СТАНЦИЯ МОРТУИС - ГЕОРГИЙ ЛОРТКИПАНИДЗЕ

   Х Х Х

   Итак, мы с Антоном твердо решили как следует проучить ненасытного Хозяина, сколь незаслуженно, столь и безнаказанно пользовавшегося всеми земными благами в полное свое удовольствие. И мы вполне точно определили самое чуткое звено системы его жизненных ценностей: деньги, деньги и еще раз деньги. Без денег трепыхаться бы ему рыбой в отсыхающей под полуденным солнцем луже. Было очевидно, что нанести зарвавшемуся наглецу чувствительный укол прямиком в сердце возможно лишь похитив у него достаточно крупную сумму денег. В остальном, по нашему мнению, он был неуязвим.

   Наверное, пришла пора упомянуть и о том, что в студенчестве своем я как-то незаметно для себя попал в плен к Достоевскому. Глубоко почитая его гениальность, залпом читал я и про Карамазовых, и про село Степанчиково с его обитателями, и про Верховенского, и про Шатова, и, в довершение ко всему, искренне восхищался Родионом Раскольниковым, как человеком Посмевшим, решившимся переступить через препятствия, колебания, сомнения и условности, но сохранившем, несмотря ни на что, и понятие о чести, и доброту, и сострадание к людям. Значит можно все же поступать по-своему и оставаться человеком! Но, боже мой, как я тогда читал Достоевского! Ведь я упивался им как детективом или фантастикой, трудно поверить, но так и было со мной на самом деле. Я и "Преступление и наказание" прочел так, словно это был приключенческий роман, с убийством, с погоней и следователем, с соответствующей развязкой и так далее. Ну или почти так. Во всяком случае психическую неуравновешенность несчастного студента я относил к слабостям клиническим, а не идейным. Уж я-то на его месте, мнилось мне, никак не допустил бы тех грубых, непоправимых ошибок, что понаделал он и попался. Я одновременно ему сочувствовал и презирал его. Лет семь-восемь спустя мое мнение о романе и его главном герое изменилось почти до неузнаваемости, но семь лет - это семь долгих лет, многое смешавшись. А тогда, не в последнюю очередь благодаря образу Раскольникова, мною овладело убеждение в допустимости насильственной формы самоутверждения. Я с негодованием отверг бы всякое подозрение в том, что сам способен убить человека, но не убийством же одним! Лишь одно условие считал я действительно обязательным - самоутверждение не должно превращаться в самоцель; оно способно оправдать себя только растворяясь в космического масштаба идее. Беда Раскольникова, - это беда личности возомнившей себя сверхчеловеком, белокурой бестией, Наполеоном без трона, рассуждал я. Ну а случись что человечество могло бы избавиться от нищеты, болезней, угнетателей-кровососов только ценой убийства скупой старухи, или даже всех скупых старух вместе взятых? Что? Не стоило бы заплатить такую цену? Разве справедливо презирать и, тем более, наказывать Раскольникова - не того что в романе, а идейного до мозга костей, - только за то, что он нашел в себе силы во имя общечеловеческого прогресса раскроить старухе-процентщице череп? Прогресс требует жертв и всегда получает требуемое - так было, есть, и так будет. Раскольниковы сами творят свой высший суд, но человечеству все равно не обойтись без них, они необходимы как фермент, как бензин для мотора внутреннего сгорания - бензин сгорает, а машина едет вперед, преодлевая совсем иные барьеры. И идейные Раскольниковы заслуживают тем большего уважения, чем страшнее их личная судьба; ведь ей, как правило, как и судьбе бензина, не позавидуешь. Впрочем, с глаз долой - из сердца вон. Я часто спорил сам с собой. Ну как прикажете определить необходимую и достаточную дозу спасительного насилия? Где остановиться? Но вопросы - вопросами, а, как-бы то ни было, человек, посвящающий жизнь борьбе за торжество справедливости и свободы, всегда должен быть готов к применению силы. Иначе его принудят расписаться в собственной беспомощности и он прослывет жалким шутом и в глазах современников, и в памяти потомков. Такие вот соображения. Нетрудно представить с какой радостью и с каким облегчением воспринял я согласие Антона после той неповторимой пьянки.

   Хозяин стоил миллионы. Миллионов могло быть пять, а могло и все пятнадцать, во всяком случае так полагали многие уважаемые и заслуживавшие безусловного доверия люди, как-то: моя матушка, родители Антона, ученый сосед с первого этажа, наши сокурсники, горожане... В общем, имя им было - легион. Ну а после той пьянки у нас улетучились последние сомнения: у себя на квартире такую барахолку мог устроить только неофициальный миллионер. И когда Антон согласился, у меня отлегло от сердца. Утром, переговорив на ясную голову, мы с ним подтвердили наше первоначальное решение. И только после этого взялись за дело по-настоящему.

