Распни Его - Сергей Дмитриевич Позднышев

никогда не отрекутся от Христа, потому что Христос — это любовь, а любовь — это жизнь.

Русский народ и русские Цари дали нам непревзойденные, чудные образчики святости. Самое величайшее из всего, что создал русский народ за свою тысячелетнюю историю, это Святая Русь. И эту Святую Русь вы ныне хотите превратить в Русь безбожную, бессовестную, выхолощенную. Не будет этого! Проклянут вас за это потомки. «Горе тому, кто соблазнит единого от малых сих. Лучше бы ему не родиться на свет»…

Вы не случайно предрекли падение самодержавия вместе с падением христианства. Они связаны нераздельно между собою. Я не знаю другого такого монарха, который бы так искренно, просто и глубоко верил в существо Божие. Я часто присматривался к Государю, к чертам его лица, к его жизни, и я не раз испытывал на себе духовное очарование Государя.

Государь — подлинный, настоящий христиан. Он любит обряды и истово выполняет их без тени ханжества или лицемерия. Он на коленях выстаивает во время пения «Слава в вышних Богу» или «Отче наш» на литургии. Он делает поклоны до самой земли, касаясь лбом. А многие ли из вас делают это?

Меня не раз охватывал трепет, когда он смиренно целовал мою руку. Ведь это Царь, всесильный Самодержец, повелитель миллионов людей, владыка величественнейшего царства, так кротко проявляющий свое смирение перед Царем Небесным.

Я никогда не забуду один поразительный случай. Это было в 1913 году. Я освящал Морской собор в Кронштадте. На торжестве присутствовали Государь с Царицей, вся Императорская семья, Государственный совет, министры, Государственная дума и высший генералитет. Во время проповеди у меня невольно вырвались слова: «В этом величественном доме Божием и Царь земной, при всем своем могуществе, должен чувствовать свое полное ничтожество перед Царем Небесным».

Некоторые из слушавших мою проповедь сделали большие глаза, нашли ее чересчур смелой. Каюсь, я забеспокоился. Сказал об этом Государю. И вот, что он мне ответил: «Не волнуйтесь. Вы сказали правду. Я так о себе всегда и думал. Что я перед лицом Бога, перед Сотворившим Вселенную, перед Управляющим мирами? Что мы все перед этой вечной тайной Божества? Что мы? „Пепел, призрак, тень и дым. Исчезнем все, как вихорь пыльный, и перед смертью мы стоим, и безоружны, и бессильны“»…

Святая Русь и Государь связаны неразрывной связью. Ни один из Дома Романовых не относился с такой любовью к этому пресветлейшему творению русской души. Из мук и страданий тысячелетних, из неустанной борьбы с врагами, из покорности нечеловеческой, из беспредельной веры в Бога вышла богоносная Россия. Вышла вместе с самодержавием. Их судьба нераздельна; она в веках слилась на исторических дорогах.

В качестве простого смертного я нередко думал, как думают многие: почему Государь так отстаивает свои державные прерогативы, почему он не хочет уступить желаниям общественности? Ведь ему же будет лучше. Иногда даже осуждал его. Но когда я подумаю об этой тысячелетней нерасторжимой слиянности Царя и России; когда я устремлю мой взор в даль веков и передо мной предстанет Русь Киевская, Суздальская, Тверская, Черниговская, Московская, тогда я говорю себе: «нет, Государь прав». Без самодержавного Царя не будет Святой Руси.

— Вы очень красноречивы, отец Георгий, убийственно красноречивы, — сказал полковник с той же загадочной, насмешливой, полупрезрительной улыбкой. — Для людей чувствительных, старозаветных, старорежимных, вынутых из нафталина, ваша речь — сладкая манна. Для божественных старушек она, несомненно, будет убедительна. Но для господ, взрывающих основы, для тех, кто зовет на «последний и решительный бой», — все, что вы сказали — это, простите за сравнение, яичница на постном масле.

Кроме того, я не понимаю, почему вы метали гром и молнии в мой огород. Я не о себе говорил. Я говорил о том, что есть, с чем нельзя не считаться, что, быть может, завтра станет действительностью.

Почему необходимо играть в прятки? Потому, что это нам не нравится. Но ведь от этого ничто не изменится. Хуже будет, когда, обезумев, мы будем кричать: Sauve qui peut — и останемся в дураках. Впрочем, господа, кто желает спать — спокойной ночи.

Страна моя родная перед грозой

Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!

Голубица моя в ущелье скалы под кровом утеса!

покажи мне лицо твое, дай мне услышать голос твой,

потому что голос твой сладок и лицо твое приятно.

Песнь песней Соломона

Весь XIX век русская интеллигенция страстно мечтала о политической свободе. Ей она пела гимны, на нее молилась, за нее боролась. Политическую борьбу вознесла на горние вершины духа. Она озарила ее светом поэзии. Она идеализировала ее. Она сказала: «Это священная борьба народа за свои права, за свободу». «Юный революционер с сияющим правдой лицом и все вообще непокладливое, одержимое, грозовое, пресыщенное электричеством» — грезилось как идеал. Почти с религиозным экстазом молодежь шла в народ, чтобы проповедовать устно и письменно свою правду. В этом служении народу она, не знавшая ни жизни, ни народа с его желаниями, видела свой высший долг, свое призвание, свое предназначение. Она хотела только одного: «глаголом жечь сердца людей», будить недовольство и смуту.

По чувствам — братья мы с тобой.

Мы в искупленье верим оба.

И будем мы с тобой до гроба

Служить стране нашей родной…

Эти нежные, поэтические строчки написал на листке бумаги студент Морозов на политической сходке при первой встрече с молоденькой Верой Фигнер. Вспыхнувшую в сердце любовь к девушке он соединил вместе с любовью к прекрасной принцессе Свободе, с клятвой служить стране родной путем борьбы за какое-то неведомое, прекрасное будущее.

С молитвенным вдохновением, с восторгом шла революционная молодежь — «враги внутренние» — на бой с государственным режимом. «Идея революционного преображения мира воплощалась у них в романтическом образе больших кораблей, несущих усталым, обездоленным людям какую-то неясную и нечаянную радость»…

В голодной и больной неволе

И день не в день, и год не в год.

Когда же всколосится поле,

Вздохнет униженный народ…

Правительственные кары только воспламеняли дух революционной общественности к действию. Лязг кандалов, в которые когда-то заковывали преступников, отправляемых в Сибирь, был для нее сладчайшей музыкой. Она опоэтизировала его и популяризировала по всей России.

Дзинь-бом, дзинь-бом…

Слышен звон кандальный.

Дзинь-бом, дзинь-бом…

Путь сибирский дальний.

Каторги, ссылки и тюрьмы