Песнь одного дня. Петля - Сигурдардоттир Якобина

Почему всем в мире управляют мужчины? Мужчины, которые никогда не испытали на себе, что значит, когда в твоем теле растет крохотный жизнелюбивый росток. Не радовались тому, что удовлетворили его жадное стремление к жизни. Огги ворочается, и его губы лепечут: «Мама». Да, он вырастет и покинет ее… Конечно, ему полезно побегать по травке. А одно лето пролетит незаметно…

Если бы старик не умер сегодня и если бы его не отправили в богадельню, она наверняка осталась бы у Свавы. Когда долго живешь в одном месте, пускаешь корни, независимо от того, кому принадлежит дом… Вообще-то хорошо, что старик умер и избежал богадельни, которой он так боялся… Нет, не надо оставаться в городе. Одно лето промчится незаметно. Ведь она согласилась работать только до осени. Не дольше. А осенью она вернется. И устроит куда-нибудь сына. Но как бы Ауса себя ни уговаривала, она знает, что, если уедет в деревню, останется там надолго. Знает это твердо, словно ее судьба решена заранее. Потому что она сама деревенская. Потому что работа будет взывать к ее силам, потому что природа, которая мертва без человека, будет звать ее и молить, чтобы она даровала ей жизнь. Потому что она будет нужна этому человеку и потому что у маленького Огги будет свой дом. Она не распоряжается всей своей жизнью, лишь крохотной ее частичкой. Все люди распоряжаются ее жизнью вместе с ней. И прежде всего Оускар. Оускар, которому полезно бегать по траве, пить сливки, играть с ав-ав и кис-кис. Чтобы у него стали румяные щеки и он не хныкал бы вечно, чтобы он смотрел людям прямо в глаза, чтобы он сидел на коленях… Нет, нет, без глупостей! Свава права, она чересчур сентиментальна и слишком много думает. Наверно, это потому, что она часто остается наедине с Огги. Конечно, Свава права. Нельзя допускать, чтобы тебя все так волновало.

А почему?.. Наконец Ауса находит то, что искала, и задвигает ящик. Потом она рассматривает фотографию, лежащую на ладони, подносит ее к свету. Фотография подталкивает ее воображение, и вот он встает перед ней как живой, он, прежний, каким был до того, как с ней случилась эта беда, которая не должна была случиться с такой девушкой…

Две девчонки запыхавшись бегут вдоль бетонного забора, они говорят о чем-то веселом, повизгивая от восторга. Их звонкий смех сливается с пением дроздов, затихает вместе со стуком их каблуков и умирает вдали, поблуждав недолго в воздухе. Наверно, они возвращаются из кино. Ауса слышит угрюмое ворчание автобуса, вырвавшегося из объятий улицы и убегающего прочь. Через перекресток почти беззвучно проезжает машина, словно стараясь не шуметь из опасения, что в доме на такой тихой улице уже все спят. Потом появляется пожилая чета.

Женщина знает, что еще не все спят, поэтому она с апломбом рассуждает о своем любимом актере, игравшем в картине, которую они только что смотрели. Муж не мешает жене разглагольствовать, может, ему вообще не хочется разговаривать. Может, они любят разных актеров. А может, у него вообще нет любимых актеров. Это у женщин обычно бывают любимчики. Чета сворачивает за угол, но голос женщины слышится еще некоторое время. В деревне кино не будет. Но без него прожить нетрудно… Ауса держит фотографию так, чтобы на нее падал последний свет, пронизывающий сумерки. Она не хочет зажигать лампу. На фотографии изображен обыкновенный молодой человек с худощавым лицом — светловолосый, сероглазый, бледный. И вместе с тем для нее он — единственный. Рядом с ним возникает образ потного деревенского мужика, он искоса поглядывает на Аусу, пытаясь спрятать мозолистые руки с черными ногтями, руки, никогда не отдыхающие от работы. Что ей сегодня утром говорила Свава, когда они беседовали о Калли? Странно, что Свава могла сказать такую вещь. Свава такая светлая, красивая, счастливая. Ей никогда не приходилось решать вопрос, следует ли согласиться на работу у холостого мужчины в надежде выйти за него замуж, чтобы таким образом дать дом своему случайно появившемуся на свет ребенку. Свава всегда хорошо относилась к Аусе. И к Огги тоже. И все-таки… Нет, не может Свава действительно так считать. Почему она рассердилась на цветы, которые ей прислал друг юности? Ауса убеждена, что цветы от него. А может, это был вовсе не гнев? Ауса пытается вспомнить его лицо, но вспоминает лишь его облик да взгляд, брошенный на нее, как на неодушевленный предмет, когда она открыла ему дверь и еще когда она принесла в гостиную кофе. Она помнит, что он ей не понравился, она отнесла его к числу людей, которые всех, кроме себя, считают склизкими червями. Но может, это лишь внешняя оболочка, за которой скрывается страх, одиночество и даже пустота? Почему люди так боятся быть естественными? Почему они непременно должны смотреть друг на друга, как на червей? Почему считается позором, если девушка вроде нее зачала и родила ребенка? Ну и что же, что она не замужем? Почему он не может считаться отцом ребенка, если они не женаты? Считается же она матерью! Аусе трудно в этом разобраться, сколько бы она ни думала, она всегда приходит к одному и тому же выводу, столь кощунственному, что она уже боится думать дальше. Боится думать, что это продиктовано условностями, а не богом и не человеческой природой… Да, видимо, ей все-таки придется обратиться в комиссию, чтобы получать с него алименты, это неизбежно.

