Золотой песок - Полина Дашкова

Великовозрастные детки хмыкали, фыркали, скрывались в ванной и на лестничной площадке. Наконец Зинулина мама сжалилась над дочкой и ее гостями, увела бабулю к соседке, смотреть по телевизору очередную серию «Следствие ведут знатоки».

Белобрысый Никита с мрачным видом пригласил Нику на медленный танец. При погашенном свете они покачивались под песенку Челентано, и оба молчали, оба были как деревянные.

Через многие годы Никита попытался втиснуть в слова то, что с ним происходило в первый доисторический вечер их знакомства. Сердце билось. Ну да, оно всегда бьется как часы, шестьдесят ударов в минуту. Но тогда, на дне рождения Зинули Резниковой, оно тикало с такой скоростью, что если бы отмеряло реальное время, то он успел за несколько часов, залпом, прожить лет пятьдесят, а то и больше, стать взрослым, потом старым, потом умереть.

Он отчетливо помнил, каким жаром отдавался в солнечном сплетении хриплый разболтанный голос итальянского певца и как накрыла его с головой внезапная ледяная пустота, когда песенка кончилась и Ника выскользнула из его рук.

На следующий танец ее пригласил одноклассник, и Никита ушел курить на лестницу, чтобы не видеть, как она танцует с крепеньким черноволосым хлыщом в оранжевых носках, которому она, разумеется, давно нравилась и который потом нагло увязался ее провожать. Они шли втроем по мокрому вечернему бульвару, и хлыщ-одноклассник все норовил взять украдкой Нику за руку, а Никита болтал без умолку, стараясь втиснуться между ними. Накрапывал дождь, желтоватый туман вставал дыбом под фонарями. У Ники с шеи соскользнула шелковая дымчатая косынка, Никита поднял и оставшуюся часть пути теребил прохладный шелк в руках.

Ника попрощалась с ними обоими у своего подъезда. Хлыщ, не раздумывая, побежал к троллейбусу. Никита сделал вид, что тоже уходит, обошел дом кругом вернулся к подъезду, сел на мокрую лавочку. Ему надо было отдышаться. Он понял пока только одно – что влюбился по уши в эту девочку и теперь не сможет без нее жить. Все прошлые его влюбленности были детской ерундой. А вот сейчас произошло нечто серьезное, окончательное и бесповоротное.

Любой взрослый хмыкнул бы иронически, потрепал бы юношу пылкого по сутулому плечу, мол, ладно мальчик, такое с каждым случалось. Знаем, тоже проходили. Этих Вероник в твоей будущей мужской жизни еще с десяток точно наберется.

Если бы сейчас такой вот мудрец оказался с ним рядом на мокрой лавочке, Никита даже не обиделся бы, не счел нужным возражать. Он искренне пожалел бы слепого, глухого, бестолкового взрослого, который зря прожил свою несчастную юность и ничего не понимает.

Он полез в карман за сигаретами. Вместе с пачкой из кармана выскользнула шелковая косынка. Он уткнулся лицом в холодную тонкую ткань. А потом кинулся к автомату на углу, вытряхнул мелочь, нашел двушку и набрал номер Зинули Резниковой. Зинуля совсем не удивилась, когда он потребовал срочно назвать номер квартиры ее подруги Ники.

– Только учти, Ракитин, у тебя ничего не выйдет. Ника холодная и неприступная. Ей еще никто не нравился. К ней все время кто-то клеится, но она…

– Спасибо, Зинуля, с днем рождения тебя! Через минуту он уже звонил в дверь. Он плохо соображал, что делает. Единственным его желанием было увидеть ее сейчас же, сию минуту, хотя расстались они только что. Он как будто хотел удостовериться, что Ника не приснилась ему и не исчезла навсегда за дверью подъезда.

Сердце его стучало так громко, что он не сразу расслышал крики, которые доносились из квартиры, и не дел понять, что явился с шелковой косынкой и со своей дикой детской влюбленностью совсем не вовремя.

В квартире ждали приезда «Скорой». Итальянский режиссер пригласил Викторию с мужем в ресторан только для того, чтобы сообщить ей неприятную новость. Раневскую будет играть другая актриса, и Виктории не надо беспокоиться насчет пробы в роли.

Всю дорогу в такси Виктория молчала. Дома, не говоря ни слова и как будто не замечая присутствия мужа, высыпала на ладонь около двадцати таблеток элениума, содержимое двух пачек, отправила в рот всю горсть, схватила чайник и стала быстро хлебать холодную кипяченую воду прямо из носика, запивая таблетки.

– Я не хочу жить! – кричала Виктория, – Оставь меня в покое, ублюдок!

Дядя Володя пытался влить ей в рот слабый раствор марганцовки, чтобы вызвать рвоту. Она сопротивлялась, они почти дрались, разбрызгивая розовую от марганцовки воду. Несмотря на огромное количество выпитых успокоительных таблеток, Виктория буйствовала, выкрикивала чудовищные ругательства. Именно такую сцену застала Ника, вернувшись домой.

