Для радости нужны двое - Вацлав Михальский

В сердце опять толкнуло знакомым холодком. Вскоре показались вдали те самые серые осыпи, у которых стреляли в нее туареги. Еще раз толкнуло в груди, и в ту же секунду плотная тень накрыла машину и над головой Марии что-то взревело, залязгало, загрохотало!.. Мария чуть не выпустила руль и автоматически сбросила скорость. Прямо перед ней на дорогу садился аэроплан. Когда она подъехала к нему, открылся прозрачный фонарь кабины, и пилот, сорвав с головы шлем, громко крикнул:

— Я приветствую вас, мадемуазель!

— Надо говорить: "Я приветствую вас, мадемуазель Мари", — в наступившей тишине заглохших двигателей холодно поправила его она.

Ловко спрыгнув на землю, летчик направился к авто.

— Я приветствую вас, Антуан!

— О, вы помните мое имя?! — В карих глазах пилота вспыхнула лучистая улыбка и так осветила его угрюмое большелобое лицо, что перед Марией вдруг предстал совершенно другой, необыкновенно обаятельный человек.

— Какая вы хорошенькая! — просто и доверительно проговорил Антуан, и в его светоносных глазах блеснули кураж и удаль.

Мария даже замешкалась с ответом.

— Какой вы нахал! — наконец улыбнулась она. — Редкий нахал! — И засмеялась серебристо и призывно.

— Нахальство — это у меня родовое, — как бы сожалея, подтвердил он, вплотную подходя к сидящей в авто Марии. — Я случайно бросил на землю взгляд, увидел, как вы скучно тащитесь, и решил вас развеселить: тихо спланировал, а потом дал форсаж… Вам понравилось?

— Еще бы! Кому не понравится, если вдруг над его головой ударят в медные тазы тысячи чертей!

— Я рад, что доставил вам удовольствие. А не хотите ли прокатиться на моем Россинанте?

— Какая же Дульсинея откажется! — неожиданно для себя согласилась Мария.

— Тогда вперед! — И он любезно приоткрыл дверку авто, но не как лакей, а как равный равному. — А-а, вон, я вижу, у вас плед на заднем сидении, возьмите его с собой.

— Зачем?

— Вверху холодно. Я в летной куртке и в комбинезоне, а вы закутаетесь в плед. Мой старикашка, конечно, дышит на ладан, но тысяч на шесть мы еще сможем вскарабкаться. Это "Потез"[38] — он предназначен для аэрофотосъемок, но на моем оборудование давно демонтировано.

Мария поставила машину на обочину. Хотела прихватить с собой еще и холщовую сумку с лимонами и апельсинами, но не дотянулась до нее со своей левой стороны, а обходить машину поленилась: "Пусть полежит полчасика…".

Антуан помог пассажирке сесть на дальнее сидение за креслом пилота, а потом сел сам. И хотя его спина в вытертой кожаной куртке заслонила обзор, Мария поймала себя на мысли, что она впервые в жизни так надежно, так уверенно чувствует себя за спиной мужчины.

— А нам хватит разбега? — спросила она, имея в виду осыпи, до которых было метров триста.

— Посмотрим, — бесцветным голосом отвечал Антуан, заводя двигатель.

Самолет затрясся на месте, большой деревянный пропеллер стремительно набирал обороты. Марии показалось, что прошла целая вечность. Наконец тронулись, и все быстрей, быстрей, все ближе к серым осыпям, вырастающим на глазах прямо-таки до гигантских размеров. Казалось, всё… Но самолет оторвался от земли и взмыл так близко от подножия осыпи, что Мария увидела пыль, поднявшуюся над остроугольной вершиной.

Первые четверть часа самолет круто полз вверх, и скоро в кабине стало холодно. Мария запахнулась концами пледа, подстеленного на сиденье кресла. Из-за гула мотора говорить было бессмысленно. Причудливо разграфленная земля внизу уходила все дальше, а в кабине становилось все холодней. Мария почувствовала освежающую, пьянящую разреженность поднебесья. Она не видела облачка, что летело прямо по курсу самолета, и, когда они вдруг очутились в его серой мгле, стало страшновато. Благо, это длилось не дольше двух минут — и снова ударил свет. Только крупные капли воды на стеклах фонаря еще несколько секунд свидетельствовали о том, что они побывали в облаке, но вскоре капли исчезли, оставив после себя только легкие кружочки пятен.

Наконец Антуан выключил мотор, и самолет словно повис в воздушном потоке, медленно спускаясь по нему, как по отлогому склону.

— Замерзли?

— Почти.

— Возьмите наушники внутренней связи, чтобы вы могли командовать мной в полете. — Антуан протянул через плечо круглые мягкие наушники и точно такие же надел на себя.

