Борьба на Юге. Жаркое лето и зима 1918 (СИ) - Дорнбург Александр

Окунулся я в ближайшей к фронту тыл и ужаснулся. Дон изнемогал. По сравнению с нашим бедственным положением героическая работа в тылу женщин и детей во время Великой Отечественной Войны, казалась отсюда просто веселым пикником. По крайней мере, позже, если дети и подростки и работали в тылу, но рядом с домом, а массовый тыловой выезд их за границу не применялся. Судите сами… Казаки провели тотальную мобилизацию всего мужского населения. Иногороднее крестьянство нам, мягко сказать, совсем не помогало, если уж не говорить, что вредило. Крестьяне Области, призванные в армию, явно проявили свое отрицательное отношение к казачьей борьбе с большевиками. Случаи массового дезертирства с уносом оружия и злостная агитация, вынудили Донское командование заменить им службу военным налогом и назначением на принудительные тяжелые работы.

А вот казачество вело народную, священную войну с большевизмом. В ряды воинов становились стар и млад, и дети, едва начиная ходить, уже привлекались для работ по хозяйству. В армии потери (особенно в офицерском составе) были очень велики. Храбрость была ценным ресурсом. Нередко полками уже командовали подъесаулы и даже сотники. Боевой успех казачества покупался исключительно ценой искусных маневров. Обширность фронта и отсутствие железных дорог вынуждали переброску наших частей почти всегда совершать походом, делая большие переходы и иной раз, для выигрыша времени, форсируя их. И зачастую, в жестокий ливень, в грязь (а потом и в мороз и холодную вьюгу), в легких шинелишках, в дырявых сапогах и плохих шапчонках, по колено в грязи (в снегу), иногда и без горячей пищи, шли донцы форсированным маршем по 35–55 км и, не отдохнув, прямо с похода, вступали в бой с превосходящими силами противника. И только казачья отвага да лихость — давали нам победу.

Необходимость прикрыть на огромном фронте от вторжения красных орд все казачьи станицы — исключала возможность, хотя бы на короткий срок отводить части в тыл и давать им вполне заслуженный и требуемый условиями сохранения здоровья, отдых. Все были вынуждены оставаться в боевой линии и терпеть постоянные лишения и невзгоды. Иногда у нас в рядах воевали даже безногие калеки и однорукие инвалиды. Силы надрывались, люди бесконечно уставали, конский состав совершенно истрепался. Кони ужасно отощали, копыта у них растрескались и животные совсем обессилили. «Походной рысью — все тише музыка подков, кавалерийских погибших без вести полков. Труба горниста нас отпоет за всех живых… В небесных списках нет ни своих и не чужих». На почве переутомления, начали свирепствовать эпидемические заболевания, тот же тиф или испанка. Армия с каждым днем таяла. Не хватало поездов и подвод увозить раненых и больных и были случаи замерзания их в пути.

Борьба приобрела страшно суровый характер, тяготы войны стали невыносимо тяжелыми. Этим переутомлением воспользовались большевики и вновь усилили свою вредную агитацию, которая особенно сильна была здесь в Воронежской губернии. Местные зачастую смотрели на нас как на врагов. Вернее, здесь все были злобными врагами Дона.

По железным дорогам царили большевики, у нас была огромная нужда в подвижном составе и вагонах. А разгружать вагоны и дальше развозить продукты и боеприпасы было некому и нечем. Не было автомобилей, а главное — людей. С людьми было особенно трудно, везде для тыловых работ у нас привлекали детей 10–15 лет. Я смотрел на казачьи транспорты, ожидавшие поезда на этой захолустной станции и не понимал, как мы еще до сих пор воюем. Войско ушло сражаться в другой край, на чужбину, а вместе с ним сюда перебросили помогать ему малолетних детей.

