Дурная мудрость - Билл Драммонд

– Блядь, – пробормотал я себе под нос.

Билл вскочил на ноги и принял доблестно-величавую позу, героически уперев руки в боки и обводя взглядом воображаемый горизонт. Он топал ногами, изображая боевую пляску шотландских горцев, и размахивал своим детородным органом в сторону дородных служанок – похоже, у нашего гордого кельтского мачо снова взыграло ретивое.

Театральная поза законченного эгоцентриста или надрыв души? Может быть, даже и то и другое.

Он сбросил с себя всю одежду, вылил себе на голову кружку пива и обернулся к пленникам, двигая тазом в нарочито утрированной имитации полового сношения.

– Рагнар! – проревел он, подражая взбешенному медведю. – Твой приговор справедлив. Для нас это будет большая честь: поубивать этих псов за такое ужасное преступление, оскорбившее честь и достоинство твоей достойной и честной супруги. Приставать к добропорядочной женщине – это позор, который смывается только кровью. Я прошу лишь об одном. Дай мне выпотрошить этих мерзавцев одному, потому что, боюсь, Z и Гимпо, мои товарищи, люди, во всех отношениях достойные и благородные, все же не так хороши в бою.

Экран телевизора светит прямо на меня, хмыкает, посмеивается, что-то бессвязно бормочет. И там, на экране, во всей своей разноцветной и яркой уебской красе – M (Я-хуею-дорогие-друзья) TV. В данный конкретный момент MTV для меня – воплощение всего, что есть мерзкого и ненавистного в этой жизни; всего, что моя душа категорически не принимает… когда я все это вижу, мне сразу хочется убежать на край света, крепко зажмуриться, спрятаться под одеялом, притвориться, что ничего этого нет… но вот она, Пип Дани, со своим гнусавым голоском и супермодной прической, представляет очередной видеоклип. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу «Бит-лов». Ненавижу танцевальную музычку-однодневку. Ненавижу ражих парней из A amp;R. Ненавижу «The NME». Ненавижу «знающих» журналистов. Ненавижу иностранных лицензиатов, разводящих базары про рок-н-ролл, который они знают и любят. Ненавижу «Virgin Megastore». Ненавижу промоутеров, со всеми их турне, распроданными почти полностью. Ненавижу выигрышные и находчивые фирменные знаки. Ненавижу других музыкантов, которые делают по-настоящему гениальную музыку и которые все еще живы. Ненавижу женщин, занятых в музыкальном бизнесе, которые делают вид, что им очень приятно, когда ты звонишь к ним в офис. Ненавижу CD-плейеры, ненавижу запах винила. Ненавижу «Ниггеров с понятиями» («NWA»), ненавижу «Public Enemy», ненавижу футболки «Ice T», «Crowded House», «The Kinks», «Techno Techno Techno», Боба Дилана, людей, рассуждающих про Джеймса Брауна, «The MC5», Дэвида Боуи, Дэвида Бирна, «U2», Мадди Уотерса, Би Би Кинга, все, с чем мне приходилось работать. Ненавижу все записи, которые раньше любил. Ненавижу всех, кто обзывает «дерьмом» и «дрянью» все, что мы сделали с Джимми – ты изобретаешь красивую ложь, осуждаешь, истекаешь кровью, отдаешь своему делу всего себя, а эти мудилы считают, что это такой прикол, что это ты так дурачишься. Развлекаешься. Я не дурачусь. Ненавижу дурачиться. Сама идея дурачества бесит меня настолько, что мне сразу хочется кого-нибудь стукнуть.

В прошлом году мы с Джимми сняли два клипа. На «Justified and Ancient» и «America: What Time is Love». Снимали на Pinewood, самой большой киностудии в Европе (самой большой – по площади крытых съемочных павильонов). У нас было все: массовка в несколько тысяч, викинговские корабли, Тэмми Уиннет, декорации, грандиозные, как падение Римской империи, передвижные буфеты, чтобы накормить пять тысяч человек, виннебаго, дельные техники, которые тут же бросались исполнять каждую нашу прихоть. И зачем мы все это затеяли? Мы это делали не для себя. Мы это делали для MTV.

Все, больше об этом ни слова; иначе я точно кого-нибудь пришибу. Меня все бесило, буквально все. Эти съемки меня сокрушили, убили. Я был абсолютно беспомощным, замороженным. Все в жизни рушилось, и я ничего не мог сделать. Я, конечно, пытался держаться; делал вид, что я знаю, что происходит. Но я продержался не дольше трех месяцев, а потом неизбежно сорвался, впал в помешательство и очнулся в Мексике, на вершине пирамиды, на высоте 12 000 футов над уровнем моря, где я в одиночестве встречал рассвет.

Я проехал по Мексике 2000 миль, я не ел и не спал двое суток, и оказался в итоге на окраине Браун-свилля. Я бродил, неприкаянный, в темноте. Густой ночной воздух был жарким и душным; в кронах деревьев громко кричали какие-то экзотические птицы. Там были блинные и пиццерии, стейк-хаусы и гамбургер-бары. Все как будто кричало: «Это все – для тебя! Все, что ты хочешь, и даже больше!» Все эти бедные мексиканцы, которые рвутся сюда через границу… ради чего? Ради этого?! Что-то прошуршало в траве у меня под ногами. Я глянул вниз. Что-то там шевелилось. Змея. Длиной футов в пять. Она посмотрела на меня, на миг наши взгляды встретились, а потом она уползла. Насовсем. Я нашел телефон-автомат. Позвонил Джимми за счет вызываемого абонента и сказал ему, что со мной все в порядке.