   Судя по всему, некую часть своего состояния делец хранил в сейфе, о существовании которого он так неосторожно сболтнул. Сейчас нам предстояло основательно поломать головы над тем, каким образом добраться до вожделенной бронированной цитадели. Разработанный нами в общих чертах план длительной правильной осады выглядел следующим образом: втерясь в доверие к Хозяину и завоевав прочные его симпатии, заполучить естественное право захаживать к тому по-свойский в любое время суток и постоянно провоцировать на столь приятные его сердцу пирушки, а в надлежащий момент опоить его до беспамятства и воспользовавшись беспомощным его состоянием, снять слепки - а никак не похитить, дабы не будить последующих подозрений - со всех ключей, которые при нем окажутся (по нашему мнению, учитывая частнособственническую психологию Хозяина, не могло случиться так, чтобы ключ от сейфа не находился бы при нем постоянно). Затем, при первом же удобном случае, следовало проникнуть в квартиру Хозяина, вскрыть сейф и перенести его содержимое в загодя определенное надежное место. Мы понимали, что осуществить задуманное будет далеко не просто и непредусмотренные первоначальным планом препятствия придется преодолевать импровизируя, с ходу, но надеялись на лучшее. Жребий был брошен.

   Итак, спустя несколько дней после описанного выше пира, мы вскладчину наскребли денег на пару бутылок неплохого коньяка и, купив в ближайшем гастрономе два "Енисели", заявились к гаражам и дождались появления хозяйского "Мерса". Когда счастливый обладатель редкой тогда иномарки неспешно и вальяжно вылез из машины, мы решились перехватить его на полпути к подъезду, и (как только наглости у нас достало, уму непостижимо) без особых предисловий объявили о своем желании спрыснуть полученную якобы утром стипендию, да еще и в гости к нему напросились, будто только и делали, что пировали с ним в его холостяцкой берлоге. Вот так, у воспитанных пай-мальчиков хватило нахальства... Впрочем, нам пока нечего было терять. Откажи он, и провалился бы наш замечательный план, вся наша авантюра и, как знать, может и к лучшему, на нет и суда нет... Но он не стал строить из себя недотрогу, только удивленно взглянул на завернутые в старую газету бутылки и переспросил: "А чего хорошего-то произошло, друзья мои?". Тогда Антон вновь сослался на полученную утром стипендию и сильное желание промочить горло в этот промозглый, слякотный февральский день, а я, как и было между нами условлено, добавил: "Не хотим оставаться перед вами в долгу, вот и предлагаем разделить с нами нашу небольшую радость". Хозяин какое-то мгновение оценивающее молчал, а затем широко улыбнулся, залихватски хлопнул меня по плечу и весело приказал: "А ну-ка, айда ко мне!". Начало складывалось удачно. Но когда, предварительно усадив нас за кухонный стол, он откупорил обе бутылки и вылил их содержимое в раковину, мы, откровенно говоря, не только обомлели, но и немного испугались. Теперь нам несдобровать, он обо всем догадывается, почему-то подумалось мне. Но, покончив с бутылками, Хозяин повернулся к нам и, выпятив грудь колесом, громогласно и с напускной строгостью заявил: "Ребята, мой дом для вас всегда открыт, но за кого вы меня принимаете? Не хватало только чтобы вы тратились на коньяки, с вашими-то деньжищами. Кроме того, да будет вам известно, от магазинных коньяков у меня бывает изжога. Так что грабить будем мои погреба". И сказав это, Хозяин, в подтверждение того, что и в самом деле является владельцем погреба, вытащил из кармана толстую связку ключей и внушительно ею потряс.

   Уже пару месяцев спустя мы были с Хозяином на короткой ноге. Нам действительно удалось втереться к нему в доверие, досконально познакомиться с его характером, окружением, привычками, а заодно и с планировкой его квартиры. Мы, кстати сказать, с удивлением обнаружили, что входная дверь не оборудована какими-либо специальными запорами. В общем, сближение наше развивалось такими темпами, что и притормозить-то было некогда. Мы, терзаясь от предчувствия опасности, неслись к финишу, который сам себе уготовили, только вот признаться себе в собственной слабости не решались. Выпущенный из кувшина джинн приобрел над нами непомерную власть, и мы пили, пили, пили как... как никогда раньше. А делец... Делец искренне радовался нам. Он, видно, сильно истосковался по простому, свободному от корысти и шкурничества человеческому общению, и потому широко и радушно распахнул перед нами двери своего дома. И мы пили, пили, пили. Говоря по совести, нам очень нелегко дался переход на слишком напряженный для наших неокрепших организмов алкогольный режим - в среднем два-три выпивона в неделю, как у заправских алкашей, - но чего не сделаешь идеи ради! Дома приходилось нелепо фантазировать, допоздна скрываться от родительских очей, выдумывать несуществующие дни рождения, именины, крестины, свадьбы и прочие официальные и неофициальные праздненства. Мать, конечно же, сразу приметила, что я частенько заявляюсь домой нетрезвым, то и дело закатывала мне взбучки, да мне и самому бывало неприятно оправдываться и строить из себя невинного дурачка. У Антона дома тоже происходило нечто подобное. От полномасштабного родительского гнева нас спасало лишь то, что эти пирушки Хозяин закатывал не очень регулярно. Откровенно говоря, я успел себе опротиветь, и не будь я убежден, что пью и лгу лишь во имя высшей справедливости, то наверняка бросил бы всю эту игру к черту. Наверное, так было бы лучше. Но это ясно сейчас, задним числом...