Дом у кладбища - Джозеф Ле Фаню

— А кто осмелится такое допустить? — свирепо осведомился О'Флаэрти.

— Ну тогда предположим, мой любезный, что он плюнул вам в лицо. — Его преподобие предпочел пропустить мимо ушей вырвавшееся у лейтенанта возмущенное восклицание и продолжал: — Пусть так, но неужели это настолько важно, дорогой вы мой? Вспомните, какое бесчестие и унижение претерпел блаженный святой Мартин{64} — и что же? Он кротко улыбался, а с уст его не сорвалось ни единого поносного слова, лишь «Ave, Maria».

— Распорядитесь, сэр, чтобы священник оставил место поединка, — сердито сказал О'Флаэрти Паддоку, но тот, поглощенный переговорами с мистером Мэхони, его не услышал.

Роуч же переместился поближе к Наттеру, чтобы обратить свои благочестивые усилия на него. Наттер тут же вспыхнул и, судя по всему, разгневался не меньше О'Флаэрти.

— Лейтенант О'Флаэрти, обращаюсь к вам, — вновь занудил елейным голосом отец Роуч, — вы человек молодой, и лейтенант Паддок, выступающий на вашей стороне, молод тоже. Мне, любезные друзья, столько лет, сколько вам обоим вместе, и вот мой совет: не проливайте крови, даже шпаг из ножен не извлекайте; не слушайте военных: они всегда стоят за драку, потому что дамам нравится, когда мужчины дерутся. Пусть обвиняют вас в малодушии, называют трусами, дезертирами — не обращайте внимания.

— Нет, это уж слишком, Паддок. — Обидные слова, перечисленные его преподобием в качестве гипотетических характеристик, не на шутку задели О'Флаэрти. — Отец Роуч, если вам хочется посмотреть поединок…

— Apage, Sathanas![15]{65} — обиженно забормотал его преподобие, затряс круглым, отливающим синевой подбородком и кротко отмахнулся от говорящего толстенькой розовой ручкой.

— Тогда оставайтесь и смотрите сколько влезет, мне не жалко, но только без шума; ведите себя как примерный христианин и держите язык за зубами, если же поединки вам и вправду противны…

О'Флаэрти высказал еще далеко не все, что намеревался, но внезапно его речь прервалась, лицо покраснело и перекосилось. Согнувшись в три погибели, он минуты две не сводил с Роуча взгляда, горевшего неземным огнем, затем своей костлявой ручищей сжал предплечье Паддока так немилосердно, что маленький джентльмен от внезапной боли даже взвизгнул:

— О… О… О'Флаэрти, шэр, отпуштите, шэр, мою руку.

О'Флаэрти глубоко втянул в себя воздух, издал короткий стон, отер взмокший красный лоб и выпрямился; судя по всему, он пытался поймать упущенную нить беседы.

— Сэр, определенно, с вами что-то неладно? — обеспокоенно спросил Паддок sotto voce,[16] растирая пострадавшую руку.

— Так оно и есть, — ответил фейерверкер уныло, даже с горечью.

— И… и… и что… как же… вы ведь… а? — выдавил из себя Паддок.

— Вот что, Паддок… притворяться ни к чему… это яд, Паддок, все дело в нем, — отозвался О'Флаэрти свистящим шепотом (любимое выражение романистов).

— Господи… Боже милосердный, сэр! — в панике воскликнул смертельно побледневший Паддок и, вздернув подбородок, как прикованный уставился на своего могучего визави — вид этих двоих ни в малой мере не отвечал общепринятым представлениям о том, как полагается выглядеть героям перед битвой.

— Но… этого не может быть, а как же доктор Стерк и… бог мой… противоядие. Не может этого быть, сэр, — торопливо проговорил Паддок.

— Ложки две-три я выплюнул, да и на дне банки немного осталось, только что теперь об этом говорить, — робко и печально отозвался великан.

Из уст Паддока вырвалось проклятие — едва ли не впервые на памяти окружающих; он резко отвернулся от своего собрата по оружию и сделал несколько шагов прочь, словно махнул на все рукой. Такой поступок был бы, однако, совершенно немыслим.

— О'Флаэрти, лейтенант… не буду вас упрекать, — начал Паддок.

— Упрекать меня? А кто же, по-вашему, меня отравил, дружочек? — огрызнулся фейерверкер.

Паддок лишь вскинул на него глаза, а затем с кротостью и смирением ответил:

— Ладно, дорогой сэр, и как же нам поступить теперь?

— А что мы можем поделать? Пусть будет что будет.

Мне следует пояснить, дабы успокоить сердобольных читателей, сочувствующих доблестному фейерверкеру: причиной его недомогания был не столько яд, сколько противоядие. Циничный и злобный Стерк изобрел адскую смесь. Впоследствии фейерверкер взволнованно недоумевал вслух, как Паддок умудрился состряпать такую отраву (взять под подозрение эликсир Стерка он не догадался): «От боли я позабыл, мадам, на каком я свете».

Наттер успел уже сбросить сюртук и жилет и остался в аккуратной рубашке из черного люстрина — подобные наряды старшие по возрасту офицеры Королевской ирландской артиллерии видывали в свое время на фехтовальных поединках.

— Положение плачевное, — заявил Паддок тоскливо.

— Бог с ним, — простонал О'Флаэрти и, не дрогнув, снял сюртук, — будут у вас, вместо одного, два покойника. Не выдавайте себя, и вам не придется за меня краснеть, если я вдруг уцелею.

Приготовления были завершены; легкий и жилистый Наттер выступил вперед со своей грозной шпагой — распростившись с молодостью, он не потерял мастерства. Белки глаз недвижно сияли на его смуглом лице. Он бросил несколько слов своему оруженосцу и быстрым жестом указал на толпу по обе стороны; великолепный Мэхони пошептался со стоявшими по соседству офицерами; они энергично осадили публику и стали следить за тем, чтобы никто из посторонних не прорвался внутрь намеченного ими кольца. О'Флаэрти крепко ухватил рукоятку шпаги и вздел вверх клинок, встряхнулся, сделал один-два ложных приема и, подобный Голиафу{66}, стал наступать на коротенького Наттера.

— Ну что ж вы, Паддок, подзадорьте своего подопечного, — заметил Деврё, в любви к шуткам не знавший меры, — скажите, пусть выпотрошит его, разделает и подаст к столу.

В полку вошло в обычай подтрунивать над кулинарными увлечениями Паддока; сомневаюсь, однако, чтобы лейтенант услышал эту выдержку из своего вчерашнего «рецепта»; все внимание он сосредоточил на О'Флаэрти, который уже был близок к тому, чтобы войти в соприкосновение с противником. Но в этот критический момент, к ужасу Паддока, фейерверкер застыл на месте и вновь, как совсем недавно, скрючился пополам, а лицо его исказила жуткая гримаса, словно он силился проглотить свою нижнюю губу, а заодно и подбородок. С прерывистым стоном О'Флаэрти клонился все ниже, пока не сел на землю, затем он подтянул колени к груди и стал раскачиваться из стороны в сторону; он задержал дыхание, и лицо его побагровело.