Освоение времени (СИ) - Ананишнов Виктор Васильевич

Конечно, посмотреть бы, чем и как обычные люди живут: быт, повседневный отдых. Но это — в гости напрашиваться, значит… А по гостям я ох, как не люблю ходить. Придёшь, сидишь болваном, хозяев развлекаешь, а твой приход для них — лишние заботы…

Уж лучше, пришло ко мне решение, я здесь сам как-нибудь побываю. Без опекунов. Тогда всё и посмотрю. А то — по улицам слона водили, как видно на показ… Ещё чего! Не столько я буду смотреть, сколько на меня, как на реликт прошлого.

И Симон, и Маркос, по-видимому, иного от меня и не ожидали и больше никаких предложений не делали. Перешли сразу к вопросу об аппаратчиках.

— Твоё соображение, Ваня, — сказал Леви, — до сих пор уточняется. Возможно, метеорит запустил нечто, влияющее на субстанцию времени, и теперь мы можем до определённого предела уходить в прошлое. Но вот что это такое? Что могло протянуть нам руку из прошлого и связать в единое целое такой громадный промежуток времени? И насколько уникально подобное событие в истории Земли? Может быть, в эпоху до этого метеорита каналы во времени уже существовали? Да и единственное ли это каналообразующее место на Земле? К тому же, метеорит — этот только гипотеза. Возможно, он никакого отношения ко всему случившемуся с вами не имеет отношения, а просто так совпало….Видишь, сколько сразу проблем, требующих разрешения, принёс ты нам. И это только те, что лежат на поверхности и сразу приходят на ум. А сколько ещё иных, уже просматриваемых, и тех, что ещё возникнут. — Он энергично потёр руки. Радостно улыбнулся. — Работы хватит всем.

— Чем могу вам ещё помочь? — спросил я ради вежливости.

— Пока ничем. Мы будем разбираться. Подумаем. Уж потом обратимся к тебе. И тебе придётся опять сходить к нашим сотрудникам и передать наше решение. Кстати, у тебя не было с ними языковым трудностей?

— Нет. У них же эти… Симон говорил. Лингвистические устройства есть.

— Лингвамы?

— Да, — я оглянулся на Симона, ища подтверждения.

Он кивнул. И тут у меня мелькнуло! Вот что надо заиметь. Это вещь стоящая. С кем хочу, с тем и поговорю без переводчиков. А то ходоки общаются между собой не столько словами, сколько жестами.

— А мне можно дать такой лингвам?

Они переглянулись.

— В принципе, да, — сказал Маркос. — Но вам тогда придётся задержаться. Лингвам трансплантируется.

— Если ненадолго… — поторопился сказать я, прежде чем до меня дошло, что означает это — «трансплантируется». — Он что, вшивается?

— Вводится.

— Куда?

— Да хоть куда. Мне вот ввели его в ухо, — Маркос коснулся правой рукой мочки. — А тебе, Симон?

Я рассмотрел его ухо. Никаких следов: ни подкожных бугров, ни швов каких-либо.

— Мне встроили в вечный зуб, — повёл челюстью Симон.

Леви качнул головой.

— А я отказался, когда мне его предложили поставить. Да, Ваня? Что ты хочешь сказать?

— Так всё-таки, долгое это дело? — стал я добиваться своего.

Маркос неопределённо повёл рукой.

— Я сейчас выясню, где это можно будет сделать быстрее.

— У Алекса, — не столько спросил, сколько подсказал Симон.

— Думаю, да, — Маркос поджал нижнюю губу. — Попробую, если он сейчас в состоянии… Подождите!

Он направился в другую комнату, где находился Алекс. В походке его была заметна неуверенность.

Мне все их реплики о встраивании лингвама то в ухо, то в зуб не очень понравились. К тому же, решение подключить к этому Алекса сопровождалась явной нервозностью. Складывалось впечатление, что они, в принципе, не против того, чтобы я обзавёлся лингвамом, но всё это не так-то просто. А поскольку я не отказался, когда они мне намекнули о таком положении дел, то им пришлось искать выход, чтобы удовлетворить мою блажь.

Однако просьба с моей стороны показалась мне уместной и для исполнения довольно скромной по сравнению с тем, что я действительно мог попросить их организовать мне экскурсию на Луну или на Марс.

— Это… эта операция сложная? — спросил я у Симона и проглотил подступившую вдруг кислую слюну. — Под наркозом?

