Никогда не говори, что умрешь - Джон Ричардсон (Джаядев дас)

Не было никакого секрета и в том, что она любила младшего брата, но никогда не была его близким другом, каким могла бы быть. Во время следующего сеанса регрессии (я сопротивлялся, как мог), мне удалось обнаружить невероятную причину такого враждебного чувства.

В конце сеанса, что вполне соответствует её прямолинейной натуре, Шелли выболтала: «Неудивительно, что мне никогда не нравился Сэм. Он был Наннерль. Когда я была Моцартом, он доставлял мне столько проблем. Наннерль охватила зависть к моим уникальным способностям играть на фортепиано. Она просто с ума меня сводила...»

Может быть, вы знаете, что нерешённые вопросы преследуют нас жизнь за жизнью так же как и души, отношения с которыми не обрели логического завершения. Друзья снова приходят к нам как доброжелатели, давние враги снова становятся нашими оппонентами, а мы их. Зная об этом сейчас, я убеждён, что эта ситуация и стала причиной холодного отношения Шелли к своему брату.

К тому времени я прочитал почти всё, что только мог найти о жизни Моцарта. Когда же я обнаруживал что-то, о чём Шелли уже говорила, но не находил подтверждения, я начинал искать его в других книгах, пока не находил его. Но ничего из них не предвещало настоящего потрясения. Прочитав последние страницы одной книги, я увидел оригинальную подпись Моцарта. Неуклюже выведенное правой рукой Шелли имя Моцарта на самом первом сеансе, написанное, как я полагал, с ошибками, красовалось там во всей своей молчаливой славе.

Почему он написал с ошибками собственное имя?

Изучая жизнь Моцарта, я узнал, что он очень любил предаваться веселью, проказам и развлечениям. Он часто менял свои имена: Амаде, Амадео, и действительно он писал иногда два или три «t». Иногда Вольфганг становился Воль-ферлом... Ребёнком он приезжал в Англию играть для монарха. Тогда своей ещё детской рукой он расписывался просто: Мистер Вольфганг Моцарт. Вот здесь есть буква «W» в «Wolfgang», немного выгибающаяся сверху, «l» и «f», слегка уменьшенная, «А» с короной, два «t> вместо одного в слове «Mozart». И ещё какой-то странный маленький значок в его фамилии, волнистая линия, подчёркивание...

К сожалению, я потерял те замечательные стихи, которые Шелли взяла из жизни юного индийского монаха, которым она была до того как стать Моцартом.

Летом 1986 г. я давал лекции по реинкарнации в Кембриджском университете. Одним вечером, прямо перед сеансом регрессии, я показал эти две не отличные друг от друга подписи более чем 200 студентам Тринити. В следующий раз, когда я собрался в Кембридж, Шелли изъявила желание пойти со мной, посмотреть, что там будет происходить. Программа должна была состояться в Колледже Уолсон. Увидев сопровождающую меня Шелли-«Моцарта», некоторые студенты начали допрашивать её, действительно ли она была Моцартом. Немного смутившись, что по моей вине Шелли подверглась нежелательному и навязчивому вниманию, я вежливо и утвердительно отвечал на их вопросы, в надежде, что на этом всё закончится. Быстро покончив с вопросами, я начал свою лекцию с объяснения реального механизма процесса реинкарнации с помощью соответствующих историй, а в конце лекции намеревался провести групповую регрессию.

Прямо перед заключительной частью один студент поднял руку:

 — Почему бы нам вместо группового сеанса не погрузить в регрессию этого «Моцарта»?

Я попытался отмахнуться от него и ободряюще взглянул на Шелли.

К счастью, как мне показалось, этот неожиданный вопрос её нисколько не обеспокоил. К молодому человеку присоединились ещё несколько студентов, пока не осталось ни одного, кто был бы против. Я снова посмотрел на стоически невозмутимую Шелли. Казалось, она наслаждалась вниманием. Подняв брови, делая одолжение, она любезно согласилась. В ответ раздались аплодисменты. Девушка встала и смело направилась к стулу в центре, который я немедленно освободил для неё. Она села на стул без малейшего смущения. Я был совершенно уверен, что при нормальных обстоятельствах Шелли могла оправдать ожидания, но мы находились на общественном мероприятии, и я опасался намного больше Шелли. Мне нужно было защитить её. Однако я понял, что выхода нет. Мы итак уже не могли избежать щекотливых вопросов, которые студенты начали задавать. Даже если бы она была Моцартом, как я полагал, никто не мог знать о нём абсолютно всё.

Мои страхи появились ещё до предпосылок. Один из самых коварных советчиков побежал в свою комнату и вернулся в зал, держа, похоже, полную коллекцию писем Моцарта. Приблизившись ко мне с ехидной улыбкой на юной физиономии, он наугад открыл книгу. Какое чудовищное легкомыслие!

