Красный сокол - Владимир Шморгун

Он чувствовал в себе силу и способность совершить нечто большее, чем сбить самолет противника. Эти чудодейственные силы из месяца в месяц, из года в год накапливались в его теле и душе до такой степени, что он готов был пойти на самоубийство, лишь бы вырваться на волю, разорвать замкнутое пространство недозволенности, обрести свободу самовыражения.

Такое стремление вырваться из заколдованного круга он впервые ощутил еще в Луганске, когда увидел самолет. По недостатку знаний думал, что самолет при посадке разбивается. Он готов был тогда пожертвовать жизнью, только бы полетать вволю, почувствовать себя богом, взирающим на землю с высоты.

Потом такой прилив сил и желания он испытал по окончанию школы военных пилотов, когда его всячески старались закрепить инструктором при училище. По молодости и буйству сил он пригрозил выжать из У-2 то невозможное в области техники пилотирования, что принадлежало новейшим истребителям того времени, в случае, если не выпишут его в строевую часть. Накопившийся пар он частично спустил тогда на дуэли, которая косвенным образом помогла ему удачно расстаться с училищем.

В Испании, отдавая всю энергию и все знания борьбе за великие идеалы революции и народовластия, он мог бы стать национальным героем, но за шесть месяцев под чужим именем прослыл только Красным Дьяволом, что придало ему еще больше уверенности в способности совершить великое деяние.

На Востоке, у озера Хасан, в Китае он как летчик-профессионал вообще не фигурировал. А если и сбивал самолеты врага, то официально не афишировал, так как участвовал в бою по личной инициативе, по договоренности с командованием под секретным китайским именем, без какого-либо строгого учета действительных побед, ибо по должности военного советника не обязан был участвовать в боевых вылетах.

Халхин-Гол дал ему как боевому летчику много. Зато идея приземлить, захватить исправный вражеский истребитель провалилась с треском. Слишком мало было отпущено ему времени для такой ювелирной работы. Задача сбить же японский самолет походила для него на трудную, но обыденную работу, не требующую высокого напряжения ума и тела. Мощный потенциал души и разума, таким образом, не нашел выхода на земле Халхов.

Карело-финская кампания промелькнула в заботах о строительстве военно-воздушной базы и формировании вверенного ему полка. Но подготовленные кадры у него отбирали для пополнения на фронт, куда он и сам вынужден был время от времени отлучаться по указанию командования, лелея единственную мысль: вот придет весна и все образуется. Появится интересное стоящее дело, откроются новые горизонты, пробудятся замороженные возможности осуществить свои мечты — превзойти своих учителей и командиров.

Весной, с окончанием финской кампании, интересная работа не появилась. Мышиная возня со строительством авиабазы, для которой надо было каждодневно выбивать в разных инстанциях тонны вечно недостающего бетона и килограммы дефицитных гвоздей, угнетала и нервировала командира полка, вынужденного заниматься не своим делом. Хотелось бросить все к чертовой матери и прислушиваться только к гулу мотора, следить за приборами высоты, управлять рычагами подкрылков и… послать к ядреной бабушке все эти наряды, звонки, шурупы, доски, всю эту бесконечную трепотню о боевой готовности без горючего, без ведущих специалистов, без элементарных удобств хотя бы для теоретических занятий и демонстраций воздушного боя.

Строительство шло по укоренившимся традициям возведения исправительно-трудовых колоний. Сначала — наблюдательные вышки, потом — колючка и взлетная полоса, затем — ангары, наконец — жилье. Причем по тому же зековскому принципу: сначала — помещение для штаба, потом — караулка и казарма, в последнюю очередь — бараки для строителей. Разумеется, когда строители (чаще — те же самые зеки) покидали зону, жилье занимал обслуживающий персонал.

Обустройство аэродрома еще не закончилось, полк еще не был сформирован и на половину, а пришла новая директива о перемещении его на запад, на голое место нового оборонительного рубежа Гродненского направления.

Мечты о кругосветном перелете, о котором поговаривал еще Чкалов; о путешествии на Луну, расписанном еще Жюлем Верном полвека назад, отодвинулись так далеко, что утратили блеск и возможность реализации. И командир полка, истосковавшийся по настоящей работе в воздухе, решил вновь связаться с конструкторским бюро Поликарпова, вернуться к работе летчика-испытателя.

Шел мирный тяжелобеременный великими испытаниями сорок первый год. Год Змеи.

Согласно договору о нейтралитете и взаимовыгодном сотрудничестве военные ведомства СССР и Германии подписали соглашение об организации научно-практического обмена военными специалистами.

Рейхсмаршал Геринг первым проявил интерес к российской авиации и прислал в сороковом году более шестидесяти авиаторов для обмена опытом. За полгода немецкие летчики облетали все типы военных самолетов, изучили более сотни авиационных баз, ознакомились с теорией и тактикой воздушного боя и при этом недосчитались четырех летчиков, погибших при выполнении фигур высшего пилотажа.

Советское руководство с ответным дружественным визитом не спешило. В конце концов сам рейхсмаршал поинтересовался: «Почему это советские авиаторы, согласно договоренности, не хотят нанести визит в Германию? Они что, готовятся к присоединению Финляндии или… Румынии?»

После такого прозрачного намека помощник начальника Генерального штаба Смушкевич доложил новому наркому обороны:

— Звонил рейхсмаршал. Обеспокоен отсутствием нашей делегации от авиации в Берлине. Что делать?

— Это же политика! — воскликнул нарком, поднимаясь из кресла. — Он хочет захватить наших лучших специалистов накануне вторжения! Гесс улетел в Англию с целью заключить перемирие. Вы кандидат в члены ЦК ВКП (б). Позвоните туда, обрисуйте им обстановку в связи с нарастанием случаев провокационных полетов немецких летчиков через границу. И пусть они решают.

В ЦК тоже засомневались в целесообразности ответного визита авиаторов. Но Смушкевич настаивал из тактических соображений, надеясь получить с помощью своих визитеров какие-нибудь секретные сведения о готовности Люфтваффе к нападению на СССР.

— Геринг подозревает нас в отказе дружественных отношений. Необходимо подтвердить добросовестность исполнений наших обязательств и соглашений по договору о нейтралитете, — уверял Яков Владимирович секретаря ЦК партии по иностранным делам. — Будь моя воля, я бы запретил говорить и писать кому не лень о провокациях на границе. Для подобных донесений существует контрразведка…