Хомские тетради. Записки о сирийской войне - Джонатан Литтел

Кот объясняет: они окружили строение, где было много солдат правительственных войск. Человек сорок мужчин — они укрылись в новостройке, рядом с голубой башней. САС собирается подвезти громкоговоритель, чтобы попытаться уговорить их перейти на сторону повстанцев. Хорошо бы туда сходить, но там стреляют из минометов.

15 часов. Выходим на улицу и бежим в штаб к Хасану. Находим его распростертым на кушетке, в полном изнеможении. На нем кожаная куртка и кроссовки. Мины падают в некотором отдалении отсюда, но у ребят есть информация от дружественно настроенных офицеров правительственных сил, что из Дамаска в Хомс уже направлены комплексы «Град»[88], мишенью для которых станет именно Баба-Амр. Мы решаем сдвинуться к центру квартала. Идти в город уже поздно.

Появляется Имад с двумя большими кастрюлями, полными фаршированных кабачков с морковью, тушенных в соусе. Мимо проходит Фади: он в ярости, лицо черное от гнева. Он только что узнал, что вчера был убит его двоюродный брат. Мы ждем, пока поест Имад, чтобы выйти всем вместе. С улицы доносятся завывания муэдзина «Allahu akbar», голос хриплый, звучит фальшиво. А между тем чуть раньше, когда небо вдруг неожиданно посветлело и сквозь дождь проглянуло солнце, из того же громкоговорителя лился мелодичный речитатив. Это были суры Корана, ритм которым отбивали автоматные очереди и взрывы.

Возвращаемся домой, и я почти сразу засыпаю. Бойцы подходят по одному. Где-то, довольно близко, бьют минометы. Я просыпаюсь, времени 19.30.

Марсель с помощью Райеда беседует с солдатами. У меня по-прежнему слабость и снова жар. Я прошу Райеда серьезно поговорить с Имадом о том, как ведет себя Ибн-Педро. Райед пытается ему объяснить, что со стороны это выглядит так, будто Ибн-Педро на нас наплевать, и что это, в конце концов, неприлично. Имад не согласен. Он утверждает, что все упирается в проблему безопасности. Наш спор носит довольно желчный характер, потом к нему присоединяется Хасан. После долгих препирательств Имад обещает: завтра, inch’Allah.

К 20 часам в квартире становится так тесно, что нас отправляют ночевать в другое место. Это подвал, но он расположен ближе к переднему краю. Абу Язан, который нас туда ведет, подтверждает информацию насчет комплексов «Град», однако утверждает, что в подвале, куда мы направляемся, совершенно безопасно. «Правительственные силы никогда не входят в квартал по ночам». Кажется, Марселя это не слишком убеждает. Советуемся, что делать: спать здесь или настаивать, чтобы нам нашли «хату» понадежней — в центре квартала? В конце концов остаемся.

Наш новый хозяин — ливанец, он родом из Триполи, но его мать — уроженка Сирии.

Среда 1 февраля. Баба-Амр

Я хорошо выспался, хотя было холодно. Во сне видел каких-то бунтовщиков с автоматами, почему-то пляж, студентов — и все это было вроде бы связано между собой. Проснулся около 9 часов, и уже были слышны минометные залпы, хотя и в отдалении. Наш хозяин ушел, а его друг готовит нам завтрак.

Чтобы позвонить, выходим на улицу: из квартиры звонки не проходят. Напротив штаба Хасан, Алаа, Фади и другие ребята пьют чай под недавно установленным навесом. Погода сегодня недурная. Райед звонит Ибн-Педро: у того люди, к тому же точного часа отъезда он снова не называет. Он перезвонит. Абу Биляль держит его в курсе относительно обстановки в центре: повсюду вооруженные стычки, доступа в Сафсафи нет. Похоже, начинается настоящая война.

Алаа излагает нам план относительно солдат, засевших в окруженном силами САС здании. Бойцы собираются заминировать дом по периметру, потом предложить солдатам присоединиться к повстанцам и, в случае их отказа, взорвать объект.

Минометный обстрел возобновляется, одно из орудий бьет где-то поблизости. Райед слышит, как миномет свистит при пальбе. Я ему объясняю, что это хороший признак: если ты слышишь свист, то, значит, снаряд летит не в тебя. Но, похоже, я его не убедил.

11.30. Пошел дождь. От Ибн-Педро по-прежнему никаких вестей. Идем в мечеть, я сажусь там в уголок и сижу, пока Райед ходит по своим делам. Мечеть постепенно наполняется людьми, которые приходят на молитву.

Идем в школу[89]. Муханнада там нет. Какая-то ирландская журналистка, абсолютно измученная, с нею Джедди и Дани. При виде Райеда Джедди впадает в ярость: «Дани, переведи ему! Я устал, нервы на пределе, я так больше не могу! Его интересует только война, война, ничего кроме войны! Гуманитарные проблемы его не волнуют».

Райед: «Друг мой, это можно было бы и не переводить». Журналистка вроде бы собирается уехать завтра, я спрашиваю, нельзя ли и мне вместе с ней.

С Дани Абдул Дайемом, двадцатитрехлетним англичанином сирийского происхождения, я в первый раз встретился случайно в клинике Абу Бари, в день нашего прибытия в Хомс. На меня произвел впечатление его великолепный английский — вещь для этих мест редкая. Он тогда как раз вернулся из отпуска, проведенного в Англии, и охотно откликнулся на мое предложение поработать вместе. Однако в последующие дни мне так и не удалось его отыскать или хотя бы поговорить с ним по телефону. В конце концов мы поняли, что его быстренько прибрало к рукам Информационное бюро, с которым у нас сложились не лучшие отношения. После моего отъезда, когда начались систематические обстрелы Баба-Амра, Дани по нескольку раз в день выходил в YouTube, рассказывая на хорошем английском о зверствах режима, зафиксированных активистами и взывающих к международной солидарности. 13 февраля, в день, когда обстрелы стали особенно яростными, он уехал из Баба-Амра в Ливан. С тех пор он дал несколько интервью англосаксонским телесетям, в которых рассказывал об ужасах, которым он был свидетелем.

13 часов. Возле штаба Хасана снова встречаемся с Имадом, вид у него затравленный. Непонятно, что тому причиной: проблема с нашим отъездом или что-то еще. Ибн-Педро по-прежнему молчит. «Дорога пока не свободна», — устало повторяет Имад. Я возвращаюсь домой, там, по крайней мере, тепло.

Возникает ощущение, что мы тут заперты навсегда. Вот уже пять дней, как я талдычу об отъезде и получаю от всех уклончивые, невнятные ответы, меня просто отфутболивают. Райед уже на таком взводе, что его раздражает все: я, ситуация с нашим отъездом, его компьютер, который постоянно виснет, отвратительный доступ к сети, из-за которого ни с кем нельзя связаться. Словом, ощущение полной безысходности: и так нехорошо, и этак плохо. И поделать с этим ничего нельзя.

В поисках Абу Салима заходим в клинику Имада. Но его там нет. На дверях — самоклейка: постер сирийского арабского Красного Креста. Наивная попытка обеспечить клинике хоть какое-нибудь прикрытие. Внутри ведутся работы по оборудованию операционного блока. Внезапное появление Абдерразака Тласса: зашел проверить, как идут дела. Несколько раненых: один с сильными ожогами, полученными при взрыве газа в результате попадания в баллон осколка мины во время обстрела в понедельник. Другой в воскресенье попал под автоматную очередь у блокпоста в Инша’ат. Третий — молодой парень, которому пять дней назад обожгло лицо языком пламени из упавшего возле его дома минометного снаряда: он в тот момент стоял у окна. Ему уже лучше, лицо покрыто толстым слоем крема, но свою историю он рассказывает нам сам и показывает фото, снятое несколько дней назад: на нем его лицо полностью замотано бинтами. Тот, кого ранили у блокпоста, оказался шофером такси: он получил свою пулю в четыре часа утра, когда возвращался из Дамаска с пассажиром.

Приходит доктор Али, живой мученик. «Вчера здесь была настоящая резня». Семнадцать раненых. Разумеется, нам ничего не рассказали и не показали.

Часам к 16-ти появляется Абу Ханен из Информационного бюро, maktab el-aliillami. И тут же накидывается на меня, разговор идет по-английски. «I don’t even know you», — отвечаю я. «Yes, but spoke with him last week», — говорит он, указывая на Райеда. — «Не said he’d be back in ten minutes, and you guys disappeared»[90]. Ирландка уезжает через полчаса. Нельзя ли и мне с ней? «No, you can’t. You guys say you are on your own, fi ne, you say you can manage, fi ne, now manage with your people»[91]. И все в таком духе. Вмешивается Райед и в ответ получает то же самое — наполовину по-арабски, наполовину по-английски.

Абу Ханен: «You see, we are Arabs. This is how it is with Arabs[92]». Райед: «Это не имеет никакого отношения к арабам. Я сам тоже араб». Поведение Абу Ханена выглядело глупым и грубым. Сразу было видно, что он страшно злится на нас за то, что мы обходились без их помощи. В конце концов он поворачивается ко мне: «Why do you say to him you cannot go because we have a problem? I never said that. You have fresh material, of course it is in our interest that you publish it. If we can help you go out, we will. But we can't. You can't go with the woman»[93]. Я стараюсь по возможности сгладить углы, найти общий язык, и он наконец-то дает вполне внятное объяснение: «Она едет на грузовике, одетая, как местные женщины, в чадре и с сирийским паспортом. Ты тоже так хочешь? А у тебя получится?» Я, как мог, постарался его успокоить, смягчить недоразумение, но он был вне себя. В конце концов договорились о том, что он все же попробует нам помочь.