»Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин…» (СИ) - Владимир Чунихин

И, если первая причина потеряла свою остроту после прихода к власти брежневского и послебрежневского руководства, то вторая причина оставалась актуальной и при них. В силу поддержания мифа о» непобедимой и легендарной» Советской Армии.

Имеется ещё такое объяснение, что репрессии, поразившие тогда Красную Армию, вызвали страх в этой самой армии. Страх перед репрессиями создал даже своеобразную гнетущую атмосферу, которая парализовала командный состав, сковала его инициативу. А многие парализованы были этой атмосферой настолько, что не смогли принимать вообще никаких решений, боясь, что их за эти решения могут репрессировать.

Наиболее выразительно и талантливо, по — моему, попытался обосновать эту знаменитую идею о» гнетущей атмосфере» Константин Симонов.

«Глазами человека моего поколения».

Читаем.

«…В данном случае я говорю о 1937–1938 годах лишь с точки зрения их прямого влияния на нашу неготовность к войне. К сожалению, люди, от всей души клеймящие позорные события тех лет, порой узко и односторонне трактуют влияние этих событий на дальнейшие судьбы армии. Прочтешь статью, где, в очередной раз перечислив несколько имен погибших в 1937 году военачальников, автор намекает, что, будь они живы, на войне все пошло бы по — другому, и думаешь: неужели автор и в самом деле все сводит лишь к этому?

Однажды, прочитав такие рассуждения, я даже попробовал мысленно представить: предположим, в 1937 году не было бы всего остального, а был бы просто один трагический случай — авария летевшего на маневры самолета, на борту которого находились Тухачевский, Уборевич, Корк и другие жертвы будущего фальсифицированного процесса. Была бы эта трагедия трагической? Конечно. Нанесла бы она ущерб строительству армии? Разумеется. Привела бы она через четыре года — в 1941 году — к далеко идущим последствиям?

Спросил и мысленно ответил себе: нет, не привела бы. Потому что потеря такого рода при всем ее трагизме заставила бы нас по нашей революционной традиции только теснее сплотить ряды, выдвинула бы новых способных людей, выпестованных партией и Красной Армией.

Нет, нельзя сводить все к нескольким славным военным именам того времени. И нельзя рассматривать возможную роль этих людей в будущей войне отторженно от той атмосферы, в какой они погибли и которая еще сильнее сгустилась в результате их гибели с посмертным клеймом изменников родины.

Во — первых, погибли не они одни. Вслед за ними и в связи с их гибелью погибли сотни и тысячи других людей, составлявших значительную часть цвета нашей армии. И не просто погибли, а в сознании большинства людей ушли из жизни с клеймом предательства.

Речь идет не только о потерях, связанных с ушедшими. Надо помнить, что творилось в душах людей, оставшихся служить в армии, о силе нанесенного им духовного удара. Надо помнить, каких невероятных трудов стоило армии — в данном случае я говорю только об армии — начать приходить в себя после этих страшных ударов.

К началу войны этот процесс еще не закончился. Армия оказалась не только в самом трудном периоде незаконченного перевооружения, но и в не менее трудном периоде незаконченного восстановления моральных ценностей и дисциплины.

Не разобравшись в этом вопросе, нельзя до конца разобраться и в причинах многих наших неудачных действий в преддверии и в начале войны…»

Ну что же. Давайте разбираться.

Обратим для начала внимание на такую вот расплывчивость формулировок.

«Атмосфера», которая» сгустилась». Как сгустилась? В каких формах это проявилось? Каким прибором густоту эту, если уж на то пошло, можно измерить?

«Что творилось в душах людей». А что именно творилось? Человеческая душа — потёмки, это наверное слишком цинично кто‑то подметил. Но от того не менее верно. Это сколько человек распахнули для Симонова свою душу до той ширины, что не распахивали никогда для отца и матери?

« силе нанесенного им духовного удара». А удар этот люди опять же держат по — разному. На одного начальник глянет косо мимолётно, он ночь после этого не спит. Другой с начальством иначе как без матюков и не разговаривает. О промежуточных характерах можно не говорить, настолько их много. И что, все они от этого удара есть — спать перестали?

«Каких трудов стоило прийти в себя». А что, когда в Гражданскую войну выяснялось, что то один, то другой красный командир перебегал к белым, или устраивал мятеж, или попросту» якшался с контрой», в Красной Армии начсостав тоже не ел, не пил, всё никак не мог прийти в себя от» духовных ударов»? Так надо понимать трепетные чувства тех самых головорезов, о которых писал Р. Б. Гуль?

