Клиника Сперанского - Дмитрий Баюшев

   А если в автоматическом режиме, то камера обычно устанавливается повыше, так обзор больше, но никак не на уровне пупка.

   Ясное дело, за ним следили и при этом вели съемку из кармана, уподобившись сбрендившей Моллюсковой. Кстати, может именно они и научили бедную женщину щелкать через дырку в халате. Спрашивается, кто - они?

   Теперь уже понятно, что Логус здесь ни при чем.

   Итак, убив Моллюскова, преступник или преступники зафиксировали труп на пленке (флэш-карте), а далее сляпали довольно правдоподобный фотомонтаж со следователем Сергеевым в главной роли. Кстати, он, Андрей, известен им как следователь Сергеев и никак более.

   Фу ты, от сердца отлегло, хотя и так было очевидно - туфта, навет, подлое очернение. Теперь всё можно по полочкам разложить перед тем же Ираклием, перед тем же Логусом, что на сайте - чистой воды фальшивка.

   Но извращенный факт имел место, и Новиков позвонил Уханову.

   Тот, несчастный, спал после вчерашней встречи в посольстве Монголии. Как известно, главная болезнь дипломатов - цирроз печени, теперь к дипломатам активно присоединилась и политическая элита.

   Уханов был еще молод, и ему, чтобы вывести из организма токсины, достаточно было крепкого сна, утреннего душа и горячего острого завтрака. С возрастом возникнут проблемы, проецируемые на печень.

   - Может, поэтому сейчас во власть принимают молодых? - подумал Новиков, слушая, как Уханов после дурного, какого-то птичьего "Аллё" покашливает и похмыкивает, прочищая горло.

   - Это я, - выдержав паузу, сказал Новиков. - Прошу извинить за ранний звонок, но желательно встретиться...

   Мы же тем временем перенесемся в одну из частных могучих клиник, всячески поддерживаемую и опекаемую Московской мэрией, поскольку здесь её члены проходили бесплатную диагностику на дорогущих импортных аппаратах и амбулаторно лечились от полового бессилия, ожирения, умственных и прочих внутренних расстройств. В лечении активно применялись гормональные препараты, о чем пациенты были заведомо уведомлены, а так как во всем мире гормоны стоят немалых денег, то никто особо не возражал. На халяву-то. Тем более, что эффект был разительный.

   Но это так, к слову, экономность городских властей не входит в нашу тему. Мы отправимся в один из корпусов клиники, попасть куда обычному человеку совершенно невозможно из-за продуманной системы охраны. В экстренных случаях предусмотрена отсечка отдельных блоков здания с центрального диспетчерского поста - проходы наглухо перекрываются стальными щитами.

   Хирург Анохин, могучий мужчина сорока с лишним лет, для удовольствия таскающий по вечерам штангу, электронным пропуском открыл дверь одной из палат. Его сопровождали помощник Зверев с чемоданчиком и санитар Кавлягин - детина под два метра ростом с волосатыми ручищами рубщика мяса. Все, естественно, в белых халатах, но у Кавлягина, которому главное не в разрезе пинцетом ковыряться, а в лоб засветить разбуянившемуся больному, утихомирить, рукава засучены.

   На единственной в просторной палате кровати головой к забранному решеткой окну лежал человек с натянутой до глаз простыней. Спал.

   - Прикован? - с опаской уточнил Зверев.

   - Ага, - отозвался Кавлягин.

   - А кто же простыню натянул?

   - Да фиг их, этих обормотов, знает, - с сомнением сказал Кавлягин.

   - Тэ-экс, - деловито произнес Анохин и пощелкал пальцами перед лицом спящего.

   Тот мгновенно раскрыл глаза - желтые, волчьи, в которые лучше не смотреть.

   - Как себя чувствуем? - ласково спросил Анохин.

   - Благодарствуем, - тихим шипящим тенорком ответил больной.

   - Посмотрим, что у нас, - сказал Анохин, отгибая простыню и обнажая живот с двумя полосками пластыря.

   Тело у больного было поджарое с рельефными мышцами. Вообще-то по всем меркам он был тощ, но, чувствуется, невероятно вынослив. Кожа белая, незагорелая, лицо узкое, неинтересное, с легким загаром. Такого увидишь, не обратишь внимание, вот только что глаза... Однако, их можно опустить или надеть черные очки.

   Запястья и лодыжки больного были прикованы к кровати, и это могло бы показаться странным, ведь человек судя по всему недавно перенес операцию. Может, чтобы, ворочаясь во сне, случайно не травмировал самого себя?

   - Ну, тэк-с, - сказал Анохин и крепкими пальцами с треском отодрал от кожи пластырь.

   Отогнул его вместе с желто-розовым от гноя и сукровицы тампоном. Живот у больного заходил ходуном.

   - Спокойно, спокойно, - произнес Анохин, - разглядывая шов. - Что и требовалось доказать.

   - Меньше суток, - заметил Зверев. - У иного и за месяц так не зарастает. Течет, понимаешь, подгнивает, смердит.

   - Тьфу ты, - сказал Кавлягин. - Зачем добавлять-то, и без того тошно.

   - Ну-ну, Александр, - урезонил его Анохин. - В нашем деле нет слова "тошно". Я думаю, можно уже и не закрывать. Олег Михайлович, голубчик, снимите и вторую повязку, обработайте оба шва, пусть подсыхают.

   - Слушаюсь, - ответил Зверев, ставя на табуретку свой чемоданчик и открывая его.

   Подготовил спирт, вату, подцепил пинцетом пластырь, принялся пальцами отдирать его, да что-то не подрасчитал, причинил пациенту боль. Тот тоненько, по-собачьи, взвыл, напрягся, пресс обозначился рельефными пластинами. Звереву бы подождать, а он, напротив, дернул, открыв сочащуюся рану.

   - Черт, - сказал не ожидавший этого Анохин. С первой-то всё было в порядке, уже зарубцевалась.

   Больной бешено заметался, и вдруг лопнул ремень на левой руке, потом на правой. Тощий сел в кровати, помогая себе руками, освободил ноги. Всё происходило как в убыстренной съемке, миг - и скованный до этого пациент оказался на свободе.

   Ткнул Звереву кулаком в горло, тот упал, выпучив глаза и задыхаясь.

   Внимательно, наклонив голову, Шубенкин посмотрел на Анохина, радостно осклабился, показав мелкие, заостренные, как у акулы, зубы и внезапно скакнул вправо к Кавлягину. Его он, наверное, посчитал более опасным, чем Анохина.

   Молниеносно без размаха вонзил указательный палец в живот санитара. Тот, кажется, просто не увидел его стремительного перемещения, но и боли сразу не почувствовал. В растерянности поискал глазами, увидел перед собою ощерившегося дохляка, поднял пудовый кулак, чтобы вырубить оглоеда, как всех до этого вырубал, и завял, мешком повалился на пол.

   Зато Анохин успел схватить табуретку (чемодан Зверева, звеня выпадающим из него содержимым, улетел в угол) и обрушить на макушку больного. Удар был жесток, пациент как раз поворачивал к нему голову, подбородок его находился над плечом, а металлическая табуретка тяжела. Вот так обычно и ломают шею.