А через десять минут позвонили в дверь, но вместо бригады «Скорой» на пороге стоял белобрысый длинный Никита Ракитин с шелковой косыночкой в руке.

– Я очень прошу, уйди, – сказала Ника.

– Малыш, это «Скорая»? – донесся голос из комнаты.

– Нет. Это ко мне, – ответила Ника и повторила не глядя на Никиту:

– Уйди, пожалуйста. У нас несчастье.

– Ника, быстренько принеси таз! Ника бросилась в ванную, потом промчалась в комнату с тазом.

– Мамочка, ну пожалуйста, очень тебя прошу – услышал Никита ее голос.

– Доченька, девочка моя, прости, я не могу, не хочу жить, я только несчастье тебе приношу, ору на тебя, ты прости меня, я ужасная мать!

– Ника, выйди, не смотри!

Ника появилась на пороге, быстро прикрыла за собой дверь комнаты. Оттуда доносились всхлипы и крики.

– Ты еще здесь? – тихо спросила она Никиту. – Уйди, пожалуйста.

В ответ Никита мрачно помотал головой и стал снимать ботинки.

– Отстань от меня, идиот! Я не хочу жить! – неслось из-за двери. – Убери свой таз! Зачем ты льешь в меня марганцовку? Зачем ты вызвал «Скорую»? Чтобы меня увезли в психушку? Не хочу! Я все равно не буду жить! – визжал женский голос.

Он не ушел, хотя был совершенно некстати. Он довольно быстро сообразил, что произошло. Конечно, не знал подоплеки, предыстории, но видел, как по лицу Ники текут слезы, слышал, как дико, непристойно, орет в комнате, за дверью, ее мать.

– Не уйду, пока ты не перестанешь плакать. Скажи мне, что она выпила?

– Элениум. Около двадцати таблеток, – эхом отозвалась Ника.

– Не помрет, не бойся. Надо слабительное дать. Английскую соль.

– Ты-то откуда знаешь?

– У нас соседка из квартиры напротив такие штуки иногда выкидывает. Моя бабушка ее дважды откачивала без всякой «Скорой», желудок промывала. Я помогал.

Никита не узнавал себя. Он никогда не был навязчивым нахалом, не вламывался в чужие квартиры, в чужую жизнь. Но какое-то вовсе не детское чутье подсказывало ему, что если он уйдет сейчас, то потом она не захочет никогда его видеть. Он останется для нее чужим человеком, который случайно оказался свидетелем тяжелой, стыдной сцены в ее семье и поспешил удалиться с брезгливым равнодушием. Ей неприятно будет его видеть. Все рухнет, не начавшись.

А если он не сдастся, останется, поможет по мере сил, хотя бы успокоит ее, то дальше все у них пойдет легко и естественно. За один вечер он превратится для нее из чужого в своего. Ника поймет, что он сильный и бесстрашный, что на него можно положиться.

В дверь позвонили. Явилась бригада «Скорой». Двое в белых халатах, пожилая докторша с чемоданчиком и молодой фельдшер, быстро, деловито прошли в комнату. Ника кинулась за ними, но Никита удержал ее за руку.

– Не надо тебе туда.

Она хотела возмутиться, возразить, но не успела. Из комнаты звучала такая невозможная брань, что даже Никите сделалось не по себе.

– Пойдем на кухню. Тебе чаю надо выпить, – он обнял Нику за плечи, и она неожиданно прижалась щекой к его руке.

Он усадил ее на широкую кухонную лавку, налил воды в чайник, включил газ. Обгоревшая спичка упала в щель между плитой и кухонным столом. Он наклонился, чтобы поднять, и вдруг заметил несколько белых таблеток. Шесть штук. На кухонном столе валялись две пустые картонки из-под элениума. Совсем маленькие. В каждой могло уместиться не больше восьми таблеток.

– Сколько, говоришь, она выпила?

– Около двадцати.

– Десять. Всего десять. Это совсем ерунда, – он протянул ей на ладони таблетки и пустые пачки – считай. Как у тебя с арифметикой?

Ника слабо улыбнулась. А в комнате все кричали.

– Она у тебя кто? – спросил Никита, усаживаясь рядом на лавку.

– Актриса. Много лет не снималась. И вот пообещали роль, – она рассказала про итальянского режиссера, но не успела договорить. Из комнаты вышли врач, фельдшер и дядя Володя.

– Вы совершенно уверены, что не хотите отправить ее в больницу? – хмуро спросила врач.

– Уверен. Вы ведь сказали, опасности для жизни нет.

– А я бы ее забрала на недельку. Вон, дети у вас, – она кивнула в сторону кухни, где сидели на лавке рядышком Ника и Никита. – Сколько им? Четырнадцать-пятнадцать?

– Девочка наша. Ей пятнадцать, – ответил дядя Володя, – а мальчик друг ее.