Иной разум. Тетралогия (СИ) - Ливадный Андрей Львович

Сейчас Иван с особенной остротой понимал смысл тех тестов: психологи, отвечавшие за укомплектование первых экипажей космических кораблей, искали золотую середину. Им не годились люди со слабой психикой, но и железная воля, при потере человечности, так же ставила жирный крест на кандидатуре.

Вечный конфликт между самоконтролем и состраданием, разумом и чувствами…

В итоге в космодесант попали лишь те, чья душа, пусть и покалеченная войной, сумела вернуться под власть рассудка, познав темную сторону жизни, но не утратив при этом своей светлой составляющей.

Внешне таких, как Лозин, можно было счесть нелюдимыми, замкнутыми в себе циниками, но на самом деле все обстояло иначе. Если они любили, то глубоко, верно, если дрались, то до конца, ну а что касается повседневной жизни, то здесь главную скрипку играл разум, отсекая ненужные, бесполезные контакты и, тем самым, предотвращая возникновение конфликтных ситуаций, — если человек тебе неприятен или неинтересен, то нет смысла вступать с ним в перебранку или пытаться переделать чужую душу.

Впрочем, данная жизненная философия, подспудно готовившая отобранный контингент к длительному полету в замкнутом пространстве космического корабля и непредсказуемым испытаниям по ту сторону бесконечности, лишь отчасти помогала сейчас лейтенанту не сойти с ума от открывавшихся взору картин.

Чуждая реальность сама пришла на Землю, в наихудшей из ипостасей, и никакая подготовка не могла выработать моральный иммунитет, который защитил бы разум от повторяющихся на протяжении многих километров застывших немых сцен внезапно и бессмысленно прерванной жизни.

Сотни, тысячи ничего не подозревавших, невинных жертв орбитального удара, казалось, вопиют о возмездии. Среди закопченных руин промышленных комплексов Ивану все чаще попадались разлагающиеся человеческие тела… В некоторые моменты ему начинало чудиться, что он бредет сквозь нескончаемый кошмар затянувшегося сна, и в такие минуты лейтенант не мог объяснить самому себе, почему он направился к цели именно через зону руин, а не обошел стороной очаг катастрофы?

Разум впитывал страшные картины, что-то вновь надрывалось в душе, порождая непонимание, неприятие крайней формы жестокости, которую продемонстрировал чуждый разум…

Зачем?

Какая причина толкнула Чужих на массовое убийство? Чего они пытались добиться варварским актом орбитального удара? Расчистить себе пространство для проживания? Уничтожить человечество как вид или сломить техногенную мощь земной цивилизации? Каковы их этические ценности, если они допускают геноцид в масштабах целой планеты?

Иван знал, что будет искать ответ на эти вопросы. Не в душе, а в действии, в неравном противостоянии, на которое он, по сути, был обречен…

Разговаривая с Хербертом накануне своего ухода, он чуточку слукавил, объясняя причины того, почему не берет его с собой. Джон на поверку оказался честным, здравомыслящим человеком, но его психика была слаба — это Лозин понимал со всей очевидностью, потому и оставил Джона на базе МЧС под благовидным предлогом.

Каждому свое. Херберт скорее реализует накопленный в НАСА потенциал и опыт, сидя в тиши подземного бункера у компьютерных терминалов. А вот Лозину выпала иная судьба — его уделом стал этот ад, через который нужно пройти, понимая, что никто не в силах ни похоронить всех мертвых, ни обернуть время вспять…

…Когда кончились руины производственных окраин и потянулись пригороды, часто перемежающиеся перелесками, Иван, не ощущая физической усталости, продолжал идти, словно в полусне. Казалось, все окаменело внутри него, изменилось само мироощущение… и лес уже не нес успокоительного воздействия — все застило мороком, жуткой хмарью тех картин, что накрепко запечатлел разум…

Это нужно было пережить, как страшную болезнь, чтобы в критический момент уже не леденеть, не теряться от сонмища противоречивых чувств, которые пытались сейчас растерзать его душу.

