Терпеливый снайпер - Артуро Перес-Реверте

– Я знаю. Он сказал мне, что уйдет. И что я смогу подождать его здесь.

– Вы испанка?

– Да. Как и он, – и изобразила соответствующую обстоятельствам улыбку. – Мы были с ним вместе в ту ночь. С горбунчиками.

Зеленые глаза еще несколько секунд всматривались в меня через окошечко. Потом щелкнула щеколда, и дверь открылась.

– Проходите, пожалуйста.

– Спасибо.

Я шагнула в просторную полутемную прихожую, соединенную с маленькой гостиной с балконом, смотревшим на улицу. Я ожидала увидеть студию художника, заваленную холстами и красками, и сильно удивилась – комната была самая обычная, скромно обставленная. На спинке и подлокотниках дивана с обивкой цвета палой листвы лежали вязаные крючком салфеточки. По стенам висели семейные фотографии в рамочках и единственная картина – весьма посредственный пейзаж, представлявший оленей на водопое у ручья под деревьями, сквозь листву которых пробивались лучи пурпурного солнца. Убранство довершали люстра с керамическими колпаками в виде тюльпанов, аляповатая Мадонна (одна из многих сотен здешних разновидностей) над вазой с цветами, буфет со статуэтками из Каподимонте, набор металлических и фарфоровых наперстков и еще какие-то фотографии. У окна высился огромный телевизор с DVD-плеером. Кроме пары снимков, запечатлевших Снайпера рядом с хозяйкой, следов его присутствия не обнаружилось.

– Хотите чаю или кофе?

– Нет, спасибо, сейчас ничего.

– Может быть, воды?

Я улыбнулась ей успокаивающе. Лучшей своей светской улыбкой.

– Тоже не хочу. Спасибо.

Она по-прежнему стояла передо мной в легкой растерянности. Думаю, соображала, как со мной и ко мне обращаться. Кто я и зачем пришла. Она даже в сандалиях на плоской подошве была чуть выше меня ростом и в самом деле очень хороша фигурой и лицом. Когда она двигалась по комнате, легкое светлое платье, оставлявшее на виду руки от плеч и ноги до колен, сильно обтягивало бедра – завидной, надо сказать, крутизны. На ногтях я заметила лак, но руки были невыхоленные. Держалась она спокойно, естественно и непринужденно. И от нее исходило умиротворение, будто излучаемое ее глазами, которые оставались светлыми, даже когда лицо было в тени. Сейчас, впрочем, смотрели они довольно мрачно.

– Он вас не предупредил? – с деланым удивлением осведомилась я.

Она качнула головой, улыбнувшись с легким оттенком извинения. Потом мягким движением левой руки с дешевыми часиками и тонкой золотой цепочкой на запястье обозначила предложение сесть. С другой цепочки – на шее – свисало маленькое распятие, тоже золотое. Я опустилась на диван, а она еще мгновение постояла в нерешительности, а потом села в кресло напротив, по другую сторону стеклянного столика, на котором лежали стопка таблоидов и полдюжины маленьких и никчемных пепельниц из посеребренного олова. Ножки у нее восхитительные, не могла не отметить я. Полные, но плотные и крепкие, как, впрочем, и руки. Когда она села и слегка наклонилась ко мне, пышные груди чуть обвисли под собственной тяжестью, натянув ткань.

– Я уже вам сказала, что мы с ним познакомились в ту ночь. Когда были в порту. Он и я.

Это «он» было произнесено с полной естественностью, а имя Снайпера не упомянуто. Я не знала, известно ли ей это прозвище или она называет его настоящим именем, каково бы оно ни было, или еще каким-нибудь вымышленным.

– В порту… – повторила она по слогам.

Она боится бессознательно, внезапно поняла я, неосознанно. Не меня лично – иначе не открыла бы дверь, – а того, что возвестил ей мой приход, едва лишь наши взгляды встретились. И как только инстинкт самки определил угрозу – птенца опасности, – она пыталась понять, с какой стороны ее ждать от меня. И это предчувствие замутило прозрачность ее глаз.

– Да, – сказала я. – Мы там были с другими ребятами… Сами знаете с кем.

Она не подтвердила, что знает, и не опровергла. А просто продолжала смотреть на меня в ожидании дальнейшего. Я понятия не имела, что она знает о Снайпере. О его тайной жизни, о его прошлом, об угрозе, нависшей над ним.

– Он гениальный художник, – вымолвила я, отважившись. – Я им восхищаюсь.