Но это так, заметки общего плана.

А вот, если перейти к конкретике. Не будем далеко ходить. Обратимся к примеру… Да хоть к примеру того же самого Константина Симонова. Он ведь тоже жил в ту же эпоху. Более того, служил в той же армии. Носил шпалы старшего политрука. Ведь он же должен был испытывать в точности все те же самые чувства, что и другие командиры Красной Армии, которые нарисовало его перо. Ведь, раз атмосфера, то действовать должна на всех.

Читаем. И ничего не понятно. Говоря вообще, во вселенском, так сказать, масштабе, он утверждает, что командиры эти чуть ли не до земли согнулись под гнётом этой атмосферы. Рассказывая конкретно о себе, радостно перечисляет, когда и что написал, куда ездил, с кем служил. Про эпоху ту рассказывает, что тогда что‑то такое мелькало, но его задевало очень редко. А потому никакого вселенского гнёта он лично не ощущал.

Ну, о себе он объясняет, что всей глубины и тяжести сталинских преступлений он просто тогда не знал. Вопрос. А кто тогда всю глубину и тяжесть знал лучше него? Лучше военного корреспондента, влезавшего во все щели и дырки?

Тогда он объясняет, что это потом партия рассказала ему про эти преступления и эту атмосферу. Но простите. Точно также и всем другим партия рассказала задним числом и про преступления. И про атмосферу. И точно так же все другие стали клятвенно уверять, что вокруг была атмосфера. Которую сами они не ощущали, потому что тогда ещё ничего не знали и ничего не чувствовали. А все остальные вокруг них знали и чувствовали, а потому она, конечно же, была.

Странная получается картина, не находите?

И что это за атмосфера? Глушащая любую инициативу? А значит, угнетающая любое творчество? Но простите, опять же Константин Симонов в это же время создаёт прекрасные произведения. И, заметим, нигде в его воспоминаниях даже намёка не промелькнуло о том, что он мог бы написать лучше, да вот мешала ему угнетающая атмосфера, сковавшая его инициативу. Ни строчки об этом. Ни буквы.

Более того, прямо утверждает, что всё, написанное им тогда, написано им было от души.

Иными словами.

Константин Симонов пишет о том, что в душах творилось незнамо что. Одновременно пишет о том, что в его лично душе всё было тогда в порядке.

Он пишет о том, как трудно приходила армия в себя.

Одновременно пишет, что лично ему, старшему политруку Симонову приходить в себя не приходилось. Поскольку в то время лично он никакого» духовного удара» на себе не ощутил.

И сам, добровольно, не под прицелом НКВД, написал в 1941 году пронзительные по чувствам стихи, которые начинались словами» Товарищ Сталин, слышишь ли ты нас. Ты должен слышать нас, мы это знаем…»

Он потом отрёкся от них, сказал, что ему за них стыдно. Но нигде не упомянул, что написал их против своих тогдашних чувств и убеждений. Убеждения он поменял потом. Когда ему всё объяснили. А тогда, когда небо рвалось над головой, он обращался к нему, как к иконе.

И что, кто‑то поверит в то, что в тот момент он был угнетён той самой» атмосферой»?

Так что же произошло тогда на самом деле?

Да, действительно. Большая часть командного состава в самом начале войны показала себя откровенно слабо. Более того.

Были случаи, и не единичные, когда пример бегства с поля боя подавали рядовым их командиры. Бывало, что бежали они впереди своих подразделений. Сплошь и рядом командиры фактически устранялись от командования своими отступающими подразделениями. Были случаи, когда они попросту из этих подразделений тихо исчезали. Утром встали бойцы с ночёвки, надо двигаться дальше, а командиров нет. Исчезли. Было и такое. Не зря так популярно было в то время сплошь и рядом, когда командиры снимали знаки различия, одевали красноармейское обмундирование. Или вовсе обзаводились цивильными обновками.

Было это настолько повсеместно, что попало даже многократно в художественную литературу о войне. Объяснение было такое, чтобы в случае плена немцы не узнали, что он командир. Конечно, объяснение это неправдоподобно от начала и до конца. Понятно с политработниками, тех немцы в плен не брали, сразу расстреливали. А командиры? Чем грозил им плен больше, чем рядовым красноармейцам? Да ничем. Были, единственно, отдельные лагеря для военнопленных офицеров, вот и всё.