Ведьмино кольцо - Александр Руж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава VII
представляющая аудитории истинную сущность отца Статора
Я – женщина. Ничтожество мне имя? Какой кретин сморозил эту чушь? Мы знамя женской гордости подымем и встанем как одна плечом к плечу. И никогда, мои родные сестры, никто из нас не увлажнит лицо слезами боли беспредельно острой перед гуртом безжалостных самцов!
Но довольно стихов. Я еще не впала в маразм и предпочитаю изъясняться по-человечески. А вся эта рифмованная белиберда – не более чем театральщина, предназначенная для моих легковерных обожателей. Они и так млеют, когда я выхожу к ним в своем черном хитоне, вся увешанная железом, которое гремит в такт моим шагам. Мне кажется, в будущем – близком или отдаленном – это войдет в моду: заклепки, цепи, одежда смоляного цвета… Вспомнит ли кто-нибудь меня как родоначальницу новых веяний?
Ха… Меньше всего я думаю о посмертной славе. Мне всего тридцать пять, и я чувствую в себе достаточно здоровья, чтобы прожить еще как минимум столько же. Причем прожить не праздно.
Да, я не отец Статор. И не мать. Я чистая дева, которую не марал собою ни один представитель так называемого сильного пола. Я отношусь к ним, как к скоту, который необходим в хозяйстве. Скот должен быть накормлен, он требует определенного ухода, но испытывать к нему любовь – это извращение. Любви достойны только возвышенные, обладающие душевными струнами натуры – то есть женщины. Мужчин же Всевышний сотворил потребителями, он забыл вложить в них то, что отличает человека от животного. Все их поступки продиктованы удовлетворением низменных потребностей, ради этого они способны на многое, включая виртуозное притворство. Сколько же глупышек попалось на эту удочку! Но мне открылась истина, я рано поумнела, и никому не удастся меня провести.
Так кто же я на самом деле и как дошла до своих нынешних убеждений? Расскажу вкратце. По-настоящему зовут меня Елизавета, я родилась в Москве, папочка мой был преподавателем словесности, водил знакомство с Брюсовым, пописывал стишата и очень ими гордился. Очевидно, что-то из его литературных способностей передалось мне, потому что срифмовать пару строк для меня – раз плюнуть. Но я далека от бахвальства и не называю это творчеством, а тем более искусством. И я была бы искренне рада, если бы ничто во мне не напоминало о папаше! Не догадались, почему? Ну да. Мне не исполнилось и десяти, когда он ушел из семьи, бросив на произвол судьбы и жену, и целый выводок детей. Паршивая певичка из бродячей труппы, с которой он встретился, когда гостил у своего студенческого друга – между нами, такого же похотливого жеребца, – в Карпатах, вскружила ему голову. Кончилось тем, что этот почтенный педагог, награжденный за учительские успехи орденом Станислава третьей степени и дослужившийся до коллежского асессора, выгреб из домашней казны все деньги и скрылся в неизвестном направлении. Матушка, оставшись без гроша, работала за троих, быстро надорвалась и умерла. Дети пошли по миру, из шестерых выжили двое – я и моя младшая сестра, которая, впрочем, накануне совершеннолетия отравилась мышьяком, узнав об измене своего жениха.
И какой же путь мне был уготован после всего случившегося? Выйти замуж, родить потомство и терпеть мужа-подонка? Не смешите. Я уехала в Британию, где набирало обороты движение суфражисток. Там я нашла своих единомышленниц и без отрыва от самообразования принимала участие в их протестных акциях: приковывала себя наручниками к перилам мостов на Темзе, бросала доски с гвоздями под королевский экипаж, штурмовала вместе с горсткой домохозяек английский парламент, за что и угодила в тюрьму. Отсидев полгода, пришла к мысли, что показные эскапады меня не прельщают – я не видела в них ни пользы, ни смысла. Мне захотелось тишины, покоя и любви. Любви к женщине, конечно, ибо, созрев, я утвердилась в том, что лишь такая любовь не осквернит меня и не принесет мне горя.
Возвратившись в Россию в разгар мировой войны, я нанялась в работницы к богатой вдове, потерявшей своего благоверного месяцем ранее. В доме не было мужчин, это меня и привлекло, хотя драить паркет в восьми комнатах, не считая прихожей, не доставляло мне удовольствия. Вдова не выглядела удрученной в связи с потерей супруга и однажды, хватив лишку вишневой наливки, призналась, что в юности имела сношения с подружками-гимназистками и память об этой неземной усладе пребывает с ней всю жизнь.
Надо ли говорить, что мы зажили с ней душа в душу! Я из служанок была переведена в ранг компаньонок и не знала забот вплоть до того печального дня, когда мою матрону сгубил цирроз. Это произошло в семнадцатом году, незадолго до февральского переворота. Она завещала мне все свое немаленькое состояние, и я ухитрилась сберечь его, вовремя обратив в золото и драгоценные камни, которые не обесценились и при Советской власти. Я уехала на Урал, где меня никто не беспокоил. Но время шло, мои фонды таяли, я продавала перекупщикам бриллиант за бриллиантом, слиток за слитком. В один не самый прекрасный день обнаружилось, что жить мне практически не на что. Я стала подумывать о работе, но меня буквально воротило от перспективы сидеть в конторе и стучать на «Ундервуде», получая сорок рублей жалованья. Разве это предел мечтаний?
А каков он, мой предел, спросила я себя. И не сразу определилась, долго разбиралась в себе, прикидывала и так, и эдак. В моей биографии было все: несчастное детство, взбалмошная юность, умиротворенная зрелость. Гамма эмоций, выстраданный опыт, который требовал применения. И я поняла, что единственное, чем я могу удовлетвориться, перешагнув жизненный экватор, – это власть. Однако кто бы мне ее подарил в этой стране – ни с того ни с сего, с бухты-барахты? Я не состояла ни в комсомоле, ни в партии, а многолетний период, на протяжении которого я обходилась без зарплаты, мог при устройстве даже на самую ничтожную должность вызвать подозрения.
Обстоятельства подталкивали к принятию скорейшего решения, и я сделала выбор в пользу заграницы. В двадцать пятом году в Нью-Йорке открылся ночной клуб под названием «Прибежище Евы». Он просуществовал ровно год и был закрыт полицейскими, а две его хозяйки попали под арест за непристойное поведение. Но близкие моему сердцу, и
