Опричнина и «псы государевы» - Дмитрий Володихин

Однако воеводское звание ему все еще не доверяли — даже после того, как дали место в Думе. В октябре 1569 года была уничтожена семья Старицких: сам удельный князь Владимир Андреевич, его мать, жена, дочь, а также их слуги. Только после этого, несколько месяцев спустя, кн. В. И. Темкин-Ростовский появляется в опричных воеводских разрядах. А вместе с ним и другие военачальники, служившие раньше князьям Старицким или связанные с ними родством: князья Н. Р. Одоевский, А. П. Хованский и С. Д. Пронский, а также Г. Н. Борисов-Бороздин и Н. В. Борисов-Бороздин. Аристократами, связанными так или иначе с домом удельных князей Старицких, разом, почти единовременно пополнили командование опричного боевого корпуса после того, как сами Старицкие подверглись уничтожению. Причем какие это были аристократы! Отпрыски высочайших родов, люди великие по породе и «отечеству»! Хованские — из Гедиминовичей, Одоевский — из черниговских князей Рюрикова дома, а Пронские — из рязанских; Борисовы же корнями уходили в боярство великих князей тверских. Вряд ли подобный «залп» может рассматриваться как простое совпадение. Так же маловероятно, что все они оказали Ивану IV какие-то тайные услуги, способствовавшие окончательной расправе над Старицкими. Вероятнее другое: после гибели князя Владимира Андреевича у многих людей, — бывших его служильцев и родни — было отнято потенциальное «знамя», вокруг которого могла сплотиться группа аристократов в борьбе за смену монарха. Теперь они оказались разобщены. Теперь их можно было ставить во главе самостоятельных полевых соединений и полков на ответственные места.

Но остается еще один вопрос: почему их одновременно назначили на важные посты в опричной армии, а не в земской?

В 1569–1570 годах из обоймы опричных воевод вылетело несколько очень значительных людей. Князь А. П. Телятевский, заместничав с Ф. А. Басмановым-Плещеевым, странным образом «…разболелся и умер»; затем сами Плещеевы подверглись казням и ссылкам; князья Вяземские попали в опалу. Требовалось пополнение. А разочарование Ивана IV в организаторах ранней опричнины из старомосковских боярских родов не способствовало рекрутированию этого пополнения из их среды. Конечно же, опричному боевому корпусу срочно требовались крупные военачальники. Причем такие, на которых не падало бы подозрение в «новгородской измене», стоившее жизни многим представителям старой опричной элиты (тем же Плещеевым, например). Но… почему взяли именно этих, когда-то связанных со Старицкими?

Предлагается рассмотреть три версии ответа на данный вопрос.

Во-первых, возможно, в них видели людей, недостаточно обросших служебно-родственными связями с земщиной, поскольку значительную часть своей служилой биографии они провели в уделе. Теоретически на них можно было рассчитывать как на персон, не вполне «своих» и в опричнине, и в земщине.

Во-вторых, именно эти военачальники считались особенно искусными, храбрыми, энергичными, обладали обширным командным опытом в обстановке боевых действий.

В-третьих, после уничтожения Старицких огромное количество людей могли быть объявлены причастными к их «делу», а оно основывалось на страшном обвинении: будто бы кн. Владимир Андреевич покушался на жизнь Ивана IV. Таким образом, те, кого не тронули — не арестовали, не сослали, не казнили по «делу» Старицких, — должны были с удвоенной силой «отрабатывать» монаршую «милость».

Версию, изложенную второй, придется отбросить сразу. Все служилые аристократы, рекрутированные в опричную армию в 1570 году, было, что называется, «середняками» среди русских воевод. У каждого имелся опыт армейского командования, но никто не имел его столь много, чтобы считаться крупным полководцем, искусным тактиком или хотя бы ветераном боевых действий. Впоследствии они показали себя как военачальники разных способностей: князь С. Д. Пронский и князь Н. Р. Одоевский проявили себя удачно, князь А. П. Хованский, скорее, напротив, а князь В. И. Темкин-Ростовский оказался одним из главных виновников сожжения Москвы в 1571 году. Не видно ни малейших признаков того, что этих воевод отбирали для перевода в опричнину по критерию выдающихся талантов или хотя бы выдающегося боевого опыта. Они, остается повторить, до 1570 года должны были считаться «середняками».

Версия первая, при ближайшем рассмотрении, также должна быть отброшена. В опричнине князь В. И. Темкин-Ростовский к 1570 году пробыл уже три года, вероятно, успев войти в среду ее руководства. Тогда же его многочисленная родня служила в земщине на высоких воеводских постах — это четко показывают соответствующие разрядные записи. Что касается прочих «старицких воевод», то они те же три года провели в земщине и также обладали обширными родственными связями. Если бы хронологическая дистанция между ликвидацией двора Старицких и принятием всех этих персон в опричнину была ничтожной, тогда эта версия могла бы считаться основательной. Но сейчас нет причин опираться на нее.

По-видимому, третья версия наиболее правдоподобна. Страх отложенного наказания за существующие или несуществующие вины перед Иваном IV мог представляться действенным стимулом в делах службы. Как видно, государь Иван Васильевич не мог отказать себе в удовольствии использовать людей с «компрометирующими связями». А среди прочих — и Василия Ивановича, который до того пытался завоевать доверие монарха иными способами.

Так арлекин сделал второй прыжок с поворотцем, да и выпрыгнул в большие воеводы. Но больше вертлявость ему не помогла.

Как он смотрел на опричнину? Всего вернее, как на рискованную игру. Пан или пропал. Государь приблизил, но большой веры не дает. Родня, как видно, такому «приближению» не рада. От одних отошел Василий Иванович, да к другим пристал не до конца. Никому не свой. Что делать? Взять на себя такую службу, какою многие побрезгуют. Насладиться выигрышем. Карабкаться выше, чувствуя азарт.

И… гробануться.

Честолюбивый сыщик, служащий, к тому же не за совесть, а за страх, мог бы горы свернуть по велению правителя. Мог бы, да. Если бы не провалил большое и важное для страны дело, когда понадобились способности полководца, а не «исполнителя».

Подобный способ подбора кадров — когда исходили из возможности лишний раз надавить на военачальника, а не из уровня его опыта и способностей, — не дал опричному боевому корпусу ничего хорошего. Побед за такими воеводами не числится ни одной. А вот Москва, сожженная крымцами, надолго задержалась в народной памяти.

Притча князя Темкина некрасива. Своего счастья лишившись, чужим горем его не воротишь. Бог не позволит.

4. «Второй сорт». Опричнина глазами князя Афанасия Ивановича Вяземского

«Позови меня царь к себе, я не стану молчать, только он не позовет меня. Наших теперь уже нет у него в приближении. Посмотри-ка, кем окружил он себя? Какие древние роды около него? Нет древних родов! Все подлые страдники, которых отцы нашим отцам в холопство б не пригожались! Бери хоть любого на выдержку: Басмановы, отец и сын, уж не знаю, который будет гнуснее; Малюта Скуратов, невесть мясник, невесть зверь какой, вечно кровью обрызган; Васька Грязной, — ему всякое студное дело нипочем! Борис Годунов — этот и отца и мать продаст, да еще и детей даст в придачу, лишь бы повыше взобраться, всадит тебе нож в горло, да еще и поклонится. Один только и есть там высокого роду, князь Афанасий Вяземский. Опозорил он и себя и нас всех, окаянный! Ну да что про него!» — с такой болью и обидой рассказывает об опричнине боярин Морозов в романе Алексея Константиновича Толстого «Князь Серебряный», что трудно не поверить горьким его словам.

И сколько поколений русских образованных людей искренне верили в них! Ведь ежели писатель, по-настоящему одаренный, возьмется рассказывать о какой-нибудь эпохе, то все школьные учебники и все многоумные монографии расступятся перед ним, поклонятся, да и дадут ему дорогу впереди себя. Знания, вбитые на школьной скамье, задерживаются в головах лишь случайным образом. Бóльшая их часть выветривается после экзаменов, а то и до экзаменов не доходит… Разве могут сравниваться грубо нарезанные кубики сухой, да еще, по большей части, скверно изложенной информации с художественными образами? Особенно если образы эти выполнены с очевидным талантом, если чувствуется в них пламя небесное? Нет, тут и сравнивать нечего. Роман всегда бил учебник. Талантливо сделанный роман бьет учебники на протяжении многих поколений. Он-то как раз может прищемить душу, бросить якорь в сердце, незыблемо утвердиться в памяти. Худо ли это? Не знаю. Люди простые лучше бы знали историю своего народа хотя бы так; в ином случае они ее скорее всего никак знать не будут.