«Зайцем» на Парнас - Виктор Федорович Авдеев

кто-то восторженно хлопнул меня по плечу: «Вот это здорово, Витька, а? Ну, теперь порядок!» Передо мной стоял Петро Дятлюк. Когда он появился на собрании? Почему я не заметил? Но Петро уже громко говорил с Медяковым, а все авторы бегали по залу и радостно и взволнованно трясли друг друга, словно им пообещали впустить сюда толпу ротозеев с толстыми кошельками. На меня никто не обращал ни малейшего внимания.

Что произошло?

Оказывается, Свирскому только что позвонили из секретариата Максима Горького: писатель прислал с Капри ответ, что поддерживает сборник бывших правонарушителей и беспризорных и согласен дать предисловие. Теперь все были совершенно уверены, что альманах наверняка выйдет.

— Сам прочитал! — восхищенно говорил парень со шрамом над бровью, в пестром, крикливом свитере. — Вот это мирово!

— Увидел в нас свою смену!

Конец вечера прошел с подъемом.

— Сборник советую назвать «Вчера и сегодня», — в заключение сказал Свирский. — Это подчеркнет вашу прошлую жизнь и теперешнюю. Но запомните, друзья: орудовать пером совсем не легче, чем отмычкой или кувалдой. — Он обвел нас своими живыми черными глазами, с легкой насмешкой добавил: — Вам надо засучить рукава и еще упорнее приняться за литературную учебу. Все, конечно, бывали в цирке? Видели, как работают жонглеры, канатоходцы, дрессировщики? Когда им не удается какой-нибудь номер, они повторяют его до тех пор, пока номер все-таки удастся.

Холодная прозрачная ночь ткала сонную паутину над пустой, словно вымершей Поварской, когда мы вышли из правления ФОСПа. Алюминиевый свет луны полировал гранитную решетку дома, и ее узорно перекрученные прутья блестели. У посольства тихо прохаживался милиционер. Мы с Дятлюком переулками пошли на трамвайную остановку к Арбату.

— Признали нас, Петя, ша: точка, — ораторствовал я. — Теперь житуха пойдет другая, еще на такси будем раскатывать. Ты не застал, когда меня редактор Черняк пригласил в Гослитиздат? Ого, браток, тут было дело. Все руку жал, во чударь. Еще не напечатали и то, понимаешь…

Я всеми силами старался быть скромным, но язык распирал мне рот и сам вываливался наружу. Сколько я вытерпел насмешек, получил зуботычин, пробиваясь в «писатели». Наконец все тягости позади. Надо купить пузатенький кошелечек, чтобы класть деньги. В кармане штанов дырка, выпадут, а в пиджачном вообще нету подкладки. Во мне каждая жилка ликовала.

— Как ты думаешь, Петя, зачем Черняк меня пригласил?

Мне очень хотелось из других уст, из уст товарища услышать: «Да, конечно, Витя, не в очко же играть. Зачем редактор зовет в издательство подающего надежды автора? Ясно, чтобы привлечь новую восходящую звезду, заключить с ним договор на книгу. Ну, ты теперь, кореш, попер в гору». В те годы по зеленой молодости мне казалось, что главное для писателя — слава. И почему это Петро идет и молчит? И тут я вдруг вспомнил, что ведь он сильно опоздал на собрание.

— Да, Петя, обожди, где ты нынче пропадал?

Дятлюк усмехнулся своей тихой юмористической улыбкой:

— Скажи, как я еще нашелся. Мог бы и… понял?

Я даже приостановился: мне стало очень стыдно за свою болтливость.

— Что ты говоришь? Застукали?

— Был такой грех, — вздохнул Петро. — Одолжить деньжонок у студентов не удалось, я и вздумал еще разок заняться борьбой с трамвайными зайцами… помнишь, как тогда у Никитских ворот? Сам, без тебя. Да нарвался на одного дылду, а он и приволок меня в отделение. Я, конечно, объяснил мильтонам свою теорию помощи Моссовету, да разве они поймут? Охламоны. «Почему, говорят, штрафные талончики поддельные?» И если б не знакомый начальник, сидеть бы мне.

— Какой начальник? — не понял я.

— Давно еще, года четыре назад, завалился я в Кобеляках под Полтавой и, как водится, решил проскочить по «малолетке»: видишь же, какого роста? Допрашивал следователь. «Сколько, пацан, лет?» Я: «Четырнадцать». Поверил. Отбоярился, думаю, от тюрьмы. Как несовершеннолетнего отправят в колонию. За три дня, пока сидел в камере, борода отросла. Привели опять. Он: «Как ты, пацан, постарел. А если еще сутки подержим, случаем не поседеешь?» Ну, а сейчас в Москве начальником отделения. И представляешь? Узнал! «А, старый знакомый из Кобеляк! Отлично выглядите, Дятлюк. Даже помолодели». Смеется. Совестно мне стало, бубню: «Покончил с преступностью. Учусь». Начальник: «Чему? Талоны подделывать?» Долго ходил по кабинету, бровями дергал. Потом: «Обязан привлечь к уголовной ответственности. Но я все-таки верю, Дятлюк, что из вас человек получится. Только бросьте общественную работу на городском транспорте, ведь студент литературного рабфака». До печенок пробрал, паразит. Понимаешь, Витька, и среди мильтонов попадаются люди. Верно? Лады. Шабаш: когда-то воровать бросил, а теперь и этот промысел — бабушке в штаны. А уж я сказал — как завязал.

Чем ближе я узнавал Петьку Дятлюка, тем больше ценил его. Червонцами он никогда не мог поделиться, потому что не имел их, а последний двугривенный отдавал тут же. Принимал любого, кто к нему приходил, и, если в общежитии не было свободной койки, клал с собой — «валетом». Водянистые глаза его из-под редких бровей всегда светились приветливым огоньком, на неярких губах бродила тихая юмористическая улыбка: казалось, с этой улыбкой он и родился. Кого жизнь не балует, дает со своего огромного стола крохи, тот или ожесточается сердцем, или проникается мудростью понимания обстоятельств. Петька усвоил последнее. Трудно было найти друга вернее его.

На Арбате мы с ним расстались, каждый поехал в свое общежитие: он в село Алексеевское, я на Лужнецкую набережную.

Со следующего же дня я стал готовиться к визиту в Гослитиздат. Откладывать боялся: не забудет ли меня Черняк? Да и скорее надо было выуживать золотую рыбку. За два месяца учения на рабфаке я сколотился на новую рубашку, больше купить ничего не мог, слишком уж скудная была стипендия. А мне перед редактором хотелось выглядеть столичным писателем. Я одолжил у соседа-студента мятый галстук, налил из титана в бутылку кипятку, выгладил его; у другого однокурсника взял шинель. Наступил ноябрь, погода стояла промозглая, все дни моросило, и ехать в одном пиджачишке мне показалось неудобно: намокну и явлюсь, как утопленник. Черняк может подумать: «Какой же он талант?» На последние медяки купил пачку шикарных папирос: почему-то мне все хотелось показать редактору, что живу я хорошо и ни в чем не нуждаюсь. На приобретение кошелька деньжонок не хватило. Притом мне передавали, что гонорар писателям по договорным книгам переводят на сберкнижки. Надо будет со стипендии завести себе и положить туда хоть десять копеек.

Я уже отлично знал, что Гослитиздат помещался в том самом невзрачном здании на Малом Черкасском, в котором редакция «толстого» журнала «Красная новь» отклонила мой рассказ. Тот же инвалид стоял у