Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века - Андрей Андреев

«Причина их долгов только теперь открывается с полной ясностью, — писал Вольф 1 августа 1739 г. — Они слишком предавались разгульной жизни и были пристрастны к женскому полу. Покуда они еще сами были здесь, всякий боялся сказать хотя бы слово, ибо своими угрозами они держали всех в страхе. Отъезд их избавил меня от многих забот»[238]. Действительно, русские студенты легко сходились с немецкими товарищами (так, Пюттер упоминал о своей дружбе с Ломоносовым, хотя был намного младше его и пробыл одновременно с ним в Марбурге всего чуть больше года), увлекаясь в студенческую среду с ее пирушками и уличными схватками. О последнем свидетельствует дело из университетского суда по поводу драки Ломоносова со студентом Розенталем, произошедшей осенью 1737 г. Суд приговорил Ломоносова как зачинщика к заключению в карцер, от которого впрочем он был освобожден благодаря тому, что Вольф заплатил за него университету три талера «выкупа»[239]. Интересно, что воспоминание об этом мы достаточно неожиданно находим у самого Ломоносова в проекте об основании Московского университета, написанном в 1754 г. В приложении к проекту Ломоносов составил предварительный штат университета, в котором, в частности, в качестве источника дополнительных доходов были предусмотрены поступления от проштрафившихся студентов, «ибо и в европейских университетах знатные и богатые студенты откупаются от темницы, за каждые сутки заплатив по три талера»[240]. Как видно, эти сведения Ломоносов знал не понаслышке, а изведал на собственном опыте.

Но куда больше хлопот, чем Ломоносов, доставлял Вольфу Виноградов, постоянно участвовавший в разных «историях», из которых профессору приходилось его вызволять, часто пользуясь помощью своего друга — университетского проректора. Однако в 1739 г. Вольф сам был избран проректором, т. е. фактически возглавил университетскую корпорацию (поскольку почетная должность Rector Magnificentissimus была возложена на одну из особ гессенского правящего дома), и в этой ситуации счел для себя невозможным больше заступаться за русских перед университетом, «потому что прочими студентами это будет истолковано как пристрастие». Терпению ученого пришел конец: в январе 1739 г. прозвучала его ненавязчивая, но твердая просьба отослать русских студентов из Марбурга. «Лучше всего было бы, если бы они оставили университет и поступили к химику, где бы они не имели таких вольностей, которых в университете у них нельзя отнять», — писал Вольф. При этом Виноградова он советовал отозвать прямо в Петербург[241].

Итак, по мнению Вольфа, русские студенты не выдержали испытания «академической свободой», хотя и показали успехи в учебе. О последних свидетельствовали благоприятные аттестаты, которые они получили перед своим отъездом в июле 1739 г. от профессора химии Дуйзинга и от самого Вольфа[242]. Однако накануне уже назначенной даты отправления из Марбурга едва не возникли новые трудности. Вольфу пришлось все-таки выручать Виноградова из его «околичностей с разными студентами, что могло задержать отъезд, да и Ломоносов тоже выкинул проделку, от которой мало было проку, и что тоже могло привести к задержке». Профессор, по-видимому, намекал на неожиданно открывшиеся семейные обстоятельства великого русского ученого: Елизавета Христина Цильх, младшая дочь хозяйки дома, в котором жил Ломоносов, ждала от него ребенка, который родился в Марбурге уже после отъезда отца, в ноябре 1739 г. Семейные узы Ломоносова тогда еще не были скреплены законным браком, да и как студент, он не имел права жениться, так что это дело, если бы его вовремя не замял Вольф, должно было поступить на рассмотрение университетского суда. Брак Ломоносова с Елизаветой Христиной был заключен только 6 июня 1740 г. в реформатской церкви Марбурга, а под новый 1742 год там же родился его сын, крещенный Иваном и скончавшийся в возрасте одного месяца[243]. Интересна деталь записи в церковной книге: Ломоносов назвался здесь кандидатом медицины, какового звания университет ему, судя по сохранившимся документам, не присваивал; тем самым ему, видимо, хотелось подчеркнуть законченный характер своего обучения в университете и специализацию по химии, входившую в состав медицинского факультета.