— Как меня слышите?

— Не кричите.

— Ясно. А теперь повелевайте, куда мы двинем.

— В Сахару! — не задумываясь, выпалила Мария.

— Она большая.

— Я в курсе.

— А вы бывали в Сахаре?

— Да.

— Тогда нам нужно хотя бы перелететь горы Берегового Атласа. — Он включил двигатель и, медленно разворачиваясь по большой дуге, стал наращивать скорость. Теперь солнце осталось справа и не мешало обозревать землю под крылом. Они летели не выше пятисот метров, и это было прекрасно — вся земля как на ладони. У северных отрогов серо-желтых выжженных гор Антуан заметно поднял самолет, но, едва они перелетели высшую точку, заскользил по южным склонам все ниже и ниже. Скоро Мария поняла, что он гонится за стадом газелей, то ловко накрывая их тенью от самолета, то будто отпуская на волю.

— Эй! — Мария постучала кулачком по затянутой в кожу спине пилота. — Прекратите!

— Я просто хотел, чтобы вы рассмотрели их поближе.

— Я рассмотрела, — с открытой враждебностью в голосе сказала Мария. — Вам нравится преследовать беззащитных?!

— Не очень.

— Слава Богу! А то я решила, что вы не только нахал, но еще и садист!

— О, мадемуазель Мари, я иногда бываю редкой сволочью, но чаще всего не от жестокосердия, а по глупости.

— Ее у вас в избытке!

— Не кричите, я вас прекрасно слышу. Кстати сказать, в наушниках ваш голос становится каким-то мяукающим.

— А ваш лающим.

Мария не стала продолжать разговор, хотя пикировка с Антуаном приятно щекотала ей нервы. Замолчал и Антуан. Теперь он выровнял самолет и летел без всяких фокусов, как и было приказано, в Сахару.

— И откуда вы взялись на мою голову? — наконец не выдержала Мария.

— Я отвозил почту в дальний форт и через четверть часа должен был приземлиться на базе, но неожиданно мы встретились… — миролюбиво отвечал Антуан.

Внизу показалась так называемая «гамада» — каменистая равнина, похожая с высоты на стиральную доску. Разновысокие камни вздымались на ней гребень за гребнем. В основном это был черный гранит, целое море гранита. Марии стало не по себе. Почему-то мелькнула мысль, что если вдруг откажет мотор…

— Вон впереди начинается серир, — словно уловив ее тревогу, сказал Антуан.

"Серир", а по-русски «галька», действительно поплыл под крылом совсем скоро, но на душе у Марии легче от этого не стало.

— А мы не прошли точку возврата?

Антуан ничего не ответил и снял наушники. Мария поняла, что пилот чем-то обеспокоен, к чему-то прислушивается. Она тоже сняла наушники. Не зря ведь на танковом заводе «Рено» ее звали "слухачкой".

— Размололо подшипник? — громко спросила Мария, настолько громко, что он не мог не услышать.

Пилот молча переложил рули и стал разворачиваться строго на запад, прямо к солнцу, стоящему уже очень низко у горизонта и совсем не маленькому, не белому, как час назад, а большому багровому величественному светилу. Там, на западе, было их спасение, был аэродром, до которого не долетел Антуан всего километров тридцать, когда увидел на белой известняковой дороге белый кабриолет Марии…

— Так мы прошли точку возврата?

— Сейчас это не имеет значения. У нас еще есть минут пятнадцать… Я наберу максимальную высоту, может, поймаем поток и дотянем как можно дальше…

Мария глянула вниз. Серое море гальки простиралось под ними на многие километры. Мелькнуло несколько вади — пересохших рек, похожих сверху на поваленные голые деревья с кривыми ветками. Еще со времени своего похода в Сахару, с далекой юности, она знала эти неоглядные гиблые места «серир»: здесь караваны пролагают свои пути только по краю, сюда не залетают даже птицы.

— Укутайтесь хорошенько — на трех тысячах уже ноль по Цельсию, на четырех — минус одиннадцать, а на пяти — минус шестнадцать.

Самолет медленно и неуклонно поднимался на небесную гору. В кабине стало очень холодно, и Мария, поджав под себя ноги, вся завернулась в спасительный плед из верблюжьей шерсти. Было трудно дышать, изо рта шел пар, а двигатель стучал все явственнее. Антуан тянул и тянул на себя штурвал, тянул по миллиметру, пока не услышал слишком понятный им обоим звук. Он немедленно отключил мотор, но и на холостых оборотах двигатель продолжал стучать, и казалось, что он развалится на части в любую следующую секунду. Постепенно стук прекратился, и все затихло. Оглушительная тишина пришла в мир, который пока еще был частью их жизней.