Час ноль - Герд Фукс

В углу, где они завтракали и где поставили себе несколько на скорую руку сколоченных столов и лавок, висела на одной из балок поблекшая и пожелтевшая уже, отпечатанная на разболтанной пишущей машинке, так что читалась с трудом, копия следующего документа:

Решение конференции советов представителей рабочих и служащих Рурской области, состоявшейся в Бохуме 14 ноября 1945 года:

Рабочие горнодобывающей промышленности глубоко обеспокоены тем фактом, что на их шахтах в техническом и административном аппарате, среди руководителей предприятий, а также в муниципальном аппарате до сих пор работают бывшие нацисты. Целый ряд фактов неопровержимо доказывает наличие фашистского саботажа.

Чтобы обеспечить на шахтах мир и спокойствие, все предприятия и административный аппарат необходимо очистить от активных нацистов.

Большую озабоченность вызывает у горняков и то обстоятельство, что шахты находятся и поныне во владении угольных баронов. Горняки хорошо знают, что союз предпринимателей горной промышленности, все эти Тиссены, Клёкнеры, Круппы и их акционеры финансировали национал-социалистскую партию.

Горняки знают, что германские угольные бароны с помощью рурского угля подготовили и провели две войны. Они являются военными преступниками. Дабы предотвратить новую войну, горняки требуют передачи всех шахт в руки местных властей в Мюнстере.

V

С того самого осеннего дня Хаупт больше не сталкивался с Мундтом. Но иногда, никому об этом не рассказывая, он бродил возле его дома. Дом выглядел покинутым, ставни по большей части были закрыты. Хаупт останавливался и подолгу разглядывал этот дом, как люди разглядывают дом, где совершено было убийство. И каждый раз неслышно, словно появившись из пустоты, возникала по другую сторону ограды собака, громадное, натренированное и хорошо ухоженное животное, овчарка. Собака и Хаупт молча смотрели друг на друга. Глядя в янтарно-желтые собачьи глаза, Хаупт начинал мало-помалу погружаться в сон, ему хотелось улечься тут же, возле калитки в сад Мундта, улечься и заснуть. И всякий раз его будило тихое, но хриплое ворчание, вырывавшееся из груди животного, челюсти которого при этом слегка раздвигались.

Хаупт ни разу не встречал овчарки за пределами сада, но однажды вечером, в марте, он вышел на прогулку и, заметив на тропинке чуть ниже большое серо-коричневое пятно, двигавшееся параллельно ему и примерно с той же скоростью, сразу понял, что это овчарка Мундта. Спустя какое-то время пятно появилось справа, чуть выше, теперь уже видно было, что это овчарка. Хаупт не ошибся. Он повернул назад. Долго все было спокойно, потом Хаупт увидел, что животное перед ним пересекло тропинку. До деревни было еще далеко. Хаупт, как только мог, ускорил шаги. Дорога слегка поднималась в гору, а за вершиной холма снова шла под уклон. Глянув в низину, Хаупт опять увидел собаку. Она стояла посреди дороги. Хаупт двинулся дальше. Он пытался идти как можно спокойнее. Ничего не случилось. Он прошел мимо. А собака двинулась за ним, описывая вокруг него большие круги. Преследует она меня, задавался вопросом Хаупт, или просто провожает до дому? Когда за ним захлопнулась дверь, он был весь в поту.

В тот же вечер, когда Хаупт собирался к Ханне, с ним вдруг заговорил Улли. Он давно хотел ему что-то сказать.

— Ты знаешь что-нибудь об отце? — с ходу спросил Хаупт.

— Я не хотел тогда тревожить Георга, — сказал Улли. — Но за день до прихода американцев я его видел. Вместе с Мундтом и Вайденом. Они шли к лесу, в направлении охотничьего домика Цандера. Он был в штатском. И шел между ними. Вот все, что я знаю.

— Теперь мне нечего надеяться, что его схватили как дезертира и что он сидит в каком-нибудь лагере для военнопленных, — вздохнул Хаупт.

Он рассказал обо всем Ханне.

— Я знаю, он все пытался выяснить, что произошло с теми тремя русскими военнопленными на фабрике Цандера и как получилось с Грюном, которого после «хрустальной ночи»[27] нашли мертвым возле его магазина.

— Ну а что это доказывает?

— На него могли донести, его могли арестовать. Но Улли видел его еще в самый последний день. Возможно, что гестапо тут уже не появлялось. Возможно, роль гестапо сыграл кто-то другой.

— Это безумие, — возразила Ханна. — У тебя нет никаких доказательств. Улли мог ошибиться, и человек между Мундтом и Вайденом совсем не обязательно был твой отец.

