Горы дышат огнем - Веселин Андреев

заместитель политкомиссара, он все же не нес основной ответственности... Его надежды становились и нашими: «У нас есть опыт, мы чувствуем свою силу. То, чего ждут от нас, вполне нам по силам, и мы эти надежды оправдаем».

Буки молчат, огромные и тяжелые. Листья будто металлические, не шелохнутся. Даже птиц нигде не видно в этот серый, морозный день. Всепоглощающая, напряженная тишина. Он говорит уверенно. Бойцы ловят каждое слово. Одни удовлетворенно кивают, другие вроде бы и хотят что-то возразить, но лишь нет-нет да махнут рукой. Очень важно, что скажет Цветан, командир.

...Их было трое. Только трое. И они даже не знали, где начать действовать. В Софии, на одной из нелегальных квартир, они мысленно оглядывали горы. Предлагали Средну Гору. Лазар стремился в свои родные Троянские горы. «Из окна виден был Мургаш. На него посматривали и два моих товарища», — это вспоминает Лазар двадцать лет спустя.

— Можно, — повторяет Цветан, — можно, но лучше, если мы создадим отряд, который будет действовать вон там...

Он указывает рукой на окутанные синей дымкой горы и вопросительно смотрит на нас.

Эта идея кажется привлекательной. Создать партизанский отряд в таком месте, что его можно видеть из окон военного министерства, из кабинета Гешева, из царского дворца... Это замечательно!

— Каждый выстрел будет слышен в Софии... — начинаю я, но меня прерывает Митре:

— А это что, плохо?

Мы с Цветаном улыбаемся.

— Наоборот!

Мысль эта выкристаллизовывается в одно слово:

— Замечательно!

Замечательным, в сущности, было само желание, так как до создания отряда было еще далеко.

Но они считали себя отрядом еще в тот первый день — день Ботева, 2 июня 1942 года. Какое замечательное совпадение! С годами оно кажется все прекраснее, потому что все ощутимее становится внутренняя связь между одним и другим событием. Их разделяют семь десятилетий, но кажется, что эти трое подхватили ружье Ботева в тот самый момент, когда тот выпустил его, еще теплым, из своих рук. Одно бесспорно — это было то же самое ружье, ружье борцов за свободу Болгарии. И самым замечательным было то, что подняли его повстанцы по всей нашей земле.

Здесь, под Мургашом, их было только трое, но отряд уже существовал. Ничего, что они были похожи на генералов без армии. Это была не разгромленная армия, а будущая армия. Еще не было бойцов, даже штаб они не могли укомплектовать (Цветан — командир, Митре — заместитель командира, Лазар — политкомиссар), но это не меняло существа дела.

И как тогда часто бывало, они начали со своего дома. Первыми ятаками были их жены: Невена, Иванка, Лена. Первыми домами-убежищами — родной дом Цветана в Столнике и Митре — в Ботунце.

Потом им носили хлеб ближайшие друзья из Софии. Потом знакомые открывали им двери своих домов в селах. Потом им открывали сердца и незнакомые люди.

Их было трое, потом стало пятеро, затем — семеро, девятеро. Это был самый мучительный период роста.

Во многие дома их не пускали. В некоторых селах у них не было ни одного верного человека. Их предавали. Они вынуждены были оставить и свое прибежище в горах — вырытые землянки. В них стреляли.

Самое страшное время — начало. Лето. Осень. Зима.

Если б я писал «чистый» роман, он обязательно был бы об этом раннем периоде. Периоде страшных страданий, периоде ужасов. И большой веры. Периоде рождения болгарского партизанского движения.

В то время невольно приходилось думать: а не напрасно ли все это? Почему, вопреки нашим огромным усилиям, так мало людей уходит в горы? Не станут ли участниками этого движения только убежденные коммунисты? От этих сомнений становилось невыносимо больно: ведь вчера мы верили, что на бой поднимется весь народ, а сегодня видим — среди тех, кто нас предает, есть и простые люди. Нужно было иметь много выдержки, здравого рассудка и идейной убежденности, чтобы стать настоящими бойцами и твердо поверить в народ. Помимо опыта подпольной работы важным подспорьем было героическое прошлое нашего народа. Я думаю, что Захарий Стоянов вдохновлял нас тогда не столько легендарным восстанием в Панагюриште, сколько своей одиссеей в горах[46]. Тогда кроме глубоко национальных существовали и непреодолимые религиозные различия, и народ, подвергавшийся страшным преследованиям, органически противопоставлял себя поработителям. А что говорить о предательстве болгар болгарами?.. Иначе обстояло дело в наше время, когда оккупация была сравнительно хорошо замаскирована, когда гитлеровцы открыто не грабили крестьянских амбаров, не арестовывали наших сыновей. В таких условиях не каждому был ясен национальный характер борьбы.

Удивительно обстоит дело с народом. В дни опасности он порождает тех, кто ведет его в будущее, порождает себя. Порождая их, он порождает свое страдание, иногда преодолевая самого себя. Героев вначале всегда немного, но это уже народ, настоящий народ. И хотя это кажется парадоксальным, но вникните в сущность: прежде чем народ в себе станет народом для себя (перефразируя слова Маркса), народ может идти и против самого себя. Поэтому всегда тяжело первым! И поэтому слава первым! Они заслужили эту славу!

Да, конечно, главным врагом был фашизм. Я хотел только напомнить, как трудно было добиться консолидации антифашистского фронта. А над головами столь малочисленных борцов висело (простите, я повторю слова из своего эссе) и давило всей своей чугунной тяжестью фашистское государство, не уничтоженное, как это было кое-где, а усиленное оккупантами. Оно душило обманом, страхом, кровью — своей армией, жандармерией, полицией (численность которой с 1940 по 1943 год увеличилась в пять раз!), карательными отрядами, «общественной силой»[47], вооруженной сельской милицией, фабрикантами, богачами, корчмарями, попами, дармоедами, разного рода несчастными людьми, игравшими роль послушного орудия в чужих руках. Душило чиновническо-полицейским аппаратом, военно-полевыми судами, расправами над малолетними, узаконенным беззаконием. Душило скрипящими виселицами, залпами расстрелов, тюрьмами, концлагерями, штрафными ротами, комендантским часом, пропусками, обысками, арестами, облавами, широко развернутыми военными операциями. И нельзя забывать, что фашисты сочетали террор с идеологической обработкой. Конечно, результаты частенько оказывались противоположными желаемым, но нельзя их сбрасывать со счетов. Теперь это сделать легко, но это идет вразрез с исторической правдой. Кого только не было! Кубратисты, «защитники» родины, цанковцы, легионеры, кунчевцы, охранники, бранники, отцепаисиевцы (каждое имя опошлили!), ратники болгарского духа[48]... Я чувствую, что от одного этого перечисления вам уже нехорошо, а нам они тогда стояли поперек горла...

Наше восстание не могло вспыхнуть вдруг, подобно Апрельскому. Оно должно было долго и мучительно созревать. И те, первые, длительное время были страшно одинокими. Не мудрено поэтому, что в