Огонь на поражение (Атомный шантаж) - Михаил Зислис

Забрав рацию, и найдя наконец бинокль, Тихон вышел на улицу. Ему стало холодно, и он недовольно выдыхал белые облачка пара в серое северное небо. Гришка шел следом, а в той стороне, откуда начиналась операция, чернели фигурки ретировавшихся боевиков. Пятый блок стоял напротив, такой же серый, как и остальные здания базы, и в нем не горело ни единое окно. А чуть дальше… чуть дальше было море. Верфи.

Дойдя до угла пятого блока, Тихон остановился, и, вскинув бинокль к глазам, медленно сделал пол оборота вправо, потом влево.

— Правый поворотник, вы уже видите? Прямо среди бела дня прут, как ужаленные…

— Иди к черту со своими выражансами, — рявкнула рация. — Мы видим. А ты ищи дальше. Или тебе заняться нечем?

— Ищу, ищу, — проворчал Тихон. — Тут какой чайник из ФАПСИ, просто не подберу другого слова — чайник и есть, Борисов его фамилия. Говорит в пятом блоке журнал быть должен.

— Ты очень вовремя этим со мной поделился, — сказала рация.

И Тихон двинулся к подъезду пятого блока.

— Куда они отошли? — обратился он к Гришке, который почти плелся следом.

— К берегу куда-то… точнее не скажу. Вон там видишь, мы человек пятнадцать положили, а они, сволочи, как будто готовились, ждали нас…

— Ну да, конечно, — язвительно ответил Тихон. — Кто-то из наших позвонил сюда вчера и предупредил: ждите к такому-то времени террор-группу.

2.

На самом деле, никто группу захвата не ждал. Просто лейтенанту Кульному не спалось в эту ночь, и он, покинув казарменный корпус, вышел на улицу — покурить, подышать ночным воздухом, и, наверное, понять, что все-таки спать надо, потому что подъем у моряков обычно очень ранний.

Кульный, усевшись на скамью, наскоро слепленную кем-то из местных энтузиастов, очень хорошо видел обходной патруль, который двигался к шестому корпусу. Он полуприкрыл глаза, затягиваясь сигаретой. Сколько там дней ему осталось до гражданки? два месяца?.. Неплохо, совсем неплохо. Задумавшись о том, как он станет жить вне морфлота, Кульный задремал, даже забыв докурить, и огонек медленно тлел, в надежде очень скоро добраться до фильтра.

Разбудил лейтенанта крик. Он вскочил, пытаясь разобраться, сколько прошло времени и кто кричит. Удалось не сразу, зато когда удалось… У шестого корпуса пятеро патрульных лежали в лужах собственной крови, это Кульный увидел отчетливо, и еще — человека на крыльце, который ногой ударил кинувшуюся на него собаку. Ветер донес до лейтенанта короткий всхлип животного и затихающий скулеж. Человек тут же исчез с крыльца, а Кульный, разогнав последние остатки дремоты, побежал — оскальзываясь на ровном месте и мучительно пытаясь сообразить, что происходит, — в казарму.

Морпехи, те, что были в чинах пониже офицерского, уже просыпались сами, и поэтому лейтенант, крикнув только:

— Подъем по боевой тревоге! — ринулся будить офицеров, у которых прежняя бессонница со временем переходила в здоровый детский сон.

Естественно, Кульный нарвался на гневный шестиэтажный мат сослуживцев, и, неожиданно для себя самого, влепил ближайшему офицеру пощечину.

— Подъем! — заорал он, стараясь унять дрожь в руках и как-нибудь забыть о ледяном коме в животе. — Нападение на базу, слышите вы, сонные ублюдки! — видимо, лицо Кульного в этот момент приняло совершенно зверское выражение — ему никто не возразил, а тот факт, что он накричал на старших по званию и вовсе прошел незамеченным. — В оружейную кого-нибудь пошлите, немедленно…

Случившееся потом превзошло все страхи пехотинцев и нелепую смерть патрульных: сначала какой-то идиот, видимо не разобрав слов «подъем по боевой тревоге», вывалился прямо на улицу, а за ним, следуя стадному инстинкту, — человек десять заспанных пехотинцев.

— Стоять! — Вернувшийся Кульный ринулся в дверям, и, уже слыша отчаянные крики, распахнул их. Прямо перед ним, упав навзничь, шестеро пехотинцев бились в конвульсиях, еще двое пытались вползти внутрь, а два везучих придурка ошарашенно оглядывались и не двигались с места.

— Быстро внутрь!.. Ну быстро, кому говорю!

У крыльца раздался взрыв, и Кульного швырнуло обратно внутрь, словно кеглю сбитую игроком-профессионалом, и он сшиб еще пятерых рядовых, которые ждали приказаний. Вслед за ним, измазав людей кровью, в казарму ворвались обрывки, которые только что были живыми людьми. Испугаться Кульный не успел, он ударился обо что-то головой, и наплывшая темнота поглотила его сознание.

