Державин - Олег Николаевич Михайлов

в медном подсвечнике, провела гостей в комнаты. Матрене Дмитриевне Бастидоновой Кириллов объяснил, что, проезжая мимо с приятелем, захотел напиться чаю и упросил господина Державина войти с собою. По обыкновенных учтивостях гости сели и, дожидаясь чаю, вступили в общежитейский разговор.

Появилась живущая у Бастидоновой сестра Анна Дмитриевна с невесткою и племянницами, бойкими молодайками, которые непрестанно балабонили и хохотали, пересуживали знакомых, желая, видимо, показать гостям остроту свою и умение жить в большом свете. Поэт отвечал им невпопад, не сводя глаз с предмета своей любви. Она прилежно вязала чулок и в отличие от сестер с великою скромностию лишь изредка вступала в общую беседу.

Черты ее лица выказывали южное происхождение (отец девушки — покойный Яков Бастидон родом был португалец). Бледность лица еще более оттенялась чернотою кудрей и бровей, блеском темных, как маслины, глаз, всегда добрых и доверчивых. Ей было семнадцать лет.

Меж тем, как та же босоногая девка начала подносить чай, Державин делал примечания свои на скромный образ мыслей матери и дочери, на опрятство и чистоту в платье, особливо последней, на ее трудолюбие и здравые рассуждения и заключил, что хотя они люди простые и небогатые, но честные, благочестивые, хороших нравов и поведения: «Коли я женюсь, то буду счастлив!» Посидев часа с два, гости отправились домой, испросив позволения и впредь быть к ним въезжу новому знакомому.

Дорогою Кириллов спросил Державина о его сердечном расположении.

— Ощущаю я, милейший Петр Иванович, — пылко ответствовал поэт, — что обняла меня весною весна!..

Так решена была для Державина его судьба. Уже на другой день Кириллов сделал от имени Державина настоятельное предложение. Матрена Дмитриевна попросила несколько дней сроку, чтобы порасспросить о женихе у своих приятелей. Сведения могли быть только самые благоприятные. Державин в те поры был в милости у сильного вельможи, имел множество связей и порядочное состояние — всего около шестисот Душ.

В свой черед, и Державин выслушивал слухи о будущей своей теще, вполне пристойной женщине, овдовевшей уже вторым браком. Поговаривали, правда, о ней разное — что она будто бы злобна и жестока, особливо со своими крепостными.

Державину достоинства и недостатки мамаши Бастидоновой, понятно, были не так уж важны, он рвался к дочери. Вскорости, нарочно проезжая мимо их дома, увидел он Катю Бастидонову, сидящую у окошка, и решился зайти. Он нашел ее одну, за пяльцами, и, поцеловав ручку, спросил, знает ли она через Кириллова о его искании.

— Матушка мне сказывала, — потупила Катя свои темные глаза.

— Что ж вы сами о сем думаете?

— От нее все зависит…

— Но ежели от вас, могу ли я надеяться?

— Вы мне не противны… — прошептала девушка, закрасневшись.

Державин бросился перед ней на колена, осыпая ее руки поцелуями.

— Ба, ба! И без меня обошлось! — воскликнул вошедший в этот момент толстячок Кириллов. — Где же матушка?

— Поехала разведать о Гавриле Романовиче, — простодушно ответила Катя.

— О чем разведывать! — всплеснул короткими ручками управляющий Ассигнационного банка. — Я его знаю, да и вы, как вижу, решились в его пользу. Кажется, дело и сделано. Пора обвещать о помолвке…

Появилась наконец и Матрена Дмитриевна, сделали помолвку, но на сговор настоящий она не решилась без соизволения великого князя Павла Петровича.

Через несколько дней великий князь велел представить себе жениха, ласково принял его в кабинете, обещав хорошее, насколько в силах будет, приданое. По прошествии великого поста, 18 апреля 778-го года был совершен брак. Счастливый Державин писал:

Хотел бы похвалить, но чем начать, не знаю:

Как роза, ты нежна; как ангел, хороша;

Приятна, как любовь; любезна, как душа;

Ты лучше всех похвал: тебя я обожаю!

5

— Гаврило, дорогой, пойми же, что стихи сии прекрасны, но в них мало життя! — Капнист, волнуясь, часто вставлял малороссийские словечки. — Они пишномовны и лишены простоты. А ведь стихи должны литися живо и легко…

— Васенька, друг любезный! Рази ж я сам не чувствую, что негодный стихоткач!

— Погоди, погоди! Зачем на себя зря плескати! Стихотворец ты изрядный, токмо бундучнисть твоим виршам мешает…

Разговор происходил на квартире у сенатского секретаря Хвостова. На низких, покрытых узорчатыми коврами оттоманках (хозяин привез их, будучи при посольстве в Царьграде) рядом с Державиным сидели его новые друзья — советник посольства при Главном почтовом правлении Николай Александрович Львов и служивший по горному ведомству отставной поручик Иван Иванович Хемницер. Сам Капнист, чернобровый, с резкими чертами южного лица, полетаем носился по кабинету, размахивая листком с последними стихами Державина «Успокоенное неверие».

— Бери пример, друже, с древних — Горация и Овидия! Толь изящны и широсерды их вирши…

«Бери пример, — горько усмехнулся Державин. — Хорошо говорить так любезному другу Васеньке, когда он шпарит на французском, как по-российски, знает и латынь, и греческий, и теории искусства!»

Впрочем, все собравшиеся здесь были отмечены незаурядной ученостию. Все, кроме Державина. И сам Хвостов, и Хемницер, только что выпустивший без подписи книжицу басен, и, разумеется, Львов, разносторонностию своих знаний, интересов и дарований превосходивший прочих. Самобытный архитектор, он работал над проектами Невских ворот Петропавловской крепости, собора святого Иосифа в Могилеве; ученый-геолог, он мечтал о промышленной добыче каменного угля в Центральной России; поэт, он сочинял басни, вирши и намеревался попытать силы в «вольном» русском стихосложении в подражание народному творчеству; теоретик литературы, живописи, архитектуры, музыки, он штудировал Винкельмана, Дидро, помогал советами славным уже художникам Д. Г. Левицкому, А. Е. Егорову, композитору Е. И. Фомину и пропагандировал античную классику.

Поклонник Руссо, Львов избрал себе образцом благородного и незнатного Сен-Пре. И когда отец пятерых красавиц сенатский обер-прокурор Дьяков отказал ему по его бедности в соискании руки дочери Марии, он совсем в духе Руссо решил тайно соединиться с ней браком, вернуть ее в родительский дом и добиваться признания своего права на любовь.

— Истинная красота, — вставил Львов, прерывая очередную темпераментную тираду Капниста, — конечно, в чистом источнике природы…

— А великий Ломоносов? — возразил Державин. — Он