Итак, 20 июля 1739 г. русские студенты покинули Марбург, направляясь во Фрейберг на попечение химика И. Ф. Генкеля. Вольф провожал своих учеников до городских ворот и, согласно предусмотрительной инструкции Академии, вручил им деньги на дорогу не раньше чем увидел, что они сели в карету. Расставание с учителем, которого русские студенты на протяжении двух с половиной лет видели почти ежедневно, было трогательным: казалось, они искренне сокрушались о том, что доставили ему столько бед, а Ломоносов «от горя и слез не мог промолвить ни слова».

Об окончании учебы Ломоносова и его спутников в Германии здесь упомянем лишь кратко. Условия жизни и быт Фрейберга в Саксонии, несмотря на наличие здесь «Берг-академии», резко отличались от университетского Марбурга простотой и суровостью. Стесненные финансовые обстоятельства, в которые с самого начала студенты были поставлены по указаниям из Петербурга, приводили к конфликтам. Все деньги получал их учитель Генкель, выдавая им на руки скудную сумму, а затем и вовсе отказавшись платить им. Разразившийся скандал привел к уходу Ломоносова из Фрейберга и его последующим скитаниям по Германии, по окончании которых он более полугода, с осени 1740 до конца весны 1741 г., снова прожил в Марбурге, ожидая разрешения вернуться на родину.

Именно в это время Марбург покинул Христиан Вольф. В начале декабря 1740 г. проходили его проводы в Галле, в которых Ломоносов без сомнения принимал участие. Но даже из Галле немецкий просветитель продолжал помогать своему ученику: именно Вольф оттуда переслал ему вексель из Академии наук, предоставлявший средства на обратную дорогу, и даже поручился за Ломоносова по очередному, не столь большому как раньше долгу, оставшемуся в Марбурге. 8 июня 1741 г. Ломоносов прибыл в Петербург, а его товарищи, продолжая учебу у Генкеля, еще почти три года «не могли для долгов в отечество возвратиться»[244]. Разрешение денежных трудностей произошло только тогда, когда финансирование оставшихся во Фрейберге Виноградова и Райзера, благодаря хлопотам отца последнего, перешло от Академии наук к Берг-коллегии.

Оценивая в целом итоги первой командировки русских студентов из Академии наук в Германию, отметим, что, несмотря на все высказанные трудности, она имела несомненный успех. Имена двоих из трех посланных студентов оказались вписаны в историю русской науки. Для гениального Ломоносова Марбург был очень важной школой, окончательно сформировавшей его научное мировоззрение, открывшей перед ним через вольфианскую философию новую рационалистическую картину мира, основанную на математике и естествознании, которой он, хотя и расходясь с Вольфом по многим конкретным вопросам, будет следовать в своей ученой деятельности. Теплые же личные отношения с учителем Ломоносов сохранит до конца жизни: последнее письмо Вольфа, в котором тот радовался, что его ученик «великую честь принес своему народу», было послано из Галле 6 августа 1753 г. — за год до смерти философа[245]. Кроме того, именно во время учебы в Марбургском университете определились литературные интересы Ломоносова, и он увлекся литературой немецкого классицизма, главным авторитетом в которой для него явился ученик Вольфа И. Готтшед.

Д. И. Виноградов, после того, как в Марбурге так бурно пронеслась его студенческая юность, усердно учился у Генкеля, посещал горные шахты, составил коллекцию руд и, вернувшись в Россию, прославился как создатель русского фарфора, возглавивший Императорскую порцелиновую (фарфоровую) мануфактуру[246]. Лишь о научной деятельности Г. У. Райзера нам ничего не известно: по словам Ломоносова, советник И. Д. Шумахер приглашал его в Академию наук, обещая должность профессора химии, но Райзер, уже почувствовав на своей судьбе прелести академического управления, или, как его называли, «шумахерщины», наотрез отказался[247].

Заметим также, что именно «шумахерщина» показала еще одну черту, препятствовавшую нормальному ходу обучения русских студентов за государственный счет: деньги, выделявшиеся на командировку, часто, как и в случае с Ломоносовым, посылались за границу не целиком, а тратились в России на посторонние нужды. В этом смысле Академия наук, дела которой управлялись Шумахером, показала свою недобросовестность, уже с самых первых месяцев командировки начав растрачивать отпускаемую из Сената на содержание студентов сумму, а во Фрейберг не присылая и половины (что потом явилось одним из пунктов обвинения Шумахера, когда тот оказался под судом). Возможно, эти и другие обстоятельства на некоторое время задержали продолжение командировок учеников Петербургской академии наук. Они, однако, продолжились в 1750-е гг., и также, как и первая поездка Ломоносова, принесли большую пользу русской науке.