Мой брат якудза - Яков Раз

— Сэнсэй, простите меня за нетерпеливость. Я, может быть, доживаю свои последние минуты. Если этот ваш человек чего-нибудь стоит, то он почтит вашу церемонию сакадзуки. В нашем мире вы — братья, и от этого нельзя отказаться. Может быть, из-за церемонии, а может, из-за того, что вы — гайдзин, но он примет послание от вас. Я не знаю. Наших людей он может оскорбить, потому что человек он непредсказуемый. Не беспокойтесь, вас будут охранять. А вы передайте ему письмо, там все будет написано. И он сделает то, что там написано. А если нет, это уже будет его проблема. Вам ясно?

Ясно, как сверкающая лампа над головой этого умирающего человека. Я склоняю голову в сторону предводителя. Теперь он — мой предводитель, мой отец, мой босс. И я скучаю по нему, уже сейчас.

Окава как будто дремлет. Но вот он внезапно открывает глаза и говорит слабым голосом:

— Вы видите? Великий босс Окава уже мертв. Подумайте хорошенько, сэнсэй. Мы, якудза, отбросы общества. Так ведь о нас говорят, верно? Да и мы сами так говорим о себе. Отбросы семьи, отбросы общин, люди, убежавшие от мира закона. Мы те, кто не может существовать в рамках общественных устоев и законов. Мы — люди, не способные приспособиться. Мы — преступники.

Он закрывает глаза. Тяжело дышит. Его щеки, как сдутые мехи, втягиваются и немного раздуваются, будто он дует в свисток. Босс вновь приоткрывает глаза и улыбается:

— Но присмотритесь, пожалуйста, сэнсэй, ведь вы жили среди нас несколько лет. Мы пришли в этот новый мир из того честного, гражданского мира. Наши законы более жесткие и резкие, более организованные и понятные, чем в том мире. В нашем мире социальная иерархия более точная, она лучше и тщательнее соблюдается. В нашем обществе наказания более жесткие, более устрашающие и более действенные, чем в том обществе, из которого мы укрылись или сбежали. «Неспособные приспособиться? Преступники?» Да ведь ни один из способных приспособиться катаги не смог бы прожить и дня в нашем жестком и тяжелом мире. Подумайте о том, что нужно было сделать, чтобы довести этих ребят до того, что они оказались здесь. Подумайте хорошенько.

Его глаза — словно черные свечки в сумерках палаты. Я слышу его слабое, колеблющееся дыхание. Этот человек руководил тысячами людей. Руководил способами, в которых не раскаивается. И кто я такой, чтобы вмешиваться и судить его?

Я понимаю, что сейчас, в этот самый момент, уходит мой друг. Я касаюсь его руки. Он открывает глаза. Я осторожно сжимаю его руку. Он улыбается и говорит:

— Сейчас можете идти. Спасибо.

Через неделю босса Окавы не стало.

Я принимаю решение не идти на похороны. Я по-своему провожаю этого человека, принявшего меня в свою семью.

Через неделю я смотрю фотографии с похорон Окавы в его доме, с его женой и дочерьми. Вот фотография приближенных семьи, жены и дочерей Окавы, Кен-ити, старших братьев и членов семейного совета. Все в черных кимоно.

Вот снимок, на котором запечатлены тысячи мужчин рядом с храмом. Все они в черных костюмах и черных галстуках с символами семьи. Большие белые пластмассовые цветы прикреплены к карманам их пиджаков, привязанные к ним ленточки с витиеватыми надписями гласят: «Босс Хироаки Окава».

Снимок, сделанный после сожжения тела. Священник держит большими палочками для еды кость умершего перед изумленными присутствующими.

Тысячи букетов из белой, красной и желтой пластмассы. А вот толпа мужчин — лысых, с короткими волосами, без мизинцев, с белыми четками в руках, глубоко кланяющихся вдове и дочерям. Двор храма заполнен публикой в черном.

Наголо обритый буддийский священник в белом кимоно. Как он похож на них в своей строгости!

Старцы семьи, один за другим, стоят перед микрофоном. Вот снимок якудза со слезами на глазах, вот еще один.

Мужчины держат палочки ладана в руках с осторожностью, чуждой их грубым пальцам. Можно почти почувствовать запах ладана, глядя на эти снимки.

Цепочка людей, ждущих у входа на кладбище. Они напоминают мне солдат, эти взрослые-дети. Кто теперь даст им любовь?

А вот человек на мотоцикле, и он не похож на остальных. Может, он и не якудза.

Многие в темных очках, ведь день ясный и солнечный. Над букетами цветов таблички — кто отправил, из какой семьи.