Трогательную картину представляли собой в осеннее время эти казачьи транспорты, доставлявшие на позицию снаряды, колючую проволоку, хлеб и мясо. С оврага в овраг, с балки в балку по безграничной степи, по широкому военному шляху в сумраке короткого осеннего дня тянулись длинные обозы. Утомились лохматые лошаденки и везут тихо, упорно, точно понимая всю важность того, что они делают. Не слышно криков понукания и не хлещут бичи над ними. Некому понукать. За подводами идут девочки и мальчики — подростки двенадцати, пятнадцати лет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Матери и старшие сестры остались дома, заправлять хозяйством. Там без конца работы. Урожай большой, а убирать его некому. Без всякой мобилизации труда, все кто могли поднялись на тяжелую работу. Женщины принялись жать, возить снопы, молотить, молоть, печь хлеб для своих кормильцев, которые все были на фронте. Тут вдобавок захватила подводная повинность. Фронт ушел далеко от войска, потребовались транспорты…

Впереди зима, скоро ударят морозы… Как в зимнюю стужу эти дети будут возить клетки со снарядами, ящики с патронами, — без конвоя, без защиты, в чужом враждебном краю? Их не пощадят! По глухой степи тянулись эти грозные транспорты и детские голоса звонко перекликались над ними.

Оттуда не идут порожняком. Везут страшную добычу… Добычу смерти… Везли раненых и тела убитых, чтобы похоронить их на родном погосте. Вижу очередное хмурое маленькое личико, насупившиеся юные брови, низко надвинутую барашковую шапчонку на самые глаза. Мерно шагает казачок с ноготок за скорбной телегой, на которых длинно вытянулись чьи-то тела, накрытые рогожками и грубой материей. Иногда любопытный ветер приподнимает холст, и мне почудились под ним, чья-то вьющаяся мелкими завитками седая борода и рядом черные кудри казачьи.

— Кого везешь-то, хлопчик? — поинтересовался я у мальца.

— Да вот деда, да батьку… Обоих вчера снарядом убило… — и помолчав немного, он гордо добавил:

— На штурм рядом шли. Ихних много побили. Наши то, слышь, броневик ихний отбили, да пушек не то шесть, не то восемь забрали. . Две тяжелых… С лошадьми, со всем… А вот батьку, да деда убило.

На фронте в казачьих полках стояли люди от 17 до 52 лет, но были охотники и старше. Шел на войну казак с сыном, а с ними увязывался и дед.

"Все же Вам помогать буду — вы в бой пойдете, а я вам кашу сварю. Так-то".

И стоял дед у каши, но когда услышал, что наша взяла, что на "ура" в атаку пошли, и его раззадорило. Позабыл и про кашу и пошел бить красных…

Таково было Всевеликое Войско Донское (уничтоженное большевиками), одинокое в своей великой борьбе, но сильное своим глубоким патриотизмом и национальным чувством. "Да были люди в наше время, не то что нынешнее племя…"

Каковы бы не были мои грустные мысли, но тут я ничего поделать не мог. Приходилось сосредотачиваться на том, что еще оставалось в моих силах…

Поезд, влекомый паровозом серии "Щ" в просторечье именуемый "щукой", почти не опоздал, мой груз и часть моих людей Уваров, Джа-Батыр и Ефим прибыли на три часа позже и в девять часов вечера мы двинулись прямиком в Ростов-на-Дону, куда прибыли через два дня, утром 8 октября. Почти полдня мы потратили на передачу моего драгоценного груза, и вот наконец ближе к вечеру курьерский поезд повез мою платину через Киев на Берлин. Туда он прибыл через четыре дня и задыхающаяся, умирающая Германия сделала судорожный вдох. Будет ли жить больной, или все же мое лекарство уже опоздало, естественно, я не знал.

Но пока у меня были другие дела. Мое отсутствие вначале все встретили с буйным восторгом. Теплое место в штабе сразу было занято, со всеми отсюда вытекающими отсюда последствиями. Мой сменщик все валил на меня, а когда я пропал в Царицыне, то некоторые поспешили обвинить меня даже в дезертирстве. Но время шло… Успехи после моего отъезда были мизерные. Царицын снова отдали красным, на севере правда немного продвинулись, но оттого мы стали первоочередной проблемой для Советской власти со всеми вытекающими отсюда последствиями.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Из мобилизованной большевиками двухмиллионной армии, лучшая и большая часть собиралась обрушится на нас. Сам Троцкий готовил план очередного наступления. Как его отразить небольшими наличными силами Атаман Краснов и его помощники теперь ломали голову. Вспоминали про меня, когда-то подобные вещи были исключительно моими проблемами. А тут и я нашелся. И не просто нашелся, но и немцы весьма меня хвалили и рекомендовали. Правда, за что именно, упорно не говорили. А от хороших отношений с немцами теперь зависело многое. Почти все оружие и боеприпасы поставляли они. Поэтому каждая пушка, каждая винтовка, каждый патрон, получали особенную ценность, особое значение, стали бесконечно дороги.