Подвиг - Борис Лапин

С первой отходившей от парохода шлюпкой я отправился на берег. Берег был каменистый, отлогий и унылый. Шлюпка с шипением заскользила по дну и воткнулась носом в гальку. Мы выскочили на камни. Здесь пахло солью, йодом, валялись оранжевые морские звезды с отгнившими ножками и засыхали студенистые, нестерпимо зеленые водоросли. Выше подымались конические холмы, заросшие кривой сосенкой и узловатым малорослым бамбуком. По холмам полз мутный бледный туман.

На берегу тесным и пестрым базаром сидели рабочие рыбоконсервного завода, приготовленные к посадке. Все они были как один. Смуглые, зубастые и веселые, в живописных цветных лохмотьях с белыми иероглифами на спине, обозначавшими, что они находятся на службе у компании «Футци-Сима». Головы их были обмотаны красными и синими платками. Это делало их похожими на каких-то турок.

Вокруг них, стуча по камням деревянными сандалиями, ходил синдо — старшинка, пересчитывал рабочих и отмечал их мелом, как скот. Увидев меня, рабочие быстро и непонятно загалдели, громко хохоча и хлопая себя руками. Надо думать, что на Курильских островах не слишком часто бывают европейцы.

— Аната, аната (эй, вы)! Роскэ-сан? Моси-моси (послушайте)!

Они дергали меня за полу плаща и кричали со всех сторон. Несколько кули вскочили на ноги. Один из них со свернутым набок носом и быстрыми движениями замахал перед самым моим носом своими короткими мозолистыми руками. Он что-то бормотал по-русски:

— Дураству, данна (барин). Моя быр Врадивостоку. Русский мадама хоросоо нет. Русский водка — хоросоо. Моя работай порту восемь часу — хоросоо дэс. Русский профусоюзу — хоросоо синдо нет…

Я с трудом понимал его. Он хотел, казалось, выпалить все одним духом, но осекся и икнул, мгновенно юркнул назад в толпу. К нам несся синдо с грозной и вежливой улыбкой. Разбежавшись, он остановился перед толпой, оглядел всех и ткнул в лицо первого попавшегося японца. Затем он, извиняясь, низко поклонился мне и что-то сказал по-японски. По-моему, он сказал: «Что за разговоры? Вот я вам! Тащить и не пущать!»

— Какой плохой народ, — прибавил он по-английски, — любит говорить, говорить, говорить. Я прошу вас, лучше ходить туда — смотреть женщин-кули.

Я поглядел в ту сторону, куда он указал. Из высокого дощатого барака, вереницей, как стадо гусей, шли женщины-работницы — укупорщицы консервных банок. Их было сто пятьдесят. Они шли тихо и размахивали широкими рукавами. На спинах у них белели такие же, как у мужчин, иероглифы фирмы.

Кули, работающие на Курильских островах, привезены из Средней Японии, где безработица, бедность и перенаселение. В декабре месяце в деревню на трескучих мотоциклетах приезжают агенты компании «Футци-Сима». Трескучими, как мотоциклеты, обещаниями они заманивают молодых крестьян проработать один сезон на Тысяче островов (так народ называет Курилы). Щедрый агент немедленно выплачивает вперед деньги за ближайший сезон. Если деньги очень нужны — представьте удостоверение от доктора об удовлетворительном состоянии здоровья, и агент заплатит и за два и за три сезона. Эти деньги уплачиваются, понятно, не самому работнику, а его семье. И семья, разумеется, отвечает за его неявку. Но это бывает очень редко. При этом следует подписать только следующие условия: «При работах запрещаются какие-либо забастовки и сборища. Недовольство можно заявлять ближайшему начальству. При работе нет ограничения часов. Работа ведется в зависимости от хода рыбы, однако не больше двадцати часов в сутки. Консервщицы-женщины работают за половинную плату — в нормальное время четырнадцать часов в сутки, во время усиленного хода рыбы — семнадцать часов. Заботы о продовольствии берет на себя фирма — рис и морская капуста всегда должны быть в достаточном количестве. Компания разрешает раз в неделю ставить небольшие неводы для котла каждой артели. В свободное время мужчины не имеют права находиться в бараках женщин, и наоборот. Рабочий дает подписку в том, что он не является агентом профсоюза».

Женщины были в плетеных веревочных туфлях, с голыми ногами, с растрепавшейся прической и непокрытыми волосами. На них были короткие рабочие кимоно, распахивавшиеся при каждом шаге, несмотря на обвязанные вокруг талии черные шерстяные пояса. У всех были грязные обветренные лица и блестящие узкие глаза, похожие на облизанные черносливины. Они шли к шлюпкам, прыгавшим на волнах, словно пузыри.

Я торопливо побежал на взгорье, где стояли шалаши, бараки и заводские корпуса, вытянувшиеся в небольшое селение. К сожалению, сейчас нельзя видеть завод в ходу. Завод состоит из нескольких дощатых зданий, построившихся вокруг широкого утрамбованного двора. Над двором мрачно подымается серая и массивная водонапорная будка, от которой расходятся гладкие деревянные желоба, служащие для промывки отпластанной рыбы. Пол заводских корпусов — цементный. Стены — оцинкованные. В полу устроены квадратные углубления. Они были пусты, и в них блестела протухшая вода.

