Подопечный - Сергей Костин

Площадь потонула в веселых воплях.

… — В ознаменовании данного праздника, приказываю, обезглавить наглых преступников путем расчленения головы от ниже находящегося туловища. Мясо направить нуждающимся.

— Какая трогательная речь, — Мустафа прослезился. Или что-то попало в глаз. Не думаю, что ангел настолько поглупел.

— А сейчас… поприветствуем… . наших правителей и королеву!

Что тут началось! По видимому теки давненько не видели правительства в живую. Радости то, радости! Зверюги полезли к друг другу с поцелуями, с обниманиями. Немного перепало и мне. А уж про Мустафу и Зинаиду говорить не приходилось. Создавалось впечатление, что они здесь лучшие гости.

— Эй, Зинка, Мустафа! Улыбайтесь и следуйте за мной. Станут приставать, поцелуйте парочку. Надеюсь, вас не стошнит.

План был прост до гениальности. Теки, как и все коллективные животные умеют делать только что-то одно. Или ненавидеть, или любить. Пришло время последнего. Обнимая всех по дороге, размахивая руками и смеясь, мы двинулись к краю толпы. Как я и ожидал, кроме похлопывания, почмокивания и подзасосывания нам ничего не грозило.

Оставалось всего ничего до ближайшего дома и спасительно распахнутой двери, когда нас хватились.

— Пленники, пленники, где пленники?

А мы вот.

По площади стройной здравницей заплескалось:

— Смерти, смерти…

Нас моментально скрутили и в мгновение ока доставили на свое место. То есть к помосту. Не мешкая ни секунды, мы оказались привязанными к столбам. Мустафа, на удивление, спокойно огляделся и спросил?

— Странник? Давай, делай что-нибудь! Ты же учился! А! Зин, скажи ему!

— Он что-нибудь придумает. Верь ему.

Хорошее дело. Придумай и все. А если ничего не придумывается. Такое впечатление, что закупорили сургучом бутылку с джином. Джин — это я. Бутылка… — тоже я. Знаю, что могу. Но… хоть убейте, не могу.

Палач приблизился. Поднял топор. Сделал несколько пробных замахов у моей шеи, развернулся и… острие, сверкая в свете луны понеслось навстречу…

И тут я раскупорился. Топор отлетел в сторону, палач в другую…

Как бы не так. Милое дело фантазировать о несбыточном. Никто не схватит за руку и не скажет, это не твое, не тронь.

Я уже чувствовал холод металла на шее, уже захлебывался густой кровью и просил прощения у товарищей за втягивание их в это страшное дело.

Но проходило мгновение, второе и… ничего. Я оставался жить. Пока жив!

Раскрыв глаза, я увидел неповторимую картину. В партере, я имею ввиду площадку для руководства, восседала собственной персоной, у меня все упало, незабвенная Клавка.

— С днем рождения тебя! Поют все! Приказываю!

И вся толпа, тысячи глоток подхватило:

— С днем рождения тебя, с днем рождения тебя…

— Это правда?— чуть заикающийся голос возвестил, что Мустафа еще жив.

Я промолчал. Хотя сегодня действительно мой день рождения. Немного странный, но все же…

— Заткнуть пасти всем!— Клавка, вся в порче и золоте, всколыхнулась с места и, поддерживаемая несколькими теками, направилась к эшафоту.

— Это та самая? — поинтересовалась Зинаида.

— Угу.

— Знаешь, Странник, я тебе не завидую.

Преодоление пяти ступенек стало для Клавдии своеобразным рекордом. Когда только ее успело разнести? Довольная, лучезарная улыбка не сползала с ее лица. Как же! Попался, родименький. Черт. Знал бы, сам на мечи полез. Но поздно махать руками. Головой надо думать. Головой! А с ней что-то не в порядке. Дубовая пробка.

— Фу!— выдохнула Клавдия застоявшийся воздух, — Стул мне и стопку водки.

Пока теки суетливо метались в поисках того и другого, Клавка не спеша обмахивалась веером и наблюдала за мной.

Стул поставлен, рюмашка лихо опрокинута, наступает время беседы.

— А я уж думала, родименький, что никогда не увижу тебя. Так я убивалась, так горевала. Даже пришлось городишки твои наследные с горя захватить, да этих придурков уму разуму научить. Теперь, как шелковые. А ну, засранцы, брысь на двадцать шагов от меня.

Теки, толкаясь и ругаясь пустились наутек.

— Видишь, как уважают. А может бояться. Кто их разберет. Но любят меня без памяти. Не то что ты, отступник.

Я молчал. А что говорить? Дело теперь ясное.

— Тут всех вопросик мучает, — Клавка облизала пухлые губы, сморкнулась на помост и вытерлась рукавом, — Куда ты из особнячка своего смылся? Где скрывался? И этих, — кивок в сторону Зинаиды и Мустафы, — Где подобрал? А, впрочем, мне неинтересно. Все равно всех в расход пущу.

Ситуация, прямо скажу, дрянь. Мало того, что сам помру, так еще за собой двоих потяну. Дерьмо дело. А выкручиваться все равно надо. Но как?

— О чем задумался, родименький?— Клавке уже притащили третью стопку и она слегка повеселела, — Думаешь как вычислила тебя? Большого ума не надо. На меня большие силы работают. А мож надумал помириться со мной? Так я отходчива, соглашусь!

— Какие гарантии?

— Не, бабоньки, только послушайте?— Клавдия затряслась от смеха, — Диссидент нашелся. Какие гарантии, милок? Забудь! Всенародное венчание, свадьба до упаду и кровать навечно. Принимай, Василий, а то передумаю.

Эх, не пришиб я тебя раньше. За то и страдаю.

— Просьба у меня одна имеется.

— Валяй, милок, выкладывай, а мне ребята еще стопочку.

— Можно ли вот этому парню, — я кивнул на Мустафу, — Руки на минутку развязать?

— Заботливый, ты мой. Эй, сявки, развяжите лысому веревки.

Несколько теков бросились выполнять приказ новоиспеченной Королевы.

— Мустафа, просьба к тебе имеется. Блокнотик при тебе, или посеял?

Ангел внимательно глядя на меня, достал из штанов записную книжку.

— Покопайся, посмотри там, нет ли чего подобающего по случаю. И зачитай. Только громко. Будь другом.

Мустафа проглотил слюну, раскрыл книжку и долго листал ее. Клавка с интересом наблюдала за нами. Наконец, хранитель нашел нужное место.

— Читать?

— Читай.

— Об этом?

— Именно.

— Думаю, ты знаешь, что просишь, — Мустафа набрал полные легкие и принялся с силой выкидывать в толпу слова из записной книжки, — Ах, ты стерва недоношенная, баба деревенская, а у тебя…

И так далее, и тому подобное. Две странички убористым почерком. Лучшие этнические выражения со всего мира. Я даже и не знал, насколько велик и могуч земной язык.

А теперь представьте — гробовая, нарушаемая только Мустафой, тишина, слабые попытки Клавки выдавить из себя хоть слово, тысячи распахнутых ртов-пастей теков, которые впервые приобщались к великой литературе.

И грянула буря…