Пыточных дел мастер - Джин Вулф

– Казнить.

– Так ты слышал, как мы вошли? Я думал, ты спишь.

Я уже хотел было сказать, что я никакой не казнедей, а подмастерье гильдии палачей, но тут же вспомнил свое бесчестье и назначение в какой-то захолустный Траке.

– Да, я – палач, но тебе незачем меня бояться. Я просто делаю работу, которой обучен.

– Завтра.

– Да, завтра у нас будет довольно времени для бесед.

После этого я снова заснул, и мне снился сон – впрочем, слова Балдандерса тоже могли быть просто-напросто сном, но вряд ли. А если и так, то это был другой сон.

Я летел – мчался по хмурому небу верхом на огромном звере с перепончатыми крыльями. Держась как раз между несущимися вперед облаками и сумрачной землей, мы будто скользили по склону пологого воздушного холма – крылья зверя, сдается мне, не сделали ни единого взмаха. Заходящее солнце неподвижно, хотя мы все неслись и неслись вперед, висело впереди у самого горизонта – должно быть, скорость наша была равна скорости вращения Урса.

Но вот земля внизу сделалась иной – я вначале решил, что мы достигли пустыни. Нигде, куда достигал взгляд, не видно было ни городов, ни ферм, ни лесов, ни полей – лишь ровная пурпурно-черная земля, безликая. застывшая в своей неподвижности. Перепончатокрылый тоже заметил перемену или же учуял какой-то новый запах – мускулы его ощутимо напряглись, а крылья совершили три взмаха подряд.

Бескрайний пурпур внизу был испятнан белыми крапинками. Через некоторое время я понял, что эта кажущаяся неподвижность – не более чем обман, порожденный единообразием. Пурпурно-черный простор всюду был одинаков, но вместе с тем пребывал в неустанном движении. То была Мировая Река Уроборос, море, в котором, словно в колыбели, покоится Урс.

Тут я впервые оглянулся назад – туда, где осталась поглощенная ночью земля, обитель всего человечества.

Когда она окончательно скрылась из виду и ничего, кроме беспокойных волн, не осталось вокруг, зверь обернулся ко мне. Клюв ибиса на острой щучьей морде; костяная митра венчает голову… На какой-то миг взгляды наши встретились, и я, казалось, понял его мысль: «Да, Я – твой сон, но, стоит тебе пробудиться от своего бодрствования, я приду».

Зверь сменил курс, точно люггер, идущий в лавировку против ветра. Одно крыло его опустилось вниз, а другое поднялось так, что кончик его указывал прямо в небо. Пальцы мои лишь скользнули по твердой чешуе, и я полетел вниз.

Удар при падении разбудил меня. Вздрогнув всем телом, я услышал, как великан бормочет во сне. Я тоже что-то пробормотал, пощупал, на месте ли меч, и уснул вновь.

Морские воды сомкнулись над моей головой, однако я не утонул. Я чувствовал, что вполне мог бы дышать водой, – но не сделал ни единого вдоха. Вода была прозрачна, словно хрусталь; казалось, я падаю в абсолютную, лишенную даже воздуха, пустоту.

Вдали виднелись огромные, в сотни раз больше человека, тени – корабли, тучи, человеческая голова без тела, тело с сотней голов… Все они были окутаны голубой дымкой. Внизу, подо мной, лежало песчаное дно, изборожденное течениями. Там, прямо на песке, стоял огромный – куда как больше нашей Цитадели – дворец, но дворец тот лежал в руинах, и покои его лишены были крыш, а внутри обитали огромные существа, белые, точно кожа прокаженного.

Я приближался к ним, и вскоре они заметили меня, и лица их были такими же, как то, что привиделось мне в Гьолле. То были женщины – обнаженные, с волосами из зеленой морской пены и коралловыми глазами. Со смехом наблюдали они за моим падением, и смех их, пузырясь, поднимался ко мне. Зубы их оказались белы и остры, и каждый – длиною в палец.

Теперь они были совсем близко; руки их потянулись ко мне и принялись гладить, как матери гладят детей. В дворцовых садах буйно росли морские губки, актинии и множество прочих прекрасных растений, коим я не знаю имен. Огромные женщины окружили меня – рядом с ними я казался всего лишь куклой.

– Кто вы и что делаете здесь? – спросил я.

– Мы – невесты Абайи! Игрушки Абайи! Подружки Абайи! Земля не в силах носить нас. Груди наши – словно тараны, а зады – сломают спину и быку. Здесь мы растем, пока не сможем возлечь с Абайей – тем, кто однажды пожрет континенты.

– А кто же такой я?

Они засмеялись все вместе, и смех звенел, как волны, бьющиеся о стеклянные берега.

– Мы покажем тебе! – сказали они. – Мы покажем тебе!

Они подхватили меня под руки, подняли и понесли через сад. Пальцы их, соединенные перепонками, были длиной с мою руку от плеча до локтя.

Вскоре огромные женщины остановились, всколыхнув воду, точно затонувшие галеоны, и ноги наши коснулись дорожки. Перед нами была низкая стена, а на ней – крохотный помост с занавесом не больше салфетки, какими порой забавляют детей.

Волна, поднятая нами, всколыхнула занавес, и он поднялся, будто невидимая рука дернула за веревочку. На помосте тотчас же появился деревянный человечек – руки и ноги из веточек с набухшими зеленью почками, проклевывавшимися сквозь тонкую кору; туловище и ветки потолще, размером с большой палец; голова – деревянный кругляш, завитки которого изображали глаза и рот. Человечек двигался, словно живой, и тут же погрозил нам дубинкой, которую держал в руке.

Пока он скакал перед нами и демонстрировал свою ярость, колотя дубинкой о помост, на сцене появилась еще одна фигурка – мальчик, вооруженный мечом. Искусство, с которым была сделана вторая марионетка, казалось как раз под стать примитивной грубости первой – она вполне могла бы оказаться настоящим ребенком, уменьшенным до размеров мыши.

Оба поклонились нам и немедленно вступили в бой. Деревянный человечек огромными прыжками носился по помосту, и за его палицей было почти не уследить. Мальчик танцевал вокруг него, будто пылинка в солнечном луче, делая выпады своим крохотным клинком.

В конце концов деревянный человечек рухнул наземь. Нальчик, встав над ним, хотел было поставить ногу ему на грудь, но прежде чем он успел сделать это, деревянная фигурка поплыла, лениво вращаясь, вверх, прочь со сцены, и вскоре скрылась из виду. Мальчик застыл над сломанным мечом и расщепленной палицей. Казалось, где-то за сценой торжественно затрубили игрушечные фанфары (хотя звук этот, без сомнения, был всего-навсего скрипом колес, доносившимся с улицы).

Проснулся я оттого, что в комнате появился кто-то третий. Он оказался невысоким проворным человеком с огненно-рыжей шевелюрой, хорошо – даже щеголевато – одетым. Увидев, что я не сплю, он отдернул шторы, и в комнату хлынул красный солнечный свет.

– Сон моего партнера, – заговорил он, – отличается необычайной звучностью. Не оглушил ли тебя его храп?

– Я сплю крепко, – ответил я. – Если он и храпел – я не слышал.