Без права на поражение (сборник) - Сергей Бетев

упрекнуть, никто не сказал об этой связи вашей жене, боясь нарушить начальственное душевное

равновесие.

— Вы об этом только мне говорите? — спросил Агранович.

— А мы посоветуемся, Арон Яковлевич. Скажите, в каких отношениях вы с Мешконцевым

в Караганде?

— В самых лучших.

— Вы знаете, что Катышева обокрала его?

— Вам и это известно?

— Как видите. Почему Мешконцев делает вид, что не придает этому значения? Почему он

не захотел возбудить против Катышевой уголовное дело?

— Только ради меня.

— Вот видите! Ваш авторитет, оказывается, настолько велик, что даже Мешконцев, не

желая осложнения в отношениях, готов молчать о своем ущербе.

— Он жаловался мне,— сказал Агранович.

— И что?

— Я ничем не мог ему помочь. К тому времени, вернувшись в Алма-Ату, я потерял

Катышеву. Видимо, она решила сама порвать со мной.

— Да еще и воспользовалась расположением людей к вам. Будьте уверены, если бы

Мешконцев не понимал, кто она для вас, не видел вашего отношения к ней, он распорядился бы

своими деньгами поосторожней.

— Это очень некрасивый случай. Со стороны Катышевой — это черная неблагодарность

по отношению ко мне.

— Боюсь, что это слишком скромная оценка. Вот вы спрашивали меня об исходе нашего

разговора: выйдет ли он за двери этого кабинета... Давайте разбираться. У каждого из нас свое

дело. Вы — строитель. Я тоже в известном смысле строитель. Мы оба призваны делать жизнь

красивее. И вдруг вы стали моим противником в самом глубоком значении этого слова. Я всю

жизнь борюсь с преступностью; в этом смысл моей жизни, Мы искореняем, искореняем, а вы —

взращиваете. По крайней мере в нашем конкретном случае. А имеем ли мы право по-разному

относиться к нравственным законам нашего общества?

Агранович поднялся из-за стола и заходил по кабинету.

Серьезно и прямо спросил Репрынцева:

— Расскажите мне, Федор Ефимович, что она наделала. Прошу вас.

Федор Ефимович выполнил просьбу. Агранович был подавлен.

— Теперь я все понимаю. И выводы, разумеется... Что вы намерены делать?

— В каком смысле?

— Со мной.

— Ничего. Я обязан написать рапорт,

— Мне, вероятно, не поздоровится...— мрачно заключил Агранович.— Ну да ладно. Оба

замолчали.

— Когда последний раз вы видели Катышеву?— спросил Федор Ефимович.

— Немногим более года назад. Ока приезжала сюда, в Алма-Ату. Уведомила меня. Четыре

дня прожила на квартире моего приятеля. Потом уехала в Барнаул по каким-то делам, хотела

вернуться, но не приехала.

— И не написала?

— Нет. Она никогда не писала. Послушайте, Федор Ефимович... Мне позволительно

попытаться как-то помочь вам? Я не уверен, конечно.

— Что вы хотели?

— Например, позвонить по старым адресам. У меня есть люди в Усть-Каменогорске,

Целинограде, Караганде, Темиртау, в Экибастузе, в Павлодаре...

— Это она везде?!

— Да, со мной...— сказал Агранович устало,— Вы не все знаете, как видите. Если меня

начнут воспитывать в связи с этим, то... Эх! — Он махнул рукой.— Так могу я позвонить?

Может, появлялась где-нибудь?

— Попробуйте. Сколько вам потребуется времени?— спросил Федор Ефимович.

— Успею до вечера. Придется еще раз использовать служебное положение,— мрачно

пошутил Агранович.— Велю заказать по срочному.

— Тогда до завтра,— поднялся Федор Ефимович.

— Я в вашем распоряжении,— откликнулся Агранович.

Проводив Репрынцева, Агранович вернулся за стол. Руки его бессильно легли на стекло.

Взгляд потух. Уверенность и бодрость были израсходованы. Сейчас он выглядел гораздо старше

своих лет.

— Ну-с, уважаемый Арон Яковлевич... — вдруг обратился к себе вслух.— Ну-с, старый

дурак, берите трубку...— И потянулся к телефону.

...А Федор Ефимович поехал к Рогачевой.

На этот раз она встретила его как старого знакомого, даже пошутила:

— Опять на старое место?

— Необязательно,— ответил он.— Давайте вон за тот столик в углу, на котором много

журналов. Побеседуем.

Когда уселись, она протянула ему бумажку:

— Вот адрес Бориса. Но ему два года.

— А мне уже не нужно. Я знаю: он переехал в Бийск.

— В Бийск? С чего это?

— Перевелся... А я был у Аграновича,— сообщил он Рогачевой.

— И?

— Умный товарищ. Солидный. И знаете, встретил лучше, чем я ожидал: разговор-то, сами

понимаете... Скажите, Тамара Николаевна, вы знаете о том, что Катышева около года назад

приезжала сюда? Неужели, не зашла к вам?

— Впервые слышу. Честное слово.

— С Аграновичем виделась. А потом уехала в Барнаул и не вернулась, хотя обещала.

— Значит, к Борису ездила. Можете не сомневаться.

— Послушайте, Тамара Николаевна. А если бы я попросил вас написать Борису?

— В Бийск? Я же адреса не знаю.

— Я знаю, хотя писать нужно по старому, в Барнаул. И спросить, что он знает о

Катышевой. Как вы думаете, он ответил бы вам?

— Вообще-то он парень честный.

— А вы бы его ответ переслали мне в Свердловск. Конечно, если он знает что-нибудь. Она

колебалась.

— Тамара Николаевна, я знаю: у вас свои взгляды на жизнь. Но ваша бывшая подруга

стала преступницей, опасной для людей, понимаете?!

— А вдруг Борис догадается?

— Давайте попробуем сочинить это письмо вместе,— предложил Федор Ефимович.

— Пожалуйста... — Она приняла от него лист бумаги.— Ну?..

— Пишите, пишите. Я только подсказать могу.

Письмо, по мнению Федора Ефимовича, вышло довольно сносное:

«Дорогой Борис! — писала Тамара. — Случайно попало в руки твое последнее письмо.

Подумать только, два года прошло. Как ты там, что нового в твоей жизни, почему не пишешь?

Видно, взял пример с Шуры. Она тоже исчезла и за эти годы не удосужилась дать знать о себе.

Вот так. У меня все по-прежнему: семья, сын растет, работаю там же. Ты все-таки черкни,

нехорошо забывать старых знакомых. Тамара».

— Но как оно дойдет? — передавая конверт Репрынцеву, спросила она.

— Вы еще не знаете, как хорошо может работать наша почта. Я позабочусь сам. Дойдет.

И Федор Ефимович хитро подмигнул.

Наутро он побывал у Аграновича. Ничего утешительного тот ему не сообщил.

По старым адресам Катышева не появлялась.

Федор Ефимович Репрынцев возвращался в Свердловск.

Свердловский отдел уголовного розыска не скучал без новых сообщений.

Одна из первых телеграмм, которую передали Федору Ефимовичу, пришла из

Целиноградской области. В Балакшинскую милицию по плакату обратился только что

прибывший из командировки шофер Лукьянов, ездивший получать с авторемонтного завода

машину ГАЗ-51. В селе Георгиевка Курдайского района к нему в кабину напросилась женщина.

Она была взволнована и говорила, что ей срочно нужно в Алма-Ату, а дальше — в Талды-

Курган. Неподалеку от станции Атар машина Лукьянова сломалась. Тогда женщина пересела в

нагнавший их рейсовый автобус Фрунзе — Алма-Ата.

Позднее увидел ее фотографию на плакате.

Из Ягодинского райотдела милиции Магаданской области пришло сообщение, в котором

Катышева опознавалась работницей областной туберкулезной больницы.

Будучи в командировке: в городе Усть-Нера, эта работница столкнулась с Катышевой в

гостинице. Она назвалась тогда Лейлой, эстонкой, хотя говорила без акцента. По собственному

рассказу, приехала с материка после развода с мужем, думает устроиться на работу на Крайнем

Севере.

Но... о появлении Катышевой сразу сообщали из-под Магадана, из Волынской области, из

Уфы, из Курска, из Львова и Ужгорода, из Николаева и Куйбышева, из Иваново и Красноярска.

Все это было не то.

Наконец Федор Ефимович получил письмо от Рогачевой. В конверте лежала записка:

«Федор Ефимович, выполняю вашу просьбу. Посылаю письмо Бориса. Судите обо всем сами.

Желаю всего лучшего. Овчинникова».

Письмо Бориса было довольно пространным, но главное заключалось в нескольких

строчках:

«...Шура, как всегда, оказалась человеком необязательным. Год назад она приезжала ко мне

в Барнаул. Жаловалась, что устала мотаться. Хотела бы где-то прочно обосноваться. Просила не

забывать о ней. И уехала. Через полгода подала голос из Кемерово. Надумала поселиться в

Бийске. Сообщила, что уже ездила туда и купила там дом. Вскоре мне предложили перевод в