– Интересно, и что он подумал?

Я вздохнул с облегчением. Но Гимпо оскорбился до глубины души. Он вскочил на ноги, вывалил из штанов свой эрегированный причиндал, схватил ближайшую бензопилу и заорал:

– Драммонд! Не унижай меня! – Он отхлебнул пенного эля. – Я, между прочим, – он выдержал театральную паузу, – очень хороший, – еще глоток эля, – палач-убиййййца!

Но сейчас со мной все не в порядке. Сейчас там, в углу – MTV. Визжит, вопит, смеется надо мной. «Ты думал, что можешь сбежать, спастись, скрыться. Ты, со своими благостными мечтами об Элвисе, и о Северном полюсе, и о младенце Иисусе в душе. Со своими инфантильными дзен-мастерскими иллюзиями и богохульными претензиями на звание нового волхва. Ты прошел такой путь, ты добрался до места, дальше которого ты не пройдешь, ты дошел до предела – но мы все равно тебя опередили. Мы – везде! Мы – повсюду! А для тебя ничего не осталось!» Хотя змея была настоящей, не иллюзорной, может быть, я неправильно понял знамение, потому что теперь на экране – та же змея. Она извивается и издевается надо мной. Она смеется. Она хорошо позабавилась за мой счет.

Байкеры как обезумели. Напряжение и драматизм – они это любили.

Я посмотрел на своих сумасшедших друзей и сказал им прямо:

– На меня не рассчитывайте, благородные господа. Вы храбрые воины, и вам не нужен такой никчемный придурок, как я. Вы прекрасно управитесь и без меня, а я лучше не буду путаться под ногами.

Скаллагрим взглянул на меня и презрительно фыркнул. Потом тряхнул головой и вызывающе проговорил:

– Мы умрем как герои.

Опять – громкие возгласы одобрения, пердеж, рукоблудство и пенные реки эля.

– На арену! – проревел Рагнар.

Мы всей толпой перешли в сумрачную комнату, смежную с залом и освещенную горящими факелами. В центре было углубление по типу круглой ямы. Пол был усыпан опилками, почерневшими от пропитавшей их крови. Сыновья Рогатого бога окончательно впали в неистовство. Рагнар вручил Биллу и Гимпо по огромной, искрящейся бензопиле и сказал, чтобы они разделись догола. Десятерым приговоренным выдали по крошечному пластмассовому ножичку – те даже сперва не поверили, что можно так издеваться над людьми. Но байкеры, должно быть, решили, что это будет очень прикольно: похабный смех прокатился по комнате жестокой волной. Пленников без церемоний столкнули в яму. Они сгрудились в центре, спина к спине, выставив перед собой свои жалкие кухонные принадлежности из пластмассы. Кое-кто даже наделал в штаны.

Гимпо, голый, с мощной эрекцией, важно прошелся по периметру ямы, словно какой-нибудь злобный Приап из безумной мечты извращенца-гомосексуалиста. Он раскручивал над головой ревущую, бьющую искрами бензопилу и смеялся садистским смехом. Он периодически останавливался, чтобы принять героически-театральную позу и сладострастно огладить свой эрегированный прибор. При этом он яростно двигал тазом, как бы давая понять обреченным пленникам, что он отымет их в задницу после того, как убьет.

Билл снова затеял свою боевую пляску шотландского воина. Подняв бензопилу над головой, он тяжело топал ногами, словно какое-то жуткое божество из индусского пантеона, и изображал языком движения члена в исступленной секс-джиге. Он принимал позы одержимого сексуальной горячкой Криса Юбэнка и периодически останавливался, чтобы смазать свой мощный стояк маслом из бензопилы.

Рагнар поднялся на ноги, и в зале вновь воцарилась почтительная тишина. Снежные байкеры приготовились внимать своему вождю. Он поднял свою кружку с пивом, осушил ее одним глотком и выкрикнул:

– Один!

– Один! – подхватили Сыновья Рогатого бога.

– Смерть предателям! – проревел Рагнар.

– Смерть! – отозвались байкеры.

– Смерть! – внес свою лепту и я.

Их первобытная жажда крови подстегнула Билла и Гимпо, которые впали в неистовство и проявили себя с самой лучшей стороны, оправдав ожидания обезумевших Сыновей. Гимпо спрыгнул в яму и пошел на сжавшихся пленников, опустив руку с бензопилой. Одним движением он отрезал ноги сразу шестерым – чуть ниже колен. Они так кричали, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Из обрубков хлестала кровь. Гимпо был весь в крови, с головы до ног. В дрожащем свете факелов его голое тело переливалось красным. Остальные четверо в ужасе бросились врассыпную и попытались выбраться из ямы, но хохочущие Сыновья быстренько отпинали их обратно.