве, о том, что был он при Джумине соглядатаем, прожил бы он ровно столько, чтобы молвить: все в руках Шестерых! Возможно, не успел бы договорить до конца и отправился в Чак Мооль, не сказав последнего слова... и там, в царстве Коатля, брел бы и брел по острым камням и раскаленным угольям, сжимая в зубах смердящий скунсов хвост...

Конечно, он не верил в эти сказки и вообще относился к религии с изрядным скепсисом. Но притчу о путях в загробный мир можно было понимать иносказательно: путь страданий для предателя - муки совести, и они тем сильнее и горше, чем ближе конец. Когда же о человеке говорят, что уходит он в Чак Мооль по мосту из радуги, означает это, что прожил он честно, был добр и щедр, зла не творил и не предавал друзей. И если так рассматривать Пятикнижие, то все становилось на свои места: боги или аххали древности - словом, те, кто написал Чилам Баль, - говорили не о сказочном, а о реальном, о том, что следует жить достойно, не запятнав себя гордыней и жадностью, злодейством и предательством. Потому не утешала Кадиани мысль о богах, которые всего лишь выдумка, и религиозных предрассудках, не подобающих цивилизованному человеку. В глубине души он понимал, что давно уже идет по раскаленным углям и вдыхает смрад нечистой твари.

Но не только об этом размышлял он по дороге в Тайонел и дальше, в Ледяные Земли. Сравнивая невольно тари Айчени и лорда Невару со своим лизирским нанимателем, думал Кади- ани о величии, что бывает истинным и ложным. Лизирец был велик своим богатством, но земные сокровища, коими он владел, перешли к нему от предков, он же он заботился лишь о том, чтобы приумножить их и сохранить. Несомненно, нашлись бы в Южном Лизире люди более умные и достойные, более знатные и храбрые - скажем, из рода вождя Семпоалы или из рода Ньяонги, воина, остановившего некогда нашествие закофу. Но лизирский лорд - так уж распорядилась жизнь! - был богаче всех и потому мог купить себе в помощь умных, храбрых и достойных. Так, как купил одного аталийского умника, потомка Куи Ди...

Это ложное величие, думал Кадиани, ибо не человек велик, а то, чем он владеет. Что до истинного, вот оно: женщина, сохранившая верность любви, искавшая ее десятки лет, и мужчина, что спешит на выручку другу. Они, должно быть, тоже не бедны, но в этом ли дело, в этом ли честь? Иное измеряет их величие - дух, преданность, отвага, ум! И еще, конечно, опыт, накопленный веками, научивший их не кичиться своим могуществом и властью, не выставлять напоказ свое превосходство, ме покупать людей, а просить их о помощи и принимать ее с благодарностью. Воистину они владыки, о которых говорится: длинна их тень, но лишь умеющий видеть узрит ee!

Неужели и Джумин такой же? Джумин, за которым он следил столько лет? Джумин, чьи слова, улыбки и жесты хранятся в его памяти, ибо над всем сказанным и не сказанным он размышлял ночами и днями, в попытке добраться до сокровенного... Джумин, полный тайн сосуд... Хрупкий сосуд, который так легко разбить...

* * *

Они мчались по снежной равнине, озаренной только светом звезд. Звезды здесь были недружелюбны, сияли неярко и холодно, словно боясь растратить свое тепло и свет в этих ледяных, скованных морозом просторах. Стойбище, скалы и лес остались позади, вокруг лежал ровный белесый покров, где глазу было не за что зацепиться - ни холмика, ни дерева, ни иных ориентиров, только след десятков саней за стремительным караваном. Звуки тоже были скудными: скрип снега под полозьями, стоны разбушевавшейся пурги, голоса погонщиков да собачий рык. Пять первых упряжек, пробивавших дорогу в снежной целине, менялись каждую треть кольца; за ними Спящий с Ножом гнал нарты, в которых сидела тари Айчени. Ка- диани, Ират и Аранна, не умевшие управлять собаками, ехали следом; в погонщиках у Ирата был Амус, у Кадиани - воин по имени Два Очага, а упряжку с Арапной вел Невара. С собаками и нартами светлорожденный справлялся не хуже Сыновей Зимы; так же, как они, то бежал рядом с санями, подгоняя псов, то становился сзади на полозья.

Собаки казались Ирату неутомимыми. Огромные мохнатые псы с широкими лапами, напоминавшие больше медведей, чем своих сородичей волков, бежали вперед упорно и молчаливо, лишь изредка издавая звуки, похожие на хриплую воркотню.

Дважды отряд останавливался, чтобы покормить собак, но много времени это не заняло - псы деловито рвали и глотали мороженую рыбу, и происходило это на удивление тихо для стаи в три сотни голов. На первом таком привале Амус сообщил Ирату, что таких же псов разводят на севере Сайберна, что в незапамятные времена дух Санги Мана, Хозяин Охоты, послал их в помощь людям, дабы облегчить им странетвия, и что всем собачки эти хороши, только в теплых краях не живут и очень прожорливы. Потому в сайбернекой тундре дороги меряют не шагами, не длинами копья и соколиными полетами, а числом рыбьих тушек, которые нужно скормить каждому псу. На второй остановке Ират услышал, как Два Очага препирается со своим пассажиром.

- Оставь нарты, спляши Танец Тетерева, согрейся! - уговаривал Сын Зимы, но Кадиани, погруженный в задумчивость, только ежился и мотал головой.

- Ты, Волос на Лице, плохой воин, - не отставал Два Очага. - Хорошему воину всегда тепло, а ты замерзнешь и не сможешь сражаться.

Тут Кадиани очнулся от дум.

- Как ты меня назван, о непочтительный погонщик?

- Волос на Лице. Каков дух человека, так он и зовется. Но твоего духа я не знаю, а вижу удивительное - волосы у рта. Как вижу, так и зову.

Ират фыркнул и пробормотал на сеннамитском:

- Не обижайся, Логр. Что поделаешь, дети природы!

- И при том свирепые и хорошо вооруженные, - отозвался Кадиани, поворачиваясь к Сыну Зимы. - Скажи мне, воин, тебя вот зовут Два Очага. И что же это значит? В чем тут проявляется твой дух?

- У меня две жены, семеро сыновей, сестра и младшие братья, еще не ставшие охотниками. Много, много людей! Так много, что мы разжигаем огонь в двух очагах и вешаем два котла. А мясо для них приношу я! Я, клянусь Матерью Совой! - Сын Зимы стукнул в грудь кулаком. - Мой дух - дух кормильца!