Карта и территория (La carte et le territoire) - Мишель Уэльбек

* Воспоминания Алексиса Токвиля, изданные графом Токвилем / Перевод с французского В. Неведомского. Москва: Издание К.Т. Солдатенкова., 1893.

Забыв о госте, Уэльбек продолжал читать самому себе, переворачивая страницы с возрастающим упоением.

Джед подождал, подумал, потом залпом допил сливовую настойку и откашлялся. Уэльбек поднял на него глаза.

– Я приехал… – начал Джед, – чтобы подарить вам этот портрет, разумеется, но еще и потому, что жду от вас напутствия.

– Напутствия? – Улыбка писателя, постепенно угаснув, уступила место какой-то землистой, восковой тоске. – У вас создалось ощущение, – произнес он тягучим голосом, – что жизнь моя подошла к концу и я разочарован. Это так?

– В общих чертах.

– Ну что ж, вы правы: жизнь моя подошла к концу и я разочарован. Ничего из того, на что я надеялся в юности, не сбылось. Случались, конечно, занятные моменты, но неизменно сопряженные с дикими трудностями, вырванные у жизни на пределе сил, ни разу ничто не досталось мне даром, теперь мне все это обрыдло и хочется лишь одного – закончить свои дни без чрезмерных страданий, тяжелой болезни или инвалидности.

– Вы говорите в точности как мой отец, – тихо

сказал Джед.

При слове «отец» Уэльбек подскочил, словно он произнес что-то непристойное, потом его лицо осветила скептическая улыбка, любезная, но лишенная теплоты. Джед проглотил три «макарона» подряд, опрокинул стакан настойки и продолжал.

– Отец… – повторил он, – рассказывал мне об Уильяме Моррисе. Мне интересно, знаете ли вы его работы и что о нем думаете.

– Уильям Моррис… – В голосе Уэльбека снова появились непринужденные рассудительные интонации. – Любопытно, что вам о нем рассказывал отец, почти все уже давно забыли, кто такой Уильям Моррис…

– В кругах художников и архитекторов, где он вращался в молодости, Морриса, видимо, знали, и неплохо.

Уэльбек встал, порылся на полках и минут через пять, не меньше, вытащил тоненькую книжку с пожелтевшей, видавшей виды обложкой, украшенной завитками ар-нуво. Он сел, осторожно переворачивая затвердевшие, покрытые пятнышками страницы, – похоже, ее не открывали годами. – Ну, – сказал он, – здесь в общих чертах выражена его точка зрения. Это его речь на конференции в Эдинбурге в 1889 году: «Вот вкратце наша позиция в искусстве: мы последние представители кустарного ремесла, по которому массовое производство нанесло смертельный удар». В конце жизни он заделался марксистом, но вначале у него были совсем другие, весьма оригинальные взгляды. Встав на точку зрения художника, создающего некое произведение, он пытается приложить ее к миру промышленного и сельскохозяйственного производства. Сегодня нам трудно даже вообразить все богатство политической мысли того времени. Честертон отдал должное Уильяму Моррису в «Возвращении Дон Кихота». Занятный роман, в нем описывается вымышленная революция, произошедшая в результате возвращения к ремеслам и средневековому христианству, – она постепенно охватывает все Британские острова, замещая остальные рабочие движения, социалистическое и марксистское, и приводит к отказу от промышленного производства в пользу ремесленных и сельскохозяйственных общин. Эта невероятная, феерическая книга чем-то напоминает «Отца Брауна». Я думаю, Честертон вложил в нее много личных убеждений. Правда, и Уильям Моррис, судя по тому, что мы о нем знаем, был личностью неординарной.

В камине рухнуло полено, взметнув сноп угольков.

– Надо бы купить противопожарную перегородку… – проворчал Уэльбек и поднес к губам стакан с настойкой.

Джед, не шелохнувшись, все так же пристально смотрел на писателя, в состоянии крайнего нервного напряжения, которое сам не смог бы объяснить. Уэльбек удивленно взглянул на него, и Джед, смутившись, понял, что у него дергается левая рука.

– Простите, – он внезапно расслабился, – у меня сейчас… особый период.