 — Спасибо, — внешне выказывая благодарность, сквозь зубы сказал я этому чертовому умнику.

Можете ли вы представить, какой строгий экзамен это был? Это было запредельно сложное испытание.

Он указал дату и время письма:

 — Погрузите её в это время, если вы конечно можете.

И, ухмыльнувшись, направился к своему месту.

Мы начали. Я погрузил её в какой-то период жизни Моцарта, чтобы она свыклась с вибрацией и окружением того времени. Потом я подвёл её к указанному в письме времени. Я хорошо видел, что письмо адресовано его кузине Мари Анне Текла, имя, которое Шелли мне никогда не называла. Я уточнил время и дату, а потом спросил:

 — Чем ты сейчас занимаешься?

 — Я пишу письмо своей кузине Мари Анне Текла.

Я не мог удержаться, чтобы тайком не взглянуть на юного франта-умника.

 — И что он там пишет? — хладнокровно поинтересовался он.

 — Моцарт, что ты пишешь?

«Моцарт» затрясся от смеха, который продолжал нарастать секунд 30. Как вдруг «он» схватился за живот и взвыл так, что чуть не свалился со стула. Я подбежал к Шелли и поймал её, прежде чем она упала. Успокоив её, я поинтересовался:

 — Моцарт? Что там в письме?

Прошло мгновение. «Моцарт» нерешительно, смущаясь, ответил:

 — Я описываю кузине разные способы справлять нужду.

На сей раз от хохота взорвался весь зал. «Моцарт» сидел спокойно, не обращая ни на кого внимания. Я взглянул на советчика, чтобы определить его реакцию на ответ Шелли. Сдержанно соглашаясь с ответом Шелли, он кивает, а потом вновь начинает недоверчиво качать головой. Моё самолюбие затрепетало от радости.

Прочитав оставшуюся часть письма, сопровождаемую большим успехом, я уверенно задал следующий вопрос:

 — Что-нибудь ещё, Вольфганг? Может, ты ещё хочешь что-то нам рассказать?

 — Мы сейчас в подвале, допили вино (снова хохочет). Мы делаем пи-пи в пустые бутылки и оставляем всё это на выпивку (зал начинает смеяться ещё сильнее).

Шелли была права на все 100%, и все, кроме меня, естественно, испытали потрясение.

Прямое попадание в цель! Я вернул Шелли в нормальное состояние. Наш франт явно пребывал в смятении от такой феноменальной точности, которую она ему преподнесла. Она предоставила нам возможность взглянуть на мир Моцарта через кристально-чистое окно. Неужели перед нами, безмозглыми взрослыми, беспечно, как и во время гипноза, сидит воплощение Моцарта? Разве само по себе это не событие? Неужели перед нами композитор, который по книге рекордов Гиннеса, считается самым транслируемым в мире? В каждый момент времени, в течение 24 часов, где-то на планете по радио звучит его музыка.

Сейчас, уже более сдержанный, наш новоиспечённый исследователь театрально закрыл книгу, ставшую источником сложных вопросов, и радостно произнёс:

 — Либо Шелли обладает высшей учёной степенью, либо она, чёрт подери, и есть он сам!

Все зааплодировали, Шелли сделала реверанс, и под воздействием эйфории мы раздали приличное количество Бхагавад-гит со всей космической информацией о перевоплощении души и более детальными объяснениями этого процесса.

Исследуя этот уникальный случай, я обнаружил ещё больше доказательств, которые, как мне показалось, ещё сильнее склоняли чашу весов в пользу Шелли.

Обнаруживая что-то в книге, я задавал ей свой вопрос, иногда она сама что-то мне рассказывала, что мне следовало найти. Но, как ни странно, чаша весов всегда склонялась в её пользу.

Однажды Шелли сама проявила инициативу. Она приоткрыла мне ещё одну завесу, втянув меня в ту ослепительную и головокружительную жизнь.

 — В то время вы были мои другом. Я вас знаю. Я любила вас. У вас была ослепительная улыбка, такая же, как банан.

 — Правда? — ответил я, демонстрируя сомнения на этот раз.

 — И кем же я был тогда?

 — Томасом Линли, — ответила она так, как будто я обязан знать, кто это такой.

 — Кем он был? — естественно, поинтересовался я.

 — Моим английским другом. Мы познакомились во время путешествия по Европе. Вы были совсем ребёнком. Так же как и я. Вы превосходно играли на скрипке.

Моцарт, как известно, был не только, возможно, величайшим композитором и пианистом, он к тому же прекрасно играл на скрипке.