Остальные же, словно будучи не морпехом, а выпускницами института благородных девиц, побелели и отступили подальше от дверей. Кровавые ошметки наводили почти панический ужас. Кое-кто из сбитых лейтенантом с отвращением отряхивался, одного пехотинца, совсем еще новичка, стошнило.

Пришедшие в себя офицеры наорали на рядовых и, стараясь не смотреть на беспорядочно разбросанные части тел, принялись отдавать сгрудившимся людям приказания.

Оружие появилось через минуту — один из офицеров прикатил из оружейной какое-то подобие тележки, на которой в беспорядке были навалены «калаши», пайнэпплы — так называли, следуя традиции поклонения западу, гранаты-лимонки, несколько больших коробок с автоматными обоймами… два с половиной РПГ. С половиной — потому что на больше в армии не хватало денег, боезапас приходилось экономить, и получалось, что на три РПГ выдается всего пять зарядов-болванок. В обычное время ни одна боевая единица не попала бы в руки рядовых, но в сложившейся ситуации, когда не было известно ничего ни о нападавших, ни о том, какого хрена они так бездумно уничтожают людей, — все запреты отменились сами собой.

Кое-кому «калаш» в руках вскружил голову — помимо адреналиновой накачки, включился механизм «я крутой», от которого любого солдата, будь то сухопутник или морпех, стараются отучить в первую очередь. Крутым на войне быть нельзя, поэтому сержант Саундов тут же продолжил традицию и в доступных выражениях объяснил, что случится с теми, кто не будет выполнять приказы.

И несмотря на все, несмотря даже на некоторое планирование сопротивления, выглядело все так, будто пехотинцы ошарашенно палят во все стороны, надеясь когда-нибудь попасть и в противника. Большая часть выживших пыталась отступить к берегу, несколько человек, стараясь не лезть под огонь снайперов, бросились по соседним корпусам, чтобы вывести оттуда немногих гражданских, работников базы и десяток техников. Только снайпера нападавших хорошо знали свою работу: пропустив человека внутрь, они ждали, пока он выйдет не один, и тогда уже отстреливали всех сразу.

Ситуация осложнялась тем, что позиции снайперов оставались тайной, и ко всему — было светло — полярный день, пришедшийся кстати террористам, был защитникам совсем не на руку. Фактор неожиданности работал против них… Один из молодых офицеров, ворвавшись в радиорубку, срочно принялся вызывать берег, то есть, патрули — в порту постоянно находились на дежурстве два катера, — и, выйдя после вызова на улицу, попал под снайперскую пулю.

В общем, учитывая непрерывный мандраж и стук челюстей, пехотинцы сделали все, что могли — ранили кого-то из нападавших, и продолжили отступление.

Нападавшие же средствами не стеснялись — через десять минут после начала стрельбы база уже мало напоминала аккуратный набор зданий. Щербатые стены корпусов пялились на черные и синие фигурки, и изредка вздрагивали от взрывов. В какой-то момент нападавшие ответили тем же — любимый американской армией аналог советского РПГ-7 в два залпа сделал вдовами жен еще шестерых моряков. Снайперы на промежуточных позициях продолжали снимать защитников базы одного за другим, пока те не отошли на достаточно большое расстояние и не попрятались на верфи.

Смерть и разрушение наваливались отовсюду, и пехотинцы, не находя применения тому, что годами вдалбливалось в их головы, старались поменьше паниковать, но совершенно забыли о том, что надо попытаться вытащить и перевязать раненых. Бездумно возвращаться под пули никому не хотелось. Уже на верфи, спрыгнув на настил, покрывавший пространство между судами и подлодками, они разбились на части и использовали ручной фонарик для связи с одним из катеров. К чести ефрейтора Мамедова, из всех салаг он один достаточно хорошо помнил азбуку Морзе, и немедленно принялся сигналить, пытаясь успокоить бешено стучащее сердце. Сержант Саундов, осмотревшись и проинспектировав выживших, обнаружил, что автоматически остался старшим по званию. Офицеры все или погибли, или остались лежать где-то там, истекая кровью…

Пытаясь собраться с мыслями, сержант глубоко вдохнул. Потом медленно выдохнул. Их оставалось здесь восемнадцать человек пехотинцев, и непонятно как выбравшийся из мясорубки механик с прибывшего вчера корабля… От механика толку не будет, решил Саундов, критически оглядев невзрачного человечка, который выглядел так, словно его только что приговорили к многократной смертной казни. Невесело усмехнувшись в усы, Саундов понял, что большая часть его подчиненных выглядит не лучше, да он сам, вероятно, — тоже.