Тангейзер - Юрий Никитин

Глава 10

У чудовищного коня из-под копыт при каждом ударе о землю вырываются целые снопы искр, а из ноздрей бьет яростное красное пламя, особенно яркое в ночи при этом призрачном лунном свете.

– Господи, – взмолился Тангейзер, – защити и помилуй!.. И прости, что так поздно о тебе вспомнил…

Он все косился на Дикого Охотника, что догоняет с каждым скоком, тот снова протрубил в рог, огромный и даже с виду древний, с вырезанными рунами и серебряной окантовкой. Даже цепочку из серебра Тангейзер успел рассмотреть в смертной тоске и понимании, что уж не убежать, не скрыться, не исчезнуть…

Чудовищные белые псы начали обгонять Дикого Охотника, но пока не набрасывались на скачущего коня и прижавшегося к нему человека, словно ждали сигнала, и их хозяин, что уже мог бы догнать жертву, еще раз протрубил в рог…

Деревья расступились, Тангейзер увидел впереди гору в виде продолговатого гроба, конь несется прямо к ней, но там не спастись…

…и вдруг лунный свет выхватил щель, в которую может протиснуться человек, а глубина тени подсказала Тангейзеру, что трещина уходит в гору, там может быть грот, а то и пещера…

Конь домчался до горы, Тангейзер спрыгнул на ходу, упал, перекувыркнулся трижды, но трещина прямо перед ним, и он, сильно хромая, вбежал в щель и торопливо начал протискиваться дальше и дальше.

Как он и надеялся, щель вскоре расширилась, он вошел в небольшую пещеру, но ход повел в глубину, и в страхе перед преследованием он заторопился уйти как можно дальше от погони, ибо если не сам Дикий Охотник, то могут догнать его псы…

Ниже еще одна пещера, ему почудились голоса, восклицания, но прислушался в страхе и понял с облегчением, что там просто шумит вода подземного ручья.

Спустившись еще, увидел целый поток, что свободно бежит из щели в далекой стене, широко растекается по пещере, прыгая и по камешкам, уже округленным за тысячи лет, и в конце концов уходит в стену напротив.

Он присел на корточки и, зачерпнув в горсть холодной воды, плеснул себе в лицо, затем набрал в ладони и жадно напился. Уже потом как молния ударила в темя страшная мысль, а вдруг это воды Стикса? Любой, испивший ее, забывает все на свете. Боги клялись водами Стикса потому, что даже они, испив его воды, забывают все…

Он судорожно начал вспоминать, кто он, где был, как зовут императора, что происходило в Иерусалиме, и с облегчением понял, что ничего не забыл, а это просто вода, прекрасная и чистейшая вода гор…

За спиной раздался приятный женский голос:

– И кого это к нам занесло?

Он в ужасе оглянулся, хватая меч. Очень красивая женщина в строгом платье и с голубым платком на голове рассматривает его с дружелюбным любопытством.

Тангейзер судорожно оглянулся по сторонам, никого, только они двое, торопливо сунул меч в ножны, чувствуя, что глупо держать его рукоять в ладони, если перед ним только женщина.

– Тангейзер, – произнес он хриплым от волнения голосом, – Генрих фон Офтердинген к вашим услугам, достопочтимая фрау.

– Тангейзер, – повторила женщина задумчиво, – милое имя. Что ж, воспользуйтесь нашим гостеприимством, дорогой гость.

Тангейзер поклонился учтиво.

– Могу я узнать ваше имя, фрау?

По ее красиво вырезанным губам дивной формы скользнула загадочная улыбка.

– Вы слишком нетерпеливы, благородный рыцарь. Немножко тайны вам не помешает.

Тангейзер склонил голову в поклоне.

– Как вам будет угодно, благородная фрау.

– Как и вам, – ответила женщина. – Что у вас там? Лютня?.. Если вы певец, то вам тайна еще интереснее, не так ли?

Тангейзер осторожно улыбнулся.

– Да, наверное.

– Только наверное?

Он развел руками.

– Наверное, начинаю взрослеть, милая фрау. Раньше я бы только завизжал от такого приключения, но сейчас говорю с осторожностью: да, конечно, если не чересчур.

Она сказала с упреком:

– Какой же вы поэт, если боитесь этого чересчур! Только обыватели стараются не рисковать и все знать заранее. Пойдемте, покажу вам нечто…

Они прошли вдоль ручья, и тут Тангейзер увидел еще одну щель, удивился, что не заметил раньше, потом решил, успокаивая себя, что ее укрывает вот этот выступ черной, как смола, скалы.

Щель уже не щель, а просторный ход, под ногами гладкий до блеска, а ровные стены покрыты сложным орнаментом, но без фигурок людей или животных, из-за чего ему почудилось, что снова вернулся к сарацинам.

Проход не становился ни шире, ни уже, дважды сворачивал, впереди появился яркий радостный свет, сердце Тангейзера забилось в надежде, хотя умом понимал, что солнечный свет не может оказаться на такой глубине, к тому же сейчас ночь…

Открылась гигантская пещера, залитая ярким светом, свод теряется в темноте, кажется, что там небо, но Тангейзер остановившимися глазами смотрел на два больших стола на берегу ручья, прыгающего по камням.

Кроме двух кувшинов вина и серебряных чаш, там все заставлено блюдами. Тангейзер издали рассмотрел целиком зажаренного кабана, лебедя и тушки зайцев, а с высоких ваз свисают, не помещаясь целиком, сочные гроздья винограда.

Женщина остановилась, Тангейзер вздрогнул, когда она повернулась к нему и повела рукой, охватывая все пространство.

– Это все, – произнесла она ровным голосом, – в вашем распоряжении, дорогой мой гость…

– Благодарю, но…

– Вы устали, – прервала она, – потому сперва промочите горло вот этим вином. Оно легкое, быстро утолит жажду.

Он все еще настороженно взял кубок на высокой ножке, проигнорировав широкую чашу с россыпью самоцветов по ободку, осторожно коснулся вина, сделал глоток, а затем, не в силах удержаться, выпил до дна.

– Ну как? – спросила женщина.

Глаза ее смеялись, Тангейзер ответил искренне:

– Бесподобно! Как вы и сказали, легкое, игристое и нежное.

– Еще?

– Если вас не затруднит…

Она улыбнулась.

– Ничуть. Ухаживать за таким прекрасным рыцарем – одно удовольствие. Давайте наполню…

Он придвинул кубок по столу к ней ближе, всматриваясь в ее лицо. Женщина в расцвете своей красоты и женственности, держится с достоинством, одета богато, но скромно.

– И все-таки, – признался он, – не могу понять, куда я попал…

Она загадочно улыбнулась.

– Так вы поэт или не поэт?.. Если простой обыватель, то скажу сразу, и дразнящий покров тайны для вас исчезнет… но если вы в самом деле слагаете песни, то недоговоренность и некая странность заставят вас напрячь воображение… а из этого могут родиться новые песни!

Он сказал с неловкостью:

– Вы правы… и, как вижу, прекрасно понимаете, когда и почему возникают песни.

– Обыденность их убивает, – сказала она мягко. – Не так ли?

– Точно, – ответил он с восторгом. – Поэзия – это музыка души!

– А у вас, – поинтересовалась она, – помимо самой поэзии, есть и музыка, если лютню вы не подобрали по дороге?

– Это моя лютня, – заверил он с гордостью. – Я приехал с ней из далеких восточных стран, где услышал много новых мелодий и научился их обрабатывать так, чтобы становились понятными и даже родными нашим суровым германским душам.

Она с той же ласковой улыбкой кивнула на блюда.

– Сперва подкрепите свои силы, благородный рыцарь! А потом, если у вас будет желание, я с удовольствием послушаю ваши песни.

Он ответил галантно:

– Если вы пообедаете со мной…

Она рассмеялась.

– Это что у вас, скромность юноши или же опасение зрелого мужа, что могут отравить?

Он ответил в сильнейшем смущении:

– Ни то, ни другое.

– Точно? Ах да, вы же как раз посредине между юношеством и зрелостью…

– Не дразнитесь, – сказал он, – просто неловко есть в одиночестве, а такая прекрасная дама будет мне прислуживать.

– Это наш долг, – ответила она с достоинством и, видя его приподнятую бровь, пояснила серьезно: – Прислуживать мужчинам.

– Но все-таки…

– Хорошо-хорошо, – прервала она. – Я принимаю ваше приглашение и пообедаю с вами. С удовольствием пообедаю.

Вино не пьянило, напротив, он чувствовал себя свежее и бодрее, зато чувство страха и настороженности постепенно улетучивалось. Прекрасно приготовленное мясо просто тает во рту, он чувствовал острые специи, некоторые показались знакомыми, совсем недавно с ними повстречался в Святой земле и уже не чувствовал от мяса прежнего удовольствия, если не приправить этими горькими травами.

Запивая каждый кусок мяса вином, он вскоре ощутил, что насытился даже больше, чем собирался, со вздохом сожаления отодвинулся от стола.

– Глазами бы все съел, – пожаловался он весело, – но желудок больше не принимает!.. Вы знаете, что вы вообще-то спасли мою шкуру?

Она в изумлении вскинула высокие дуги бровей.