Стрельцы у трона. Отрок - властелин - Лев Жданов

Слушают пискливую речь стрельцы — и не знают: верить или нет?

Крестится, клянется со слезами карлик. Что за нужда ему врать? И с новой силой крики и проклятья Нарышкиным прозвучали в теплом весеннем воздухе.

Только к вечеру вернулся предатель-уродец домой и снова, как мышь, как ящерица, заскользил по темным углам дворцовых покоев, ловя толки и речи, приказы и распоряжения дворцовые…

Ураганом понеслись события, начиная с субботы 13 мая.

Сходки в слободах происходили и днем и ночью. Тревоги, набат колокольный и барабанный треск сменялись один другим.

Каждую минуту можно было ждать, что мятежники, рассчитывая на слабую охрану Кремля, двинутся в город. Но они не приходили. И во дворце уж привыкли к этим слухам и толкам о том, что «стрельцы выступают из всех своих гнезд с оружием и пушками».

Сначала у всех ворот кремлевских были поставлены усиленные караулы с приказанием: при первой тревоге запирать тяжелые ворота, опускать крепкие железные решетки.

Несколько раз так и делалось, но тревога оказывалась ложной — и снова скрипели ржавые блоки и цепи, завывали на штырях крепостные стопудовые створы ворот, распахиваясь настежь, по-старому.

Особенно насторожились в Кремле в воскресенье 14 мая. Обычно в воскресный день являлись уж который раз незваные, буйные гости в пределах Кремля, у решеток и лестниц дворцовых.

Все иноземцы-ратники, какие сейчас нашлись налицо, были стянуты в Кремель. У Красного крыльца стояли полевые орудия. Фитили дымились у пушкарей. Но какое-то зловещее затишье сошло в этот день на Кремль.

Ни одного стрельца не показалось ни с какой стороны.

Одних во дворце успокоило это затишье.

Другие толковали:

— Ой, быть худу. Кот также пригибается, дыханье таит, а потом и прядает на свой кус… Гляди, и они, окаянные, притихли перед наскоком наглым.

Матвеев также склонялся к последнему мнению, но ничего не говорил.

— Мы готовы. Што можно — сделано. А там — воля Божия.

Ночью, как и днем, особенно напряженной жизнью жила вся охрана Кремля. Но и ночь тихо прошла. Только к рассвету пришли вести из разных слобод:

— Изловили каких-то гонцов стрельцы. Будто за подмогой послали Нарышкины по городам, стрельцов бы извести вконец… Вот и пытали их до свету.

Думные бояре, сьехавшиеся уже во дворец на большой совет, послали проверить слухи.

Вести оказались верные.

По указанию Хомяка стрельцы успели перехватить двух-трех из верных людей, посланных по городам с царскими граматами.

Это явилось последней каплей, переполняющей сосуд.

Только что разошлись на короткий отдых отряды, сторожившие целые сутки у городских ворот, охраняя дворец и Кремль, как от стрелецких слобод двинулись передовые отряды мятежников, вооруженные одними копьями. Стрельцы толковали:

— Пищали — неспособны в тесном бою. И тово убьешь, ково не хочешь. Бердышами драться — тоже места нету в покоях да в переходах узеньких… А копье лучче всего. Надежная рогатина. И на медведя годится, не то на боярина…

Мятежники валили потоком, одна толпа за другой, со всех концов, со всех посадов, где были раскинуты гнезда стрелецкие.

Не по своей, конечно, воле двинулись в путь стрельцы.

Ровно в девятом часу утра, в понедельник 15 мая к сборным избам мятежных полков прискакало несколько всадников на взмыленных кровных жеребцах.

Это были Александр Милославский, братья Толстые, Василий Голицын и другие с ними еще.

Каждый из вестников гибели направился к заранее намеченной съезжей избе, где стрельцы, согласно уговору, стояли уже под ружьем, в походном строю, с барабанами, знаменами, с полковыми орудиями наготове.

И везде одну ложь громко объявляли всадники:

— Нарышкины царевича Ивана задушили. На царевен посягают, на старших, из роду Милославских. Спешите, ратные люди, как вы крест целовали, — выручайте род царский, племя царя Алексея… Нарышкин и Петра заточить хочет, сам на трон умыслил воссесть…

Звон набата слился с треском барабанов, призывающих выступить в поход.

Опытные в боевом деле люди, Василий Голицын и Петр Толстой, сейчас же сметили, что слишком тяжело вооружены стрельцы.

— Стой, ребята! Не с кем, почитай, и дратца во Кремле. Вести есть, што караулы там сняты крепкие. Оставьте пищали, бердыши. Кидайте мушкеты. И копья на них, собак, на Нарышкиных с Артемошкой-чародеем, и тово хватит… Ни одна душа за их и не заступитца…

Послушали стрельцы. А чтобы совсем удобно было идти в рукопашный бой, обломили об колено длинные древка у своих старых, испытанных копий.