Лозин не знал, выдержит ли он это испытание реальностью, наверное, потому и пошел через зону руин…

Если он неспособен к осознанному сопротивлению, то лучше захлебнуться ненавистью сейчас, дать ей волю и погибнуть в неравной схватке с чужаками — так будет правильнее, чем отыскать людей, вселить в их души надежду, а потом сорваться на путь тривиальной мести, обрекая на бессмысленную смерть тех, кто пойдет за тобой…

Конечно, рассудок Ивана не формулировал столь четкие, однозначные мысли, он переживал все это внутри себя, на уровне ощущения невероятной моральной боли…

…За знакомыми площадками приземления, где на непаханой целине уже повсеместно выкинул свои стрелы люпин, он вышел наконец к небольшой деревушке, в крайнем доме которой до последнего времени скрывались Настя и Джон.

Страшный путь был пройден, и когда Иван увидел Биша, застывшего, будто черное изваяние, у хлипких, подгнивших перил, ему показалась невероятной такая безоговорочная вера пса в то, что за ним обязательно придут.

Что стоило сильному здоровому животному перегрызть веревку или хотя бы посильнее рвануть привязь, ломая потемневшие от времени деревянные балясины, но Биш двое суток просидел рядом с нетронутой едой, которую второпях оставила ему Настя.

Иван дошел до крыльца, сел рядом с Бишем, положив на колени автомат, и вдруг понял, что иссиня-черный пес, неизвестно где и как приблудившийся к Насте, не просто друг… Умное животное стало для него в этот миг немым символом веры, которую нельзя предать…

Лозин не мог видеть со стороны свое пепельно-серое лицо, как не ощущал того, что по щекам катятся слезы, пока теплый, шершавый язык Биша не начал слизывать их…

Пустота, рожденная чудовищными картинами разрушений и смерти, медленно отступала, а на ее место возвращалась душа, опаленная, почерневшая, но несломленная.

Теперь он знал, как выглядит Земля, а теплый язык пса, слизывающий слезы, нашептывал на подсознательном уровне: ты не одинок в этом мире, тебя ждут, в тебя верят, как верил и ждал я, но каждый несет свое бремя…

Бремя воина.

Прошли годы с той памятной ночи, когда он, сидя на накрененной палубе изрешеченного пулями танкера, впервые осознанно решил порвать с войной, отдать себя делу не менее рискованному, но более осмысленному, и вот круг замкнулся…

— Нам нужно идти… — вставая, сказал он Бишу. Сняв с пса ошейник, Иван зашел в дом, отыскал ноутбук и, вновь появившись на крыльце, добавил, обращаясь к псу, как к человеку:

— Мы должны отыскать мой взвод. Они не могли стать рабами Чужих.

В ответ прозвучало лишь глухое рычание, но Лозин скорее говорил с самим собой, понимая, что в данной ситуации можно рассчитывать только на монолог…

Впереди лежали еще сто пятьдесят километров пути по оскверненной, изуродованной земле, навстречу слабой, призрачной надежде, но для Ивана она являлась единственным шансом отыскать тех людей, на которых он мог положиться в любой, самой немыслимой для человеческого рассудка ситуации.

Ему как воздух нужны были они — бойцы его взвода, с которыми он мог без опаски разделить навалившееся бремя…

Корабли Чужих прочесывали местность.

Лозин издалека заметил растянувшуюся в небесах цепь черных объектов, которые беззвучно скользили параллельно поверхности земли на высоте полукилометра.

Опасность настигла его в тот момент, когда Иван, проходя через очередную обезлюдевшую деревню, обратил внимание на отдельно стоящий двухэтажный коттедж, окруженный сосновым редколесьем.

Не зная, какими системами сканирования оснащены черные корабли, Лозин поспешил укрыться под ближайшим крытым оцинкованной жестью навесом, в расчете, что тепло нагретого солнцем металла скроет его не только от визуального обнаружения, но и стушует термальный всплеск человеческого тела.

— Биш, ко мне!.. — негромко приказал он, и понятливый пес, на протяжении всего пройденного пути демонстрировавший свою сообразительность, тут же внял команде и забежал под навес. Высунув язык, он уселся между поленницами дров, часто дыша и выказывая полное пренебрежение к скользящим в лазурных небесах объектам.