— Уж этому Мундту не разрешат больше учить детей, — отрезал Хаупт. — Об этом я позабочусь.

Когда Хаупт забирал книги из дома, беженка, жившая в кабинете отца, сказала, что кто-то раз уже приходил сюда. Теперь Хаупт снова отправился в Нижнюю деревню. Женщина разразилась бранью, будто только и дожидалась его прихода. Когда ее наконец оставят в покое, кричала она. Хаупт понял, что за это время кто-то опять побывал здесь.

— А теперь придержите язык, — остановил ее Хаупт. — И спокойно отвечайте на мои вопросы.

Это был не Георг, тот, кто что-то искал здесь. Человек был значительно старше. Это был и не отец (совершенно бессмысленное предположение), тот человек был значительно выше. Хаупт открыл средний ящик письменного стола, заглянул в боковые ящики — стол был пуст. Когда Хаупт заглядывал в стол в первый раз, тот был забит скоросшивателями и папками, какими-то материалами, тогда его не заинтересовавшими. Теперь Хаупт был убежден, что его отец что-то знал и у него были соответствующие доказательства.

Когда в следующий раз он лежал у доктора Вайдена на кожаном диване, а сам Вайден копался позади него в шкафу с лекарствами, Хаупт спокойно спросил:

— А куда, собственно, направлялись вы в последний день войны с отцом? Вы и Мундт.

Вайден перестал копаться в шкафу.

— Вас видели тогда с ним, — добавил Хаупт.

Вайден медленно обернулся.

— Вы шли к лесу. К охотничьему домику Цандера. С тех пор отец исчез.

— Что вы хотите этим сказать? — Вайден подошел ближе. — Вы случайно не сошли с ума?

И тут Вайден расхохотался.

— Я думаю, вам нужно измерить температуру.

Хаупт увидел: Вайден приближается к нему, увидел его квадратное лицо, увидел ухмылку на этом лице и приготовленный шприц в руке, и тогда Хаупт вскочил. Но Вайден тут же схватил его и уложил снова.

— Спокойно, — сказал Вайден. — Без глупостей.

Хаупт завел дневник. Он рассказал об этом Георгу, показал даже тетрадь, на которой написал «Дневник», и демонстративно положил ее в ящик письменного стола. Из Георга ничего нельзя было вытянуть. Да, иногда он видел отца в деревне. Но тот избегал встреч с ним. От дальнейших расспросов Хаупт отказался. Георг и в самом деле ничего не знал.

Как-то раз ближе к вечеру, спустя несколько дней после визита Хаупта к Вайдену, в дверь постучали. Хаупт сказал «войдите» и, когда обернулся, увидел Мундта.

— Я давно хотел с вами поговорить, — , сказал Мундт. — Вы позволите, я сяду?

Мундт был в своем «одеянии». Он тогда подробно объяснял им происхождение и смысл необычного для этих мест словоупотребления, объяснял, почему именно это слово он считает более точным и, что немаловажно, более достойным, нежели слово «костюм». Сам Мундт был родом из Гельзенкирхена. Его «одеяние» было костюмом из тонкого черного сукна, вместо двух лацканов у него имелся всего лишь узкий стоячий воротничок. Что-то религиозно-аскетическое было в облике Генриха Кристиана Мундта, когда он надевал свое одеяние; когда же он поворачивался в профиль, то оказывался немного похож на Стефана Георге[28].

Хаупт был поражен. Но Мундт не стал дожидаться приглашения сесть. Он был, видимо, уверен, что получит его, и, когда Хаупт и в самом деле предложил ему стул, Мундт на нем уже сидел.

Когда Мундт в своем одеянии входил в класс, это значило, что они приблизились к кульминационному пункту в чтении какого-нибудь отрывка или в интерпретации стихотворения, что предстояло нечто особенное, об отметках уже не было речи, а выполнены ли домашние задания, значения не имело. Среди гробовой тишины, которая немедленно воцарялась в классе при появлении директора, Мундт долго смотрел в окно, а затем медленно начинал излагать текст, которым они должны были заниматься.

Хаупт терпеливо дожидался, пока Мундт, как и прежде долго смотревший в окно, повернется. И как и прежде, Хаупт не осмеливался все это время даже шевельнуться.

— Я вас понимаю, — сказал Мундт и посмотрел Хаупту в глаза.

Это были слова, которых Хаупт ожидал меньше всего. Ибо выражение, прямо противоположное по смыслу, — «Я вас не понимаю» — Мундт употреблял в свое время особенно часто, когда проявлял свое отношение к ответу учащегося Хаупта, которому он в течение трех лет преподавал немецкий язык и литературу в старших классах, а также был его классным руководителем. «Я вас не понимаю, Хаупт».