Войны кровавые цветы: Устные рассказы о Великой Отечественной войне - Кондакова

«Ты будешь на смертельной минуте и останешься жива». И как раз перед отъездом мне привиделось, будто Нальке в это время бомбой хоть пятку, а оторвать надо было. И я говорила: «Все садитесь возле меня, только Нальку Пушкареву не надо. Ей хоть пятку бомбой, да оторвет, а мы через нее погибать должны».

Бомбили нас: колеса скоробило, дверь выбило, и все ж мы уцелели. А еще в Медведеве, как готовились в дорогу, я сходила к начальству и попросила подцепить наш вагон в хвост. Они и говорят: «Сергеева, а почему?» А потому, что наш состав разбомбить[21], то могут идти вагоны — гармонью это называется — один на один. А если мы — в хвост, то может разорваться состав, и хвостовой вагон откатится. Уйдет куда-нибудь или откатится, встанет, как ему позволит место. Коли в гору — встанет, а под гору — то оторвется (если он невредим) и уйдет.

Вот и наш крайний вагон откатило немножко. А ведь я-то знала, что говорю: недаром мы с мужем работали на железной дороге, да и судьбу я предсказывать умею.

3. Мужские голоса разговаривают

Война шла. На железной дороге своротило один вагон с военными в дрябь. Тащить некому было. Так три года вода красная шла — я пить не брала.

А на третий год вышел, выплеснуло одного… На горле пятнышко крови так и осталось.

С той поры, как двенадцать часов дня — не одни мы слышали — гомон мужской, плещутся в воде, купаются, разговаривают. Пойдешь к болоту — ничего не слышно, а как за сопочку зайдешь — тут они и заплещутся опять. В реку-то посмотришь — вода чистая, все видно, и нет никого! А вот плещется под берегом вода, и будто мужские голоса разговаривают. Первый-то раз я брала там ягоды, сильно ягод много было. Вижу — линия, дальше ходить нельзя. И вдруг слышу-слышу… Я не один раз слышала. А подойдешь к реке, посмотришь, раз — и никого не видно! Я уж тогда не стала ходить: можно спортиться.

А там мы косим и сушим сено. И вот одна женщина с девочкой — Валей звать — справят сено; как двенадцать часов, так бегут к нам. Она: «Валенька, Машенька, лихонько какое! Слышно! Не можем мы…»

То души загубленные и незахороненные стонут там. Пропавшие души покоя требуют.

4. О кровавых цветах

Вглядись хорошенько: вот промеж Тяплова и Соломина на поле вся земля была поливана кровью человеческой. Не рассказать, какие там бои шли. Днем свету белого не видать, а ночью небо пламенем занимается. Лишь стала остывать матушка сыра-земля от горячей людской крови, то от фашистской, звериной — смрад поднялся и зловоние всякое, а летом — глядим, бурьяном все заросло: и окопы, и блиндажи, и канавы, и так — целые ложбины. А промеж него, бурьяну-то, где наши соколы за правое дело пали, там кровь их честная в землю впиталась, по капельке, по жилочке в зерна собралась, и цветы из зерен этих кровавые выросли. Поднялись они высоко-высоко, словно манят к себе, и цветут пышные, головистые целое лето, до поздней осени.

Взглянешь на них — сердце заходится, ноги подкашиваются, и слезы рекой хлынут! Кто ж посеял вас, кем поливаны, родимые? А они, ровно в ответ тебе, наклонятся: приласкай, дескать, пригрей на сердечушке, добрым словом помяни.

5. Промеж бурьяну цвели красные цветы

Деревня наша вся была разбита и сожжена. Не осталось ни одной постройки. И были мы угнаны в Смоленскую область в мае месяце. И вот приехала я в родные места, как немцев прогнали (это в сорок третьем году!). Кругом пустырь. Одна дощечка на столбике показывает: «Кокошкино». Ходить нигде было нельзя. Не пахали, не сеяли. На телах убитых выросли бурьян и красные цветы. Это как в песне:

Над костями павших поросло бурьяном,

И развеет ветер вихрем-ураганом.

Промеж бурьяну цвели красные цветы, большие стебли — выше человеческого роста.

Когда стали косить, эти цветы обходили: знали, что они на телах убитых растут. А потом за зиму они высохли. Стали мы по весне жечь чапыжник, и начались взрывы один страшнее другого. Перепугались: как на войне землю-то рвет.

А больше всего цветов этих выросло у рощи Подковы, где Соломино с Тяпловом раньше было. Это у наших солдат, что там стояли, пароль был такой «Подкова», так названье-то и пошло. Лесок там был невысокий, и много осталось там разбитого оружия, немецких мин и убитых. Туда несколько лет не приходили люди, и только рос там бурьян и цветы промеж него, ижно больно смотреть на лес и на цветы эти.

А мы здесь в Кокошкине как сожгли цветы, собрали на пепле кости убитых и захоронили в братской могиле. Вот и поставлен здесь в память обелиск.

6. Толька Воронцов

Вот мы через Вислу проходили, так там памятник стоит Тольке Воронцову, а на могиле танк его стоит. Воронцов танкистом был, на «тридцатьчетверке» ездил. Это такой классный водитель был, он вслепую танк водил, его машина слушалась, как ручная была. И вот когда мы его (немца) по Польше гнали, Воронцов побился об заклад, что немецкий танк обгонит, и в плен возьмет, и на буксире приведет в часть.

Когда к Висле стали подступать, воронцовский танк вперед вырвался. И видит водитель, что впереди его по шоссе немецкий танк драпает, а он на дроссель нажал и стал догонять танк, а тут поворот, и ему ничего не видно — и он с поворота вниз в овраг и на мину налетел. И все, — Воронцов был насмерть раненный. А немцы, как увидели, что танк подорвался, и начали по нему садить. Ну, и наши подошли, а он уже умирает. И перед смертью просил его танк на могиле поставить. И друзья танк из оврага вытащили и на его могиле ему поставили. А тот танк, немецкий, так и не ушел, он к мосту-то подошел, а мост уже подорван. Они все в плен сдались.

7. Как Мальцев с фашистскими офицерами в бане мылся

Пришел в немецкой одежде, с ними мылся, а потом им написал записку. «Осторожнее, господа офицеры, с вами помылся комиссар Мальцев».

8. Как свадьбу играл

Это в Фошне было дело. Они были в окружении. Мальцев обдумал дело так. Собрал знакомых девушек. Невеста была наряжена, как под венец, в фате. Жених был сам Мальцев. Букеты у него