Собор Дарвина. Как религия собирает людей вместе, помогает выжить и при чем здесь наука и животные - Дэвид Слоан Уилсон

сказал, что Бог проклянет и мой досуг, и мой покой, нужный ради учений, если я уеду и откажусь оказать им поддержку и помощь в их великой нужде. Эти слова так потрясли меня и так взволновали, что я отказался от намеченного путешествия. Однако, сознавая свой стыд и робость, я не хотел принимать на себя долг исполнять какие-либо особенные обязанности.

Как отметил Макграт (McGrath 1990, 96), «нам никогда не узнать точно, что именно Фарель в нем нашел». Однако Кальвин доказал свою полезность уже несколько недель спустя, в публичном диспуте, где решалось, останется ли Лозанна католической или станет реформаторской. Католики обвиняли реформаторов в нечестивости – ведь те пренебрегали трудами христианских авторов первых пяти веков! Эрудированный Кальвин ответил обвинителям не только то, что реформаторы ценят наследие отцов церкви, но и заявил, что реформаторы знают о писаниях святых отцов намного больше, чем сами католики. И он доказал свою правоту: привел на память так много фактов, что противники были посрамлены. Ученость Кальвина и его писательские таланты стали мощным орудием в его новой роли социального реформатора.

Иногда Кальвина изображают религиозным тираном, который держал Женеву в железной хватке. Но это очень далеко от правды, что признают, по сути, все исследователи его жизни. Кальвин не имел формальной власти в делах, касавшихся гражданского правительства. Он никогда не стал гражданином Женевы. План его план реформ изначально отвергли, а в 1538 году Кальвин и Фарель были изгнаны из города; их пригласили обратно лишь тремя годами позже. Городской совет во многом противился Кальвину вплоть до 1555 года – но потом богатые изгнанники, большинство из которых Кальвина поддерживали, получили дозволение купить статус бюргера и тем самым обрели право голосовать. Впоследствии отношения между кальвинистской церковью и городским советом стали более конструктивными, но, тем не менее, Кальвин все так же играл роль исключительно советника. А кроме того, он не руководил жестко даже своей церковью. Положение пастора он разделял с другими, а решения принимались только тогда, когда получали единогласную поддержку. Позже мы еще подробно обсудим, как именно это происходило в церкви Кальвина.

Влияние Кальвина на дела Женевы не объяснить ни его личной властью, ни харизмой, хотя, возможно, причиной его авторитета и служил тот нравственный пример, который он подавал другим. Мы же должны взглянуть на установленные им систему верований и социальную организацию, благодаря которым город с населением примерно в 13 000 человек начал жить лучше, чем раньше. Успех города, в свою очередь, подтверждается тем, что в Женеву, в надежде узнать ее секреты и перенять ее опыт, со всех уголков Европы спешили люди, желавшие провести реформы у себя. И версии кальвинизма, перенесенные на другую почву, также в целом давали хорошие результаты – а это знак: для достижения успеха важны не личности, а верования и организации.

По признанию самого Кальвина, главным вызовом, который он видел перед собой, выступала необходимость превратить раздираемый распрями город в монолитное и эффективное единство. Этот вызов поставил Церковь в непростые симбиотические отношения с городским советом, и характер этих отношений менялся от сотрудничества до конфликта и обратно, причем Церковь играла в них подчиненную роль. Но и сама Женева занимала подчиненное положение в своем шатком альянсе со Швейцарским союзом против Савойского герцогства – такими были сложные политические и социальные условия, доставшиеся Церкви Кальвина в наследство.

Адаптационисты и кальвинизм

Изучаем адаптации в должном масштабе

Сделаем следующий шаг: посмотрим, можно ли, подробно рассмотрев особенности церкви Кальвина, истолковать их как адаптации к окружающим условиям. Но сначала все же необходимо обсудить некоторые общие вопросы пространственного и временного масштаба. Кальвинизм – не творение одного человека; и более того, со временем он менялся. Конечно, мы ясно видим, что Кальвин строил свое здание на широком фундаменте иудеохристианских верований. И его свершения в Женеве проходили под влиянием других людей и институтов – того же городского правительства. И отметим, что кальвинизм изменился после смерти основателя. По мнению Макграта (McGrath 1990, 209–211), особый акцент на предопределении, который часто ассоциируют с кальвинизмом, вышел на первый план лишь после смерти Кальвина и служил весьма специфической цели: отделить так называемых «кальвинистов» от соперничающих протестантских групп (обратите внимание на функциональный характер этого объяснения). Так какой же нам выбрать масштаб, изучая адаптированность кальвинизма к окружающим условиям? Самую грубую пространственно-временную шкалу – христианскую традицию в целом? Шкалу поточнее – кальвинизм в рамках христианства? Или еще более точную – женевскую Церковь времен Кальвина?

С такими же вопросами сталкиваются эволюционные биологи, когда изучают любых живых существ, за исключением человека. Когда мы исследуем приспособленность гуппи к среде, какую нам выбрать? Грубую шкалу больших таксономических единиц, к которым принадлежат гуппи – род Poecilia, семья Poecillidae, отряд Cyprinidontiformes? Несколько менее грубую, на которой отмечен один только вид гуппи? Более точную, охватывающую лишь особей гуппи из одной реки? Еще более точную, разделяющую гуппи на обитателей речных верховий и низовий? Или, возможно, совсем мелкую – микроареалы из одной-единственной запруды? Это эмпирические вопросы, требующие доскональных исследований, а ответы могут различаться в зависимости от того, какая черта служит предметом научного интереса. Способность к живорождению – характеристика, общая для всего семейства, в которое входят гуппи. Возможно, это адаптация, но не та, которая отвечает на давление локального отбора. Размер потомства при рождении в рамках популяции гуппи варьируется сильнее и отвечает как раз на давление локального отбора: гуппи, обитающие в низовьях, при рождении не такие крупные (и их больше), как гуппи, населяющие верховья; и все говорит о том, что это – адаптация к присутствию или отсутствию хищников.

Поиск адаптации на слишком мелкой шкале ведет к простой фальсификации гипотезы. Скажем, я предсказываю, что гуппи, обитающие у края отдельной запруды (микроареал, где хищников мало) дают потомство более крупное, чем гуппи, обитающие в середине той же запруды (микроареал, где хищников относительно больше). Если мне не удалось обнаружить предсказанное различие в размерах потомства – то, вероятно, потому, что адаптация и естественный отбор не проявились на столь мелкой шкале. Поиск адаптации на чрезмерно грубой шкале ведет к иной ошибке – мы можем не найти реально существующие адаптации. Предположим, я думаю, что гуппи хорошо адаптированы как вид – но