Я бегло прошел по заводу. У станков были уложены пустые белые жестянки, приготовленные для консервов. Длинная цепь конвейера должна была передавать жестянки от станка к станку. Теперь она бросалась в глаза странной неподвижностью. В третьем корпусе, вдоль стены, как гигантские бочки, украшенные манометрами и термометрами, лежали холодные автоклавы — цилиндры, где подвергаются варке герметически закупоренные консервы со свежей рыбой. Завод Рикуоку изготовляет так называемого натурального лосося, имеющего хороший сбыт на американском рынке.

Рядом с заводом — жилища сезонных рабочих. Рабочие живут в деревянных хижинах. Для женщин выстроен угрюмый длинный барак с маленькими окнами, пробитыми под самой крышей. Внутри он был пуст, мебели в нем не было никакой. Женщины забрали с собой свои спальные циновки и одеяла. В стену вделаны пустые шкафики с шарнирными дверцами.

Домишки, где жили рабочие, устроены на японский лад — с раздвижными стенками, бумажными дверцами и фанерными рамами, скользящими в желобах. У дверей первого дома стоял какой-то человек и чистил тряпкой стену.

Он был одет в длинный синий халат с крупными белыми узорами из квадратов и кругов и в мягкие желтые сапоги, сшитые, судя по виду, из рыбьей кожи. В его лице было что-то странное и необычное, сразу отличавшее его от рабочих завода. У него была круглая голова, широкое белоскулое лицо и бесцветные растерянные глаза. Волнистые сивые усы свисали над верхней губой. Он был плосконос и зарос клочковатой кривой бородой.

Несомненно, он не японец. Вероятнее всего, это айну — островной туземец, из вымирающего курильского племени.

Да, конечно это айну!

В лоции Тихого океана издания 1868 года, которой я пользуюсь, говорится:

«Население Курильского архипелага состоит из курильцев, иначе называемых айнами. Этот народ славится среди окружающих чрезвычайной своей волосатостью и также выдающимися мореходными способностями. Язык их льется плавно и непринужденно, звучит красиво, и в словах гармонически распределены гласные и согласные.

Свои стрелы курильцы отравляют аконитовым соком. Раны, отравленные ими, опасны и большей частью оканчиваются смертью. Японцы применяют к курильцам различные имена, как, например, „иэби“, что означает „варвар“, „дикарь“, „атсамоиэби“, то есть „восточные варвары“, а также „мосино“, то есть „обросшие волосами“. Живут курильцы в низких тростниковых хижинах, построенных на сваях, и боготворят собак и медведей. Каждое поколение имеет своего живого медведя, пользующегося почетом и заботливостью. По сообщениям флот-капитана Джемса, посетившего острова в 1803 году, на каждом острове архипелага имеется по нескольку их селений».

Эти сведения, сообщаемые лоцией, в настоящее время совершенно не соответствуют действительности. За сто лет владения японцами Курильскими островами от народа айнов на островах осталось каких-нибудь несколько сот человек, в то время как в восемнадцатом веке количество их определялось в двадцать тысяч. При столкновении с японцами этот народ был раздавлен политикой экономического порабощения и суровой системой административной опеки.

Я сделаю выписку из книги капитана Сноу, лучшего знатока Курильских островов. Книга называется «Курильская Гряда, описанная на основании опыта двадцати лет плавания». Ее мне подарил Н-в в Петропавловске.

«Кто наблюдал тиранию японцев над айнами, тот скажет, как с айнами обращаются дурно и жестоко. Ведя жизнь крепостных, они так запуганы и подавлены, что потеряли всякую мысль о сопротивлении и независимости. Это наиболее лишенный бодрости народ в мире. Ударьте айна, и, надо думать, он расплачется. Я видел много раз, как исправлению айна способствовала пощечина. В айне потешное совмещение неустрашимости с робостью. Даже северные айну, которые раньше не были под японской властью, а отошли к Японии только в 1875 году, после обмена Россией северной части архипелага на Сахалин, питают ужасный и непобедимый страх к японцам, не колеблясь в то же время идти один на один на медведя. Айну были сильным и здоровым народом, однако привитые им сифилис (любопытно, что сифилис по-айнски — „японская болезнь“) и пьянство вырвали немалую часть из их числа. Все молодые девушки этого племени стремятся пойти во временные жены к одному из японцев, приходящих для промысла на острова. Они часто меняют таких временных мужей и, только потеряв свою свежесть и став непривлекательными, выходят замуж за айна. Японец в состоянии снабдить женщину домом, обедом и платьем богаче, чем айн. К тому же он может дать им многие маленькие предметы роскоши, вроде бус, мыла, зеркалец и ситцевых платков, которые для мужа-айна невозможно и негде добыть. Туземцы питают такое пристрастие к спиртным напиткам, что мне случилось видеть айнскую женщину, дававшую своему грудному ребенку чистый ром. Маленький его отведал, после чего кричал изо всех сил, пока ему не дали снова».