Есть и снимок босса из Ямада-гуми, смотрящего прямо в объектив фотоаппарата: «И я тоже здесь». Взгляд, полный уважения к достойному противнику, который сейчас покоится в чаше с пеплом.

Снимок Окавы, добродушного и приятного, каким он казался для непосвященных при жизни, над алтарем. Снимок его жены, без какого-либо выражения на лице. Рядом с каждым боссом стоят по пять телохранителей и бродящим по сторонам взглядом вычисляют возможных террористов.

Я невольно думаю о сыщиках, следящих за происходящим, фотографирующих присутствующих и осознающих, что здесь собрались все предводители якудза Японии.

Может, они распускают слухи про нового босса Тецуя, который сейчас в тюрьме? Кто знает, к чему это все приведет?

Я один, наедине с собой. Окава умер, Тецуя в тюрьме. Кто теперь будет управлять мной?

Сирота.

Письма из тюрьмы

Радость — этоВидеть, как девчушка,Которую мне не обнять,Растет на глазах.

Получать передачкиС простыми вещами,Что приносит жена,Трогать их.

(Из тюремных стихов члена якудза по имени Кен-ичи Фукуока)

Второе письмо было тайно передано мне вдовой босса Окавы.

Якобу-сэнсэй!

Босс Окава умер. Великий человек умер, великий даже по меркам катаги. Я ежедневно его оплакиваю. Я не знаю, когда такой же предводитель появится вновь. И не знаю, смогу ли я стать таким же, мне страшно.

Здесь все еще холодно, нет обогрева, но я — якудза, и мне нельзя жаловаться. Ты — гайдзин, и поэтому с тобой я могу быть откровенен. Скоро зацветет сакура, но мы ее не увидим, потому что на тюремной территории нет деревьев. Я увижу это только по телевизору.

Я, пользуясь визитом моей старшей сестры, пишу тебе. Сегодня день памяти оядзи53 Окавы. Мы будем вспоминать его и думать о нем. Сразу после смерти оядзи была разборка в городе Сэндай, нам пришлось очень нелегко. В тот день убили человека из семьи Ясуды, которую ты знаешь. Семья Ясуды относится к Ямада-гуми, и теперь они представляют опасность для нас на севере. После этого в городе Канагава был убит еще один человек из Ясуды, большой босс, которого звали доном района Канагава. И затем наш человек, мой брат, убил двоих из семьи Ясуды, каждого в отдельной переделке. Цепь разборок была серьезной и грозила перерасти в настоящую войну. Мы пытались провести церемонию перемирия, но безуспешно. Если бы оядзи был жив, думаю, эта проблема была бы решена без жертв. За последние полгода положение совсем ухудшилось, сэнсэй, ведь в нашем мире все очень быстро меняется.

Сэнсэй, тебе я могу написать то, что не решаюсь сказать другим людям в семье. Ты ведь знаешь, что я — наследник босса Окавы, согласно его завещанию и приказу. Это огромная ответственность, но я боюсь. Ты ведь можешь это понять, верно? Я очень боюсь. Я, наводящий страх на севере, якудза, которого все боятся, сам очень боюсь. Никому не рассказывай об этом, пожалуйста.

По поводу человека, которого ты ищешь, сэнсэй. Пойди, и как можно быстрее, к светловолосому Джейми, он скажет тебе, где искать твоего друга.

До свиданья.

Твой друг, Тецуя Фудзита (число).

Вспотев от велосипедной езды,Окно в решетках я чуть приоткрыл.Подул ветерокС ароматом сливы.

(Из тюремных стихов члена якудза по имени Кен-ичи Фукуока)

Такахиро, он же Джейми, интересовал меня с того дня, как я побывал на банкете в честь окончания года в гостинице «Вашингтон», где впервые встретил босса Окаву. Джейми встречается со мной в своем офисе после того, как получил приказ от Тецуя принять меня. Низкого роста, русые волосы, прямой нос, но лицо японца. Ноги на столе. Он не заботится о манерах, как делают многие из якудза при встрече со мной, будь то по собственному желанию или по приказу. Двое парней, корейцы на вид, прислуживают ему. Взгляд, поднятый палец, наклон головы, иногда прерывистый окрик по-английски — и они спешат исполнить любое поручение. Огромный портрет писателя Мисимы висит на стене позади Джейми.

Со времен банкета в гостинице «Вашингтон» я гадал о том, что этот человек с русыми волосами делает здесь, среди японцев.

Он улыбается. Я вновь представляюсь, присаживаюсь. Он встает и подает мне чай. Мы коротко обмениваемся вежливыми приветствиями. Я спрашиваю о его происхождении. Он смотрит на меня и улыбается: