Слияние истерзанных сердец - Кэтти Эмерсон

Агнес и Иокаста Кэрриер несли шлейф вдовьего платья. За ними следовал весь прочий люд, которого было гораздо больше, чем жителей Кэтшолма и Гордича, – за счет нищих и бедняков, получивших траурный наряд и предвкушавших обед в качестве платы за свое присутствие.

Служил господин Фейн, но напуганная Томазина почти ничего не слышала. Душа у нее была не на месте.

Она попыталась сосредоточиться, когда вышел Генри Редих и стал читать цикл из двенадцати сонетов, посвященных Ричарду Лэтаму, однако он нагромоздил в них столько лжи, что слушать его было невозможно. Потом приехал Эдуард Парсиваль и отвлек ее внимание на себя. Томазина надеялась, что вместе с ним явится шериф, но Парсиваль оказался один.

Траурный обед вышел пародией на свадебный пир, после которого минуло всего три дня, разве лишь в этот раз многие гости глядели гораздо веселее. Все шумели, и никто никого не одергивал.

Констанс на сей раз, похоже, вместе с остальными радовалась жизни, хотя трудно было это определить, поскольку лицо ее скрывала черная вуаль. Правда, ела она с аппетитом, но ведь ей пришлось все эти дни лежать в траурной постели и, изображая глубокое горе, принимать визиты… Еду ей тогда время от времени приносили, но понемногу.

Томазина незаметно выскользнула из-за стола, когда веселье начало стихать, и направилась в спальню Ричарда. Когда еще ей представится случай обследовать железный ящик? Однако ее ожидало разочарование. Кто-то побывал за тайной дверью прежде нее и унес ящик. Вполне возможно, что с письмом Лавинии.

В коридоре послышался шум, и Томазина перешла в кабинет. Она стояла там ни жива ни мертва, но увидела всего-навсего Констанс с откинутой с лица вуалью. За ней шла дюжина слуг с вещами, которые могли понадобиться ей в новой спальне.

Томазина, пока ее никто не заметил, воспользовалась внешней лестницей и вернулась в свою комнату.

Почти все гости уже разошлись, когда Ник услышал громкие крики наверху, переходящие в отчаянный визг. В последний раз столько шума было, когда Фрэнси чуть не забила насмерть свою дочь.

Ник бросился к винтовой лестнице и оказался на верхней ступеньке, когда дверь в спальню Ричарда Лэтама с грохотом распахнулась, а потом захлопнулась. Она приоткрылась еще на мгновение, чтобы выпустить старую Вербургу, которая чуть не налетела на него.

– Что там случилось?

Не отвечая, Вербурга кивнула на закрытую дверь, из-за которой доносились вопли Фрэнси.

– Как ты посмела занять эти комнаты?! – визжала она.

– Они мои по праву! – кричала в ответ Констанс. – Мы с мужем жили бы в них, если бы он не умер!

– Вот в чем дело! – проговорил Ник и направился к двери.

Сначала Констанс была недовольна его вторжением, но потом явно ему обрадовалась.

– Уведи эту женщину, – приказала она, ткнув пальцем во Фрэнси.

– Как ты смеешь приказывать моему управляющему?!

– Он и на меня работает! Разве не он распоряжается моим приданым?

Ник взялся устанавливать между ними мир.

Кто-то громко постучал в дверь, и Томазина, открыв ее, увидела Эдуарда Парсиваля, сообщившего ей, что она взята под стражу. Рядом с ним стоял деревенский констебль, который должен был препроводить ее в Манчестер, а пока он старательно избегал ее взгляда, то и дело приглаживая светлые волосы и шаркая не державшими его ногами.

Томазина гордо вскинула голову и тяжело вздохнула, стараясь, чтобы они не заметили, как ей страшно.

– В чем меня обвиняют?

– В отравлении Ричарда Лэтама.

– Повар же поклялся, что я ничего не могла положить в еду, которую готовили специально для молодоженов!

– Яд был в вине Ричарда Лэтама. Вы двумя днями раньше пришли к нему и отравили его личное вино.

– Он держал его под замком, – возразила Томазина. – Как же я могла… – И она умолкла, сообразив, что Парсиваль считает ее ведьмой. – Ясно. Я там поколдовала, а заодно и оставила фигурку на случай, если яд не сработает.

Парсиваль побледнел от ее насмешливых слов. По закону он не мог обвинить ее в колдовстве, но это не мешало ему всей душой верить в ведьм и злые чары. Он был убежден, что она опасна.

Томазина вздернула подбородок и заглянула Парсивалю в глаза.

– Вы ошибаетесь. Я не ведьма и я не убивала Ричарда Лэтама ни с помощью яда, ни с помощью чего бы то ни было еще.

Парсиваль пошел на попятный.

– Ничего не могу поделать. Мне приходится обвинять вас в убийстве.

– Несколько дней назад вы, господин Парсиваль, готовы были поклясться, что никакого убийства вообще не было! – с горечью и возмущением сказала Томазина.

Где же Ник? Неужели никто ей не поможет?! Все гости разъехались. Остальные разошлись кто куда. Во дворе только один человек наблюдал за тем, что происходит. Агнес пряталась в тени лестницы и довольно улыбалась.

Томазина даже пожалела, что ей не подчиняются сверхъестественные силы. Она бы сейчас с радостью сделала Агнес лысой.

– Пойдемте, мисс, – попросил ее констебль.

– Вы ошибаетесь! – повторила Томазина.

Парсивалю не нравилось, когда ему прекословили, – ведь он тоже видел наблюдавшую за ними Агнес.

– Я исполняю свой долг.

– И вы об этом пожалеете.

– Не надо мне угрожать, мисс, – разозлился Парсиваль. – Как бы вы там ни колдовали, все равно ничего не измените. Если я не исполню свой долг, семья господина Лэтама все равно потребует возмездия, поэтому если вы сейчас не последуете за мной, то только ухудшите свое положение.

Неужели его еще можно ухудшить? Томазина попыталась вырваться, когда констебль схватил ее за руки, но он оказался сильнее, и ей пришлось подчиниться.

Томазина поняла, что ей никто не поможет. Всем безразлична ее судьба.

Ее охватило смятение, такое близкое к отчаянию, какого она еще никогда не испытывала.

11

Ник быстро терял терпение. Фрэнси и Констанс обменивались отвратительными репликами, и конца этому не было видно. Вновь появилась Вербурга, но вмешаться не пожелала. Потом явился Майлс Лэтам и, прислонившись к стене, с удовольствием смотрел на бесплатное представление. Он напомнил Нику тех ханжей, которые ходят на нравоучительные пьесы с важным и серьезным видом, а в душе тешатся зрелищем пороков, в которых сами же и грешны.

Роль примирителя оказалась весьма неблагодарной. Пока обе дамы в запале без устали награждали друг друга нелестными эпитетами, они были недоступны голосу разума, и Нику лучше было помолчать. Он отошел к окну, чтобы в относительной безопасности немного подождать, ведь они еще и бросали друг в друга чем ни попадя.

Ему даже в голову не пришло, что его не видно от двери, пока в спальню не ворвалась Агнес и не заорала: