Хакер - Андрей Житков

Лобстер взял себя в руки, пододвинул кресло к монитору.

(19.30)

Кому: Лобстеру.

От: Главного киберпанка страны Гоши.

Тема: «Пора бы встретиться».

«Дорогой ты мой Лобстрюша! Что же ты молчишь, другу на письма не отвечаешь? Или адрес мой электронный забыл? Я тебе его сто раз напишу, чтоб ты выколол в уголках своих прекрасных глаз! По поводу человеческой забывчивости расскажу тебе одну очень поучительную историю. Однажды отправились мы на нашем маленьком сухогрузе с партией резиновых изделий к острову Свободы Куба, что лежит рядом со злобной американской империалистической акулой и занимает площадь, равную подошвам демонстрантов, марширующих по Красной площади в день 7 ноября. Впрочем, это не суть… Ну вот, зашли мы, значит, в Гуантанамскую бухту. Местечко там — почище, чем твоя Тверская в вечернюю пору. Девочкам заработать себе на жизнь абсолютно нечем: мужики сутками на плантациях сахарного тростника спины гнут, иностранцев в помине нет, поскольку им кроме голой задницы ещё и культурную программу подавай. Они по Гаване на „кадиллаках“ с сигарами разъезжают, а гуантанамские девочки горькие слёзы льют и чулки штопают.

Мы с моими сотоварищами, конечно, как могли, девочек утешили, но их там как коз на пастбище, тысяч двадцать, а нас всего семеро, настоящих мужиков, на всём сухогрузе. В общем, решили мы в Гавану за настоящими мужиками сходить. Вдарили узлов двенадцать вдоль восточного побережья свободолюбивого острова и на следующий день прибыли в Гавану. Гавана, я тебе скажу, Лобстрюша, город замечательный, там до сих пор люди настоящие сигары курят, а не вашу саранскую труху. Ну вот, нашли мы в пятизвёздочном отеле десять солидных господ с родословными. Все исключительно люди порядочные, виски литрами пьют, с золотыми гильотинками для сигар в сортир ходят, не говоря уж о других человеческих достоинствах. Погрузили мы их на свой сухогруз и отправились назад в родную уже теперь Гуантанамию. Да только случилось у нас по дороге одно маленькое ЧП. Господа с родословными проблевались, протрезвели и стали требовать, чтобы мы их назад в Гавану отвезли. Не нужны им, оказывается, несчастные гуантанамские девочки. Мы им, конечно, шиш под нос, солярка не казённая, валютой плачено, а они нам, согласно Женевской конвенции, по мордасам за отеческую заботу. Ну и понеслась. Ничто, Лобстрюша, не ценится так дорого и не даётся так дёшево, как человеческая неблагодарность! Мало того что эти благородные господа во время драки своими золотыми гильотинками нам мизинцы пооткусывали, так меня ещё и за борт вышвырнули, будто я погибший от желтухи моряк!..»

Лобстер задумайся. А ведь верхней фаланги мизинца у Гоши на правой руке действительно не было. Значит, тот, кто писал это письмо, его знал или, по крайней мере, видел. Лобстер взглянул на адрес отправителя. Да, адрес был Гошин. Ну так все эти хакерские штучки он знал — ты думаешь, что отправил корреспонденцию на Фурманный, а на самом деле она в Антарктиду к пингвинам ушла, потому что ящик взломан — есть такая программка, которая любое «мыло» переадресует анонимному получателю. Ладно, с этим дерьмом он ещё разберётся!

«Вымок я до нитки, да ещё акулы своими плавниками пятки щекочут. Щекотки этой я на дух не переношу! А у самого берега тяпнул меня за ногу электрический скат. Тыщ шесть вольт дал, не меньше! Лежу я, значит, в воде и думаю, руки-ноги не шевелятся, язык не ворочается, дышать не могу. Как же мне теперь гуантанамских девочек утешать? Тут пацаны местные прибежали, схватили меня за шнурки, на берег вытащили и кричат по-басурманскн: „Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца“. Тятя на плантациях сахарного тростника спину гнул, зато мамаша дома оказалась. Знойная такая дамочка. Она мне искусственное дыхание по полной программе сделала! Я такое только в „Империи страсти“ видал. Ну вот, зашевелились мои члены, ожил я, значит. Она меня и спрашивает: как зовут тебя, иноземец? А я никак вспомнить не могу: то ли Ромуальд, то ли Бонифаций. На всякий случай оба имени назвал. Ладно, говорит, Ромуальд Бонифациевич, будешь вместе со мной рыбу ловить. И стали мы с туземкой в Атлантическом океане рыбу ловить. День ловим, другой ловим. Только толку от этого чуть — имени своего я вспомнить не могу.