– Жизнь у Уильяма Морриса была не слишком веселая, если исходить из привычных критериев, – продолжал Уэльбек. – Вместе с тем очевидцы в один голос описывают его радостным, оптимистичным и энергичным человеком. Когда ему было двадцать три года, он познакомился с восемнадцатилетней натурщицей Джейн Верден. Два года спустя он на ней женился, сам решил заняться живописью, но позже отказался от этой затеи, не чувствуя в себе достаточных способностей, – живопись он ценил превыше всего. Моррис построил себе дом по собственным чертежам в Аптоне, на берегу Темзы, и сам его декорировал, собираясь жить там с женой и двумя дочками. Его супруга, по отзывам всех, кто с ней был знаком, была настоящей красавицей, но она ему изменяла. У нее был роман с Данте Габриэлем Россетти, главой братства прерафаэлитов. Уильям Моррис восхищался им как художником. В итоге Россетти переехал жить к ним и практически вытеснил его из супружеской постели. Тогда Моррис отправился путешествовать по Исландии, выучил язык и взялся за перевод саг. Вернувшись, он потребовал объяснений; Россетти согласился уехать, но осколки семьи уже было не склеить, и у супругов так больше и не возникло настоящей плотской близости. Будучи к тому времени членом нескольких партий, Моррис ушел из Социал-демократической федерации, слишком умеренной на его вкус, чтобы создать Социалистическую лигу, которая стояла на откровенно прокоммунистических позициях, и до самой смерти своей не щадил себя ради дела коммунизма, безостановочно писал статьи в газеты, выступал на конференциях, митингах…

Уэльбек смолк и печально покачал головой, ласково потрепав по загривку Платона, который заворчал от удовольствия.

– Всю жизнь, – медленно проговорил он, – Моррис боролся с викторианской показной добродетелью, выступал за свободную любовь… Знаете, я терпеть не могу мерзкое утверждение, звучащее, кстати, весьма убедительно, что активная и самоотверженная общественная деятельность, к тому же бескорыстная, – всего лишь сублимация проблем личного характера…

Джед выждал молча целую минуту.

– Думаете, Моррис был утопистом? – спросил он. – Законченным фантазером?

– В каком-то смысле – конечно. Он хотел упразднить школы, считая, что детям лучше обучаться в обстановке полнейшей свободы; он хотел упразднить тюрьмы, считая, что угрызения совести будут вполне достаточным наказанием для преступника. Трудно читать всю эту нелепицу, не испытывая смешанного чувства сострадания и гадливости. И все же, и все же… – Уэльбек запнулся, подыскивая слова. – И все же, как это ни парадоксально, он добился известного успеха и в практическом плане. Чтобы претворить в жизнь свои идеи о возврате к кустарному производству, Моррис почти сразу создал предприятие по изготовлению предметов декоративно-прикладного искусства; рабочие трудились там гораздо меньше, чем на фабриках тех времен, – мало чем, надо признать, отличавшихся от каторги, – а главное – они работали свободно, каждый отвечал за свое дело от начала до конца. Главный принцип Уильяма Морриса состоял в том, что замысел должен быть неотделим от исполнения, как это было в Средние века. Все свидетельства говорят о том, что условия работы у него были просто идиллическими: светлые просторные мастерские на берегу реки. Прибыль перераспределялась между рабочими, и лишь незначительная ее часть шла на финансирование социалистической пропаганды. Так вот, против ожидания, успех пришел к ним немедленно, в том числе и коммерческий. От столярного ремесла они перешли к ювелирному, производили изделия из кожи, потом витражи, ткани, драпировку для мебели, и успех сопутствовал им во всем. Фирма Morris Со была прибыльным предприятием, с самого начала до самого конца своего существования. Ни одному рабочему кооперативу, которые возникали тут и там на всем протяжении девятнадцатого века, будь то фаланги Фурье или икарийская колония Кабе, не удалось наладить эффективное производство материальных благ и продуктов питания – за исключением фирмы Уильяма Морриса, все остальные терпели одну неудачу за другой. Не говоря уже о коммунистических обществах, возникших позже…

Уэльбек снова замолчал. Свет в комнате начинал меркнуть. Он встал, зажег лампу под абажуром, подкинул дров в огонь и снова сел. Джед все так же внимательно смотрел на него, положив руки на колени, и не произносил ни слова.

– Не знаю, – сказал Уэльбек, – я слишком стар, у меня не осталось ни желания, ни умения подводить итоги, разве что когда речь идет об элементарных вещах. Сохранились, знаете ли, его портреты, нарисованные Берн-Джонсом, на них он то пробует новую смесь растительных красителей, то читает книгу дочкам. Создается впечатление, что этот приземистый мужичок в маленьких очочках, с всклокоченной шевелюрой, красным подвижным лицом и лохматой бородой постоянно крутился как белка в колесе, не теряя при этом благожелательности и душевной простоты. Можно с уверенностью сказать, что в модели общества, предложенной Уильямом Моррисом, не было бы ничего утопического, если бы все люди в мире походили на Уильяма Морриса.