Точки над Ё - Наталья Нестерова

Я погрузилась в дрёму. Мама и папа, когда присутствовали, на ночь читали мне книги или рассказывали сказки. Бабушка считала это баловством. Легла – спи. Хочешь сказок – сама их придумывай. Я и сочиняла. Родители ведь редко посещали. Некоторые сказки образовывали циклы, длившиеся месяцами. Про Красную Шапочку, у которой обнаружились сёстры, и вместе они победили Волка до момента поедания Бабушки. Мысль о том, что кто-то может сожрать мою личную бабушку, была непереносимой. Сложился цикл про весёлых котят и щенков, отчаянных хулиганов. У каждого – своё имя. Среди них у меня имелись любимчики (котёнок Плюх и щенок Бряк) и нелюбимчики (котёнок Хлюст и щенок Дуст). Я старалась не очень трафить любимчикам, хотя они всё-таки побеждали нелюбимчиков. Бабушка решительно отказывалась завести домашних собаку или кошку, потому что от них много грязи.

Когда папа начал учить меня буквам, я стала придумывать образы каждой из них. «А» – безвольная подлиза, но самодовольная, потому что без неё в редком слове обходится. «Е» – колючая, потому что ель и ёж. «О» – труба, в которую дуют. «Т» – строитель, потому что на молоток похожа. «П» – стул, на неё можно сверху усесться. «М» и «Ж» прочно склеились с общественными туалетами... Буквы стали героями моих фантазий: ссорились, пускались в авантюры. Ипапа не мог понять, почему его дочь, легко усвоив буквы, не произносит слоги, не соединяет их в слова. Потому что «ма-ма» – это дважды «м» и «а»: у подлизы понос, не вылезает из туалета, то есть к моей маме – никакого отношения.

– Это какая буква? – спрашивал папа.

– Мэ.

– А эта?

– А.

– А вместе они... ну?

Я молчала.

– МА! Повтори!

– Ма.

– Хорошо, второй слог такой же, прочитай его.

Я молчала. Папа закипал и призывал на помощь маму. Она так же безрезультатно пыталась заставить меня прочитать «мама мыла раму». Я упрямо молчала ещё и потому, что чем бестолковее я была, тем больше времени им приходилось проводить со мной, до школы оставалось меньше года, а я не умела читать. Я хорошо помню себя маленькой – не только события, но и чувства, которые, естественно, не могла сформулировать словами. Но я рано поняла, что нельзя вешаться на шею маме – бабушка расстроится. Нельзя выказывать любовь к бабушке – маме будет неприятно. Надо существовать посередине. Вот и выросло из меня серединное существо.

То, что умею читать, что слова вижу целиком, а чёрточки между слогами только мешают, я долго скрывала. По причине, о которой уже говорила, – чтобы чаще видеть родителей. Заболела бабушка, лежала в кровати, мне хотелось её развлечь, взяла книгу и стала бойко читать.

Когда в очередной раз пришла мама, бабушка заявила ей:

– Мучила ты, мучила ребёнка, а я её с ходу читать научила. Ася, возьми книжку, покажи своей мамочке, как читаешь.

Мамин голос меня убаюкал, сцены детства – то ли сон, то ли воспоминания в дремоте – отодвинули мысли о смерти. Но утром меня разбудил кошмар – кровожадные злые пираньи атаковали моё лицо. Это оказался всего лишь съехавший пуховый платок.

По настоятельному требованию мамы мне следовало идти спасать голосовые связки к Якову Самуиловичу. Он был детским лор-врачом, просил прийти пораньше, к началу приёма.

В восемь утра я была в поликлинике. Однако у кабинета, на скамейках, обитых дерматином, уже сидели маленькие пациенты с мамами и бабушками. Очередь. Надо спросить, кто последний. Как спросить, когда голоса нет? Я чувствовала себя слоном, которого привели на осмотр к энтомологу, специалисту по насекомым. Придумала же мама послать меня к детскому врачу!

– Кто крайний? – раздался вопрос.

«Кто последний», – мысленно исправила я и ударила себя в грудь, поворачиваясь.

Лена-программистка с сыном Васей.

– Ася? Привет! – поздоровалась Лена. – Ты за кем?

Покивав вместо приветствия, я развела руки – незнаю.

– За нами будет, – ответила какая-то мамаша.

– Васька, сел! – скомандовала Лена. – Взял пазл и раскладывай.

Ребёнка Лена усадила прямо на пол и дала ему коробку с пазлом. Остальные дети, которым не разрешали слезать со скамеек, явно завидовали.

– Для кого-то очередь держишь? – спросила Лена.

Отрицательно помотав головой, я снова ткнула себя в грудь. Похоже, мне ещё долго придётся изъясняться обезьяньими жестами.

– Холос прафал, – с трудом просипела я.

– А у Васьки аденоиды, представляешь? Растут. Нет чтобы выросло что-нибудь приличное. Хотя этому тоже рановато увеличиваться...

Наш разговор, к которому прислушивалась очередь, прервался, так как пришёл Яков Самуилович. Маленький, лысенький, очень кругленький, как состарившийся весёлый колобок.

– Здравствуйте, милые мои! Кто тут у нас? Все свои! Мамочка, поднимите ребёнка с пола, там сквозняк.

Мамы и бабушки, здороваясь с доктором, расплылись в улыбках и посмотрели осуждающе на Лену – они-то знают, что по полу дует.

– Ася? – обратил на меня внимание доктор. – Как выросла! Проходи, – распахнул он передо мной дверь кабинета.

Пройти без очереди хоть советскому человеку, хоть папуасу всегда приятно.

Когда Яков Самуилович надел белый халат и водрузил на голову ободок с зеркальцем, я его вспомнила. Впору моих аденоидитов и тонзиллитов он был худее и моложе, лысина ещё не расползлась на всю голову, а животик только намечался. Тогда я считала его «самым правильным доктором» – из-за круглого зеркальца на лбу. Похож на Айболита – значит, хороший доктор.

Подозреваю, что Якову Самуиловичу, привыкшему к детским носам и ушам, доставило некоторое удовольствие иметь дело с большими размерами. Он настолько глубоко внедрился плоской железной палочкой в мою глотку, что я едва не порадовала его, выплеснув гоголь-моголь, который бабушка влила в меня час назад.

– Посмотрим носик, посмотрим ушки, – бормотал доктор, орудуя инструментом, похожим на ножницы. – И ещё раз открываем ротик, вдыхаем, не боимся...

Яков Самуилович откинулся на стуле, крутанул зеркало вверх, и теперь оно торчало как перо индейца.

– Тысячу лет не видел такой здоровой слизистой, – признался доктор. – Воспаления голосовых связок нет, полипы отсутствуют. Ну-ка, милочка, поговорите со мной!

– Не маху, – просипела я, натужившись.

– Молчите, молчите! А может, это... – Доктор постучал железной штучкой себе по голове.

– Да-а... на херной похве...

– Молчите! На нервной почве? Бывает, читали. У моих пациентов не случается. Они на нервной почве в штаны дуют. Какое из двух зол предпочтительнее? Я не спрашиваю! Мыслю вслух. Что мне с вами делать? Вы не по моей части.

Пока Яков Самуилович полагал меня своей больной, обращался на «ты», как только перешла в «не по его части», появилось «вы».