А на третий день вышли в море, смотрю, моя посудина вдоль побережья кандыбает. Побитая вся, будто её господа золотыми гильотинками порубали. Мужики меня увидали и кричат: „Эй, парень, ты наш, советский?“ А я им кричу: „Ваш, конечно, советский!“ — „Ну, тогда полезай на борт!“ Влез я на борт и говорю: „Вы хоть скажите, как меня зовут?“ А они только плечам пожимают. „Мы и свои-то имена забыли, а ты с нас чужое требуешь“. Оказывается, господа с гильотинками всю команду за борт побросали. Пацанов, так же, как и меня, электрические скаты попортили, так что стала наша команда безымянной. И что самое страшное — разучились мы с тех пор читать и писать, будто и вовсе в школу не ходили. Ей-богу, не вру. „Б“ от „М“ отличить не мог. Так и пришли мы в беспамятстве в Питер.

А там таможня. И на таможне этой соответственно таможенники стоят — ребята строгие, подтянутые, если что не по ним — сразу тебя в контрабанду определят. Ну вот, прохожу я, значит, через таможню. Таможенник то на меня, то в паспорт, то в паспорт, то на меня. Ну, не похож, конечно, рожа электричеством перекошена. Посмотрел бы я на твою, если б тебя шестью тысячами вольт шандарахнуло! В общем, не признаёт меня таможенник и спрашивает: „Георгий Александрович?“ А я, как назло, уже к своему новому имени привык. Не сообразил от волнения и мотаю отрицательно головой — нет, говорю, не Георгий Александрович, а Ромуальд Бонифациевич. Ну, тут он, конечно, в свисточек засвистел, прилетели ангелы в погонах, подхватили меня под белы рученьки и спровадили в участок до выяснения персоны. Признать признали, конечно, но только с тех пор держали меня взаперти и ни в какие заграничные путешествия больше не отпускали. А господ с золотыми гильотинками я с тех пор за полмили обхожу. Не дай бог, второй мизинец отстригут! Вот такая, Лобстрюша, история. Видишь, как оно, всё забывать? Дело моё в силе. Отпиши немедля».

Лобстер потянулся было к сотовому телефону, но вовремя вспомнил, что сотовые прослушиваются, снял обычную трубку, набрал номер.

— Хэ, это я, Олег. У меня неприятности. Я получил послание от Гоши, он предлагает дело, причём в свойственной ему стёбовой манере, и требует немедленного ответа. Отвечать?

— Нет, Олег, дождись меня, — сказала Хэ и повесила трубку.

Он подумал, что она, наверное, не знает кода на подъезде, но тут же посмеялся над собственной наивностью. Триллер опять взялся за своё: стал тереться о ноги и мяукать.

— Идём, идём уже! — Лобстер взял котёнка на руки и понёс на кухню. Покормил Триллера, сам наспех перекусил крабовыми палочками. Послание Гоши не на шутку встревожило его. Что от него хотят? Выманить, подставить, убить? Или это обычный взлом? Да уж куда обычней — писать письма от имени убитого! Значит, утверждение китаянки об их с Никотинычем полной безопасности — пустая болтовня? Если в него сегодня не стреляли, вовсе не значит, что этого не произойдёт завтра!

В дверь позвонили. Лобстер уже по привычке на цыпочках подкрался к дверям, глянул в глазок. Дядя Паша. Ну нет, хватит, достал! Сегодня он ему не откроет, в прошлый раз за разговорами они до пяти утра просидели. Ему завтра работать! Да и Хэ сейчас приедет. Дядя Паша позвонил ещё раз десяток, потом несмело стукнул в дверь кулаком и ушёл.

Лобстер вернулся в комнату и щёлкнул мышкой. За заставкой с виляющими хвостами рыбками скрывалась парящая в голубом пространстве голова отца. Теперь была она вся обтянута мышцами, и кое-где уже начали прорисовываться подкожные белесые слои. Лобстер смотрел на объёмное изображение, и ему было немного жутко — настолько оно было реальным, будто он сидит на уроке анатомии и изучает мышцы лица.

Хэ пришла через полчаса. На ней был длиннополый жакет, под которым скрывался модный брючный костюм. Девушка была неразговорчива и, как показалось Лобстеру, чем-то расстроена, подошла к монитору, уткнулась в экран, читая послание.

— Да, это его стиль, — кивнула она, закончив. — И мизинца у него нет, тоже верно. Я отрубила ему его большим кухонным ножом.

Лобстер посмотрел на Хэ с уважением.

— Ревность?

— Какая разница? Дело прошлое. С начальством я переговорила, пиши ему, назначай встречу, — жёстко сказала Хэ.

— Где?

— Где хочешь. Хоть на Останкинской башне. Сам ты на неё не пойдёшь. Пойдёт другой человек, о котором тебе знать не обязательно. Твоё дело переписываться с ними. И никакой самодеятельности.

Лобстер кивнул в ответ. Повисла пауза. Хэ смотрела на объёмных рыбок, Лобстер на неё. При свете настольной лампы её кожа, покрытая нежным пушком, казалось, сияла. Лобстер не удержался и прикоснулся к её щеке. Девушка резко обернулась. Он отдёрнул руку.