Ненавижу и, честно сказать, побаиваюсь самого слова «операция», если оно означает вмешательство в мой организм.

— Нет, что ты? — развеял мои страхи Симон, в усмешке дёрнув щекой. — Никаких наркозов. На уровне укола. А если Алекс…

— Он распорядился, — досказал за него Леви, торопливо выходя из-за угла устройства, перегородившего проход. И мне: — Иди, Ваня, за мной!

Маркос в пять шагов пересёк свою комнату, приложил руку к стене. Она стала прозрачной. Во всяком случае, от его руки пошли словно разводья, делая стену вначале ясной, а затем и вовсе убирая её. Она истаяла, открыв проход в тесную каморку, чуть больше телефонной будки.

— Сюда, Ваня, — пригласил он меня и пропустил в кабину. — Тебя встретят и отправят обратно.

Не успел я хотя бы бегло осмотреться, куда это я, собственно, попал, как стена материализовалась, запирая меня со всех сторон, свет на время потускнел и вновь загорелся. Следом опять пропала стена, и открылся выход.

Всё это произошло в течение считанных секунд. Я не смог ни о чём подумать и проанализировать свои ощущения. Так бывает, когда входишь в лифт, кто-то за тебя нажимает кнопку — двери сомкнулись, и тут же неизвестно почему раскрылись. Вот и все мои ощущения. Вошёл и вышел…

Встречал меня невысокий, бледный лицом человек. Поверх его плеч была наброшена накидка, похожая на пончо, но не из шерсти лам, а из серебристо-белого материала. Складки её не мешали движению рук.

Он представился: — Нарсет. Окинул меня взглядом зеленоватых мерцающих глаз. Словно подражая Леви, так же приглашающе повёл рукой.

— Проходи! Куда будем вводить? — усаживая меня, спросил он, хотя и спотыкаясь на каждом слове, но по-русски.

Я нервно передёрнул плечами от его торопливого вопроса. Мог бы с подходом каким-нибудь это сделать. А то — сразу в лоб.

— Не знаю.

— Ну да, — охотно констатировал он факт моего незнания. — Я обычно советую в вечный зуб, но у тебя, как я узнал… — Он покачал головой — осудил такую не осмотрительность с моей стороны. А я об этом вечном зубе узнал всего пятью минутами раньше. Что ещё за вечный зуб? А он продолжал: — …вечного зуба нет. Тогда лучше в мочку уха или в нос. — Он тут же внимательно осмотрел моё лицо. — Нет, твой нос… — Сделал мину. Чем ему мой нос не понравился, уж и не могу сказать. Всегда им гордился, да и другие отмечали его правильность. Он же решал: — Пожалуй, будет правильным в тыльную часть мочки. Волосы у тебя длинные. На первое время прикроят, а после прорастания, когда всё придёт в норму…

Это я привожу перевод его неторопливых рассуждений, как они мне были понятны. На самом деле, такие слова, как-то: трансплантация, кортикализация, иннервация и другие, неведомые для меня до сего дня, — составляли основную часть его толкования, пока он вживлял или вставлял этот пресловутый лингвам в моё ухо.

Это была расплата за желание его иметь.

Я сидел в обычном кресле с далеко откинутой назад спинкой. На мою мочку был подвешен в виде клипсы громадный и довольно-таки тяжёлый зажим. В ухе постоянно раздавалось потрескивание от нагрузки на него.

— Посиди так, — обыденно сказал Нарсет, как о безделице какой-то. Вот если бы у нас, в нашем времени, произошло нечто подобное, то я представляю, на что это было бы похоже. Телевидение, радио и газеты захлебнулись бы от восторженных статей и речей. А он, Нарсет: — Постарайся ни о чём не думать и не делать резких движений. Представь, что ты на отдыхе… В полудрёме…

Заставить себя не двигаться — проще простого. Но по поводу «не думать» — всё наоборот. Лучше бы он об этом не упоминал. Моя голова тут же словно раскололась от всевозможных мыслей — отрывочных, случайных, волнующих…

— Вот и всё, — Нарсет внимательно осмотрел моё горящее как в огне ухо. — Болит?

— Горит.

Он кивнул и пообещал:

— Скоро пройдёт. И, пожалуйста, день-два поменьше касайся… ощупывай… — он ввернул какое-то словечко, — чтобы не раздражать.