Вот почему с короткими рогатинами прихлынули и первые и другие все отряды стрельцов к заветному месту, к дворцовым стенам в Кремле, к его крепким мостам и воротам.

Боярин Матвеев, ночевавший во дворце, около десяти часов утра собрался ехать домой. Только что окончился обычный боярский совет, начавший обсуждение дел, по обычаю, еще на рассвете. И все остальные бояре домой собрались. К так называемому Спешному дворцовому крыльцу уже подали карету Матвеева и других думных бояр и царевичей.

От этого крыльца отьезжали обычно, кого спешно посылали за чем-нибудь из царских хором, и сюда же подьезжали все гонцы, чтобы не спешиваться на самой площади Ивановской, как того требовал дворцовый обычай.

Старик Матвеев уже неторопливо спускался по лестнице, опираясь на руку сына, когда за ним раздался тревожный оклик:

— Пожди маменько, боярин Артамон Сергеич!

Отец и сын остановились и невольно оглянулись назад.

Их звал князь Федор Семеныч Урусов, видимо чем-то сильно напуганный и угнетенный.

— Што приключилось, боярин? — спросил Матвеев.

— Идут… идут… все полки, до единого… Изо всех слобод выступили. Земляной город уж миновали. В Белом городу показались… А иные отряды передовые уж и тут, у ворот кремлевских… Слышишь, боярин?.. Што буде теперь?..

— Э, как не приелось, князенька, трусу праздновать. Который раз уж приходят крамольные. А все их не видать. И ныне, видно, так…

— Ну, нет уж… Глянь сам… Видно сверху-то… Сам погляди…

Не говоря больше ни слова, повернул назад Матвеев и стал взбираться на лестницу быстрее, чем этого можно было ожидать от старика, хотя бы и с помощью юноши-сына.

Пока они втроем дошли до хором Натальи, несколько человек подтвердили справедливость сообщения Урусова.

У Натальи уже собрались многие из бояр, бывших на совете.

— Ворота припереть надо скорее кремлевские. Беда, что не солдаты, не иноземные роты ныне на карауле, а стрельцы те же, полку Стремянного. Гляди, предадут нас ради товарищей. Да на все воля Божья. Зовите полуполковника сюды, который с караулом, — приказал Матвеев.

— Да отца бы патриарха просить надо… Все с им покойней, с молитвенником Господа Иисуса Христа нашево… Слышь, государь, Артемон Сергеич — предложила Наталья.

— Как не позвать, покличем. Оно и для народа — препона. Не посмеют озорничать так без оглядки, коли сам патриарх тут будет… И святейшего зовите скорее.

Появился Григорий Горюшкин, полуполковник Стремянного полка, отдал всем поклон и стал у дверей, ждет приказания.

— Поближе подойди, Григорьюшко, — ласково позвала Наталья. — Вот слушай, што бояре тебе станут сказывать. Выручай государей своих. На тебя и надежда. А мы тебя век не забудем.

Снова поклонился и подошел поближе позванный.

Смотрят на него все, особенно — царь Петр.

Сейчас хочется узнать отроку: что думает стрелецкий голова? За кого он станет? Чью сторону будет держать: товарищей с Милославскими или их, царя с Нарышкиными?

Но у Горюшкина лицо какое-то деревянное, непроницаемое. Не видно ни злобы на нем, ни сочувствия к тем, кто просит о защите. Только затаенное любопытство. Словно он любуется на очень редкое, занимательное зрелище и ждет: какой исход будет из всего, что сейчас происходит пред его глазами?

— Первей всево — ворота загородить-запереть надо. Решетки спустить, рогатки поставить. За воротами, на мостах — малость людей оставить, а больше — на стены. И ни единой души ни в город, ни из городу не пропущать. Да еще…

Горюшкин сделал движение, словно желая заговорить.

— Што, Гришенька? Али сказать што собираешься?

— Доложить думал. Сам вот с докладом шел, когда позвали меня перед ваши, государей, царские величества. Прибежали от ворот кремлевских, от караулов стрельцы мои. Толкуют, ко многим-де воротам приступили шайки невеликие стрельцов и бутырцев. Зла пока не чинят никакова. А, гляди, станем ворота закрывать, тут и помешают. Так как нам быть? В бой идти с ими до смерти али как иначе?

В тяжелом раздумье опустились боярские головы. Теребят выхоленными руками свои седые и темные бороды, усы потрагивают.

За всем наблюдает, подмечает всякое движение, ловит каждое слово царь-ребенок. Ждет: что скажут бояре?