В этом нет ничего особенного. Лучше, чтобы все было начистоту… Он смотрел на нее, как на червя, и, как червя, хотел раздавить их нерожденного ребенка. В бабушкином молитвеннике говорилось о жалких земных червях. Бабушка объяснила, что это люди. Только бабушкин бог не смотрел с презрением на своих червей. Бабушкин бог вознаграждал бедных и угнетенных, а гордецов карал за гордыню. Но ведь бог бедняков не похож на бога всемогущих и богатых. Наверно, миром правит бог всемогущих. Но Ауса не намерена подчиняться ему.

Почему люди должны стыдиться своих рук с чернотой под ногтями и мозолями от честной работы? Не для того ли людям и нужна мирная жизнь, чтобы они имели возможность вычистить ногти и залечить волдыри, прежде чем они превратятся в мозоли? Скорей всего, именно так. Да, человеку нужна спокойная жизнь, ему нужен мир, мир необходим, чтобы жить, любить, видеть, слышать и осязать. И для того, чтобы умереть. Человек, который приходил сегодня с воззванием, должен был требовать мира и для этого. Хотя он говорил только о жизни. И о работе.

Ауса выпрямляется, на лице у нее решимость. Нет, не нужна ей эта фотография. А ведь этот парень, который однажды помимо своей воли наградил ее ребенком, вовсе не принадлежит к другому сословию. Нет, он обыкновенный человек, выросший в бедности и такой же необразованный, как она сама. Но и он смотрит на человека, как на червя. Он признал того бога, перед которым она не намерена склоняться, ни за что на свете. Хорошо, что есть разумные люди, желающие мира для всех людей на земле, которые хотят, чтобы люди могли жить и работать, чтобы она и большинство бедняков одолели тех, кто смотрит на человека, как на червя, которого любой может растоптать. И неважно, что кое-кто пытается представить этих людей глупыми и самонадеянными. Если большинство выскажется за уничтожение ядерного оружия, это оружие будет уничтожено. И когда это будет сделано, людям перестанут угрожать страх и подозрительность и тогда… тогда никто не посмеет смотреть на человека, как на червя, независимо от того, родился ли этот человек или еще нет. Ауса поворачивается к столу, берет спичечный коробок, чиркает спичкой и держит фотографию над огнем. Фотография маленькая, но горит она долго. И только когда пепел ложится в пепельницу целым тонким черным лепестком, Ауса вздыхает с облегчением. Вот теперь она может спокойно ехать в деревню. Она прикасается к остаткам фотографии, и они взлетают в воздух. Она сожгла нечто большее, чем фотографию. Какую-то частичку самой себя. Но это было необходимо. Она освободилась от чар. Теперь она свободнее, чем была раньше. Ее унижение принадлежит теперь не ей одной. Его разделяют не только она и ее сын, но и тот человек с чернотой под ногтями, и тот, который спит сейчас в другом доме, который никогда не видел сына и уклоняется от уплаты алиментов. Это унижение всего безымянного человечества, еще не уяснившего себе, что оно люди, а не черви. Сильной рукой Ауса закрывает окно, раздевается. Потом ложится и обнимает сына. И его ручонки находят ее лицо, маленькие, робкие, ищущие себе надежного места. Она прижимает их к лицу и радуется, что у нее есть сын. Может, когда он начнет бегать по травке, его плаксивость пройдет сама собой? Она будет доброй-доброй с сыном, чтобы ему никогда не пришло в голову смотреть на человека, как на червя.