Дальше я без умолку говорила минуты две, имея целью несколько разрядить обстановку. Рассеять недоверие, которое я все еще замечала в ее глазах, когда она устремляла их на меня, как рентгеном просвечивая все, что я имела предложить. Я говорила о том, что занимаюсь историей искусства, а специализируюсь на современных художниках, о своих связях с музеями и издательствами. Но вскоре почувствовала – она слушает без прежнего внимания. Время от времени вежливо кивает, но не выказывает уже сколько-нибудь значительного интереса. Однако инстинктивное ощущение опасности как будто задремало. Дважды она украдкой взглянула на часы, и я поняла, что ей нет дела до моих слов. Сейчас она была просто вежлива со мной, исполняя у себя дома долг гостеприимства, но испытывала растерянность и отчасти даже неловкость, потому что ее любовника не было с ней сейчас. А она была уверена, что он рассеет или укрепит ее подозрения. Потому что привыкла слепо ему доверять. И скорей всего, заключила я, в том-то все дело. Все очень просто. И не было никакой тайны в этих зеленых глазах и вообще ничего, кроме пустоты. Мужчины склонны полагать, что в глазах красивых женщин что-то таится, но чаще всего они заблуждаются. Я ведь сама ожидала большего от спутницы Снайпера, а увидела перед собой лишь крупное, смуглое, пышное тело – лакомый кусок плоти. Она сама даже не знает, саркастически подумала я, что этот ее сожитель – или кто он ей – один из самых знаменитых и разыскиваемых райтеров в мире.

Тут хлопнула дверь, и, поднявшись на ноги, я увидела перед собой явно растерянного Снайпера.

Схватив за руку, он подтащил меня к лестнице. Мне было больно, но я не сопротивлялась. Под изумленным взглядом женщины дала ему проволочить меня по коридору в прихожую и только там взглянула ему в лицо.

– Пусти, – сказала я, высвобождаясь.

Он был по-настоящему взбешен и в эту минуту мало походил на терпеливого снайпера. Образ, что сложился у меня за несколько недель поисков, не имел ничего общего с этим человеком, у которого лицо было искажено от ярости, глаза налились кровью, а напруженные руки готовились ударить или задушить.

– Ты не имеешь права… – еле выговорил он. – Ни здесь… Ни с ней.

– Не хватало этой детали, – ответила я хладнокровно. – Это была долгая охота.

Неизвестно почему мои слова мгновенно успокоили его. Он стоял неподвижно, глубоко дышал, овладевая собой. Можно было подумать, что это я его сюда выволокла, а не он меня.

– Надо было зайти тебе в тыл, – добавила я.

И крепко взялась за перила над лестничным пролетом, зиявшим под ногами. С третьего этажа лететь не хотелось бы. Хватит и того, что было.

– Ты ничего не понимаешь… – пробормотал он.

– Начинаю мало-помалу.

Дверь в квартиру была открыта, и я заглянула в коридор. Женщина стояла в глубине, едва различимая в полутьме, и смотрела на нас издали.

– Ковырялка хренова, – сказал мне Снайпер.

Сказал бесстрастно, словно оповещая о том, что общеизвестно. Что ж, подумала я, у него верный глаз. Как и подобает хорошему художнику. Что есть, то есть, не отнять. Я продолжала смотреть в коридор, и Снайпер, обернувшись, проследил направление моего взгляда.

– Ты давно уже мог быть трупом, – заметила я. – Забыл? Как только мы встретились… Ничего не было бы проще. Но речь не о том.

Теперь он пристально смотрел на меня. Потом отступил на два шага, медленно притворил дверь. Мне показалось – в нерешительности.

– Я ведь тоже иду на риск, – добавила я. – Немалый. И ты это знаешь.

– Ты не имела права, – твердил он свое.

Это звучало как официальный протест. И я издевательски улыбнулась:

– Не узнаю тебя… Кто это тут говорит о праве? Снайпер?

Я сняла руку с перил. Это было уже не нужно.

– Тот самый Снайпер, который провозглашал: «Что разрешено – то не граффити»?!

Он глядел мне в глаза внимательно. И, может быть, чуть тревожно.

– Есть у меня такое право, – продолжала я. – Я его заслужила, выслеживая тебя, как ищейка. И, черт возьми, выследила.

Он кивнул чуть заметно и спросил сквозь зубы:

– И что?

Мне понравился его тон. Дело поворачивалось новой гранью. Теперь мы вступали на мою территорию.

– Не воображай, что после стольких трудов я уйду подобру-поздорову. Слишком много твоих слабых мест я теперь знаю.

И помолчала, чтобы он освоился с этой идеей. А идея, между прочим, замечательная, идея с большой буквы «и». Формулируется очень просто – быть или не быть. Потом пожала плечами:

– Тебя самого не устроит, если я сейчас уйду.

Можно было не говорить, но я хотела подстраховаться. Он надолго задумался. И глядел на меня при этом так, словно прикидывал вероятный ущерб. Подсчитывал возможный убыток.