Замурованные. Хроники Кремлёвского централа - Иван Миронов

— Слушай, молодой, — кричу я Паше. — Узнаешь поэзию?

— Не-а…

— Ладно, — не отставал я. — «Мцыри» кто написал?

— Не знаю, — честно отвечает парень.

— Сам студент, мама школьный завуч и не знаешь?!

Паша развел руками, отрешенным, немерцающим взглядом не отрываясь от телевизора.

За тормозами звучит спасительное «на вызов с документами». Через пару минут с наслаждением и радостью ловлю коридорные сквозняки. Вместе с адвокатами пришел следователь ознакомить меня с результатами почерковедческой и судебно-психиатрической экспертиз. Впрочем, следователем назвать его трудно. Мой одногодок, по натуре — ничтожество, по повадкам — хам. Старлей-побегушечник, приписанный к следственной группе из Смоленской прокуратуры. Неглаженый сине-полосатый костюм, футболка с блестками, волосы обильно напомажены какой-то жирной дрянью. «Сутенерский прикидон», — отметил я про себя. Последний раз видел его первого марта, когда мне было предъявлено обвинение в новой редакции. За это время Владимир Анатольевич Девятьяров успел обзавестись обручальным кольцом.

«Амбулаторно-судебная комплексная психолого-психиатрическая экспертиза» резюмировала:

«…не выявлено каких-либо нарушений интеллектуальной и эмоционально-волевой сфер… эмоциональная сдержанность, достаточные возможности контроля и волевой регуляции эмоций и поведения».

Чем не повод за себя порадоваться, но радость где-то потерялась, вместо нее неприятно засосало ощущение безысходности перед этим вонючим, тщедушным хорьком Девятьяровым, натянувшим на себя снисходительную хозяйскую улыбку.

…Уже неделю сидим втроем — Френкель, Золин и я. Чтобы спокойно работать, мне пришлось перебраться на нижнюю шконку. Сразу тебе и кухня, и спальня, и рабочий кабинет. Удобно! Напротив ночами под настольной лампой отсвечивает бледное лицо Френкеля, корпящего над нескончаемым потоком жалоб и заявлений. Сверху над банкиром скрипит зубами Золин. История про выручку одноклассника из латиноамериканского плена оказалась фуфлом. Судя по всему, ребята банально налаживали канал поставок «кокса» из Эквадора. На прогулках Саня выжимает из себя все соки: закачка пресса, бой с тенью, ходьба на руках. На восторженный вопрос банкира: «Много вас таких русских в Латвии?», следует заносчивым ответ: «Большинство! Ждем нападения России, чтобы взорвать Латвию изнутри». В свободное от сна, еды и прогулок время пятая колонна Прибалтики перерисовывает картинки из газет и журналов, гадает сканворды и со студенческим упорством конспектирует книгу «Поведенческий калькулятор».

Гоняет он жутко, переживая о жене: по нескольку раз переписывает для нее письма, непременно украшает их узором и дополняет срисованными обезьянами, медвежатами и прочим детским зоопарком. Столь трепетная тоска вызывает у меня недоумение и скепсис. В тридцать семь лет с уже одной ходкой за плечами подобное обострение сопливо-плюшевой романтики выглядит пошловато и возмущает нервный штиль хаты. Время от времени Золин сливает нервяк в коллектив, цепляясь к Френкелю. Повод найти не сложно. Банкир, который, по версии следствия, не пожалел трехсот тысяч долларов на устранение первого зампреда Центрального Банка Козлова из исключительно мстительных соображений, в тюремном быту с сиротской жадностью собирал и в уголке складировал судовые пайки, стирал и сушил все целлофановые пакеты, в том числе дырявые, завешивая ими постоянно сушильные веревки. Естественно, это не могло не вызывать протеста сокамерников. В ответ Френкель клеймил наше расточительство. Я веселился, Золин срывался.

После обеда всю хату заказали с вещами без раздела продуктов, значит, переезжаем скопом на шестой или пятый, и, наверное, в восьмиместку. При таком варианте явно просматривается оперативный интерес администрации: поскольку среди нас троих сук нет, Саша, ходивший под подозрением, уже вторую неделю из «хаты» не отлучался, значит, не стучит, по крайней мере, пока, поэтому наше общество должно расшириться, как минимум, на одного человека.

После восьми вечера за нами пришли. Начался переезд на пятый этаж. Ночные продолы централа обдавали спертой больничной грустью и уютом, тишина и приглушенный свет действовали умиротворяюще, но гнетуще. В окне лестничного марша фабричными огнями величественно мерцала большая «Матроска».

Вопреки нашим прогнозам, новая хата оказалась трехместной. Переселение растянулось минут на сорок. Первым рейсом подняв в хату пару баулов и разобравшись что к чему, я нацелился на облюбованную верхнюю шконку и направился за матрасом. Но мне навстречу наперевес с матрасом уже спешил Золин, решивший сработать на опережение. Пришлось довольствоваться нижней шконкой возле решки, самой блатной, по тюремным понятиям. Телевизор, холодильник поднимали на себе под неусыпными взглядами десяти цириков, цепью растянувшихся между этажами.

Разница между камерами третьего и пятого этажей разительная, как между подвалом и пентхаусом. С непривычки от свежего воздуха постоянно клонит в сон. Как после долгой томительной жажды накидываешься на воду, пытаясь напиться впрок, так, попав с третьего этажа на пятый, пытаешься вдоволь надышаться. Ах, какой здесь сладкий и глубокий сон!..

Сентябрь бежал в приятном однообразии: ударный спорт, чтение, сон.

Френкель бодается с системой: жалобы — суды, суды — жалобы. Каждая десятая жалоба в Басманном — его. К каждому заседанию ночью накануне банкир пишет речь листов на десять-пятнадцать мелкого убористого почерка. При этом Леша находит время на тяжбы с администрацией изолятора, протестуя против обысков с раскинутыми ногами и руками на стене. Постоянные жалобы беспокойного арестанта вертухаи воспринимают крайне мстительно. О спортивном зале мы и помнить забыли, телевизор отключается ровно с отбоем, в большие дворики на прогулку выводят только при отсутствии Френкеля. Озлобленные дежурные прикладывают все усилия, чтобы стравить сидельцев между собой. Однако репрессии вертухаев не задевают моего отлаженного арестантского бытия, а интеллигентное, но назойливое покусывание банкиром цириков вносит хоть какое-то развлечение в однообразное течение жизни.

Френкель — педант и рационализатор до противного. При заказе очередного ларька каждый перечень продуктов он тщательно переписывает вместе с ценами, со всякой исходящей и входящей бумаги обязательно снимает рукописную копию — поэтому каждый день пребывания Френкеля в тюрьме отмечен кипой бумаг. Здравый смысл Алексей доводит до безумия, и так во всем. Леша, например, не может просто съесть овощной салат. Он обязательно разделит свою порцию на три части: первую употребит с растительным маслом, вторую — со сметаной, третью — с майонезом…