Татарская пустыня - Дино Буццати

— Сегодня ты выглядишь лучше, — каждый день утешали его сослуживцы.

Но сам Дрого не чувствовал улучшения. Сильные головные боли и изнурительное расстройство желудка, которыми он страдал первое время, действительно прошли; никаких особых физических страданий он больше не испытывал. Но силы почему-то все убывали.

Комендант крепости Симеони говорил ему:

— Возьми отпуск и поезжай отдохни, хорошо бы тебе пожить где-нибудь у моря.

А когда Дрого отказывался, уверяя, что чувствует себя лучше и предпочитает остаться, Симеони укоризненно качал головой, словно Джованни, отвергая его полезный совет, вполне отвечающий духу и букве устава, а также интересам гарнизона и собственного благополучия, проявляет неблагодарность. Симеони так подавлял всех своей безукоризненной правильностью, что многие не раз поминали добрым словом прежнее начальство, даже старшего адъютанта Матти.

О чем бы он ни говорил, в словах его, пусть самых благожелательных, всегда слышался скрытый укор остальным, словно только он один выполняет свой долг до конца, он один — опора крепости, он один улаживает бесконечное множество неприятностей, из-за которых все могло бы полететь кувырком. Прежний комендант в свои лучшие годы был примерно таким же, только менее лицемерным, он не считал нужным скрывать свою черствость, а его грубость и суровость иногда даже нравились солдатам.

К счастью, Дрого подружился с доктором Ровиной и благодаря его помощи сумел остаться в крепости. Из какого-то непонятного суеверия он боялся покинуть крепость по болезни, опасаясь, что потом ему уже не вернуться. Эта мысль была для него невыносимой. Лет двадцать тому назад он ухватился бы за такую возможность: окунуться в спокойную светскую жизнь городского гарнизона с летними учениями, занятиями на стрельбище, конными состязаниями, театрами, блестящим обществом, дамами. А что теперь? Еще несколько лет, и надо будет выходить на пенсию, карьера его закончилась, в лучшем случае найдут ему место при каком-нибудь штабе — только чтоб дослужить. Оставалось несколько лет, его последний шанс; как знать, а вдруг за это время и произойдет долгожданное событие? Он отдал крепости лучшие годы своей жизни и считал себя вправе хотя бы подождать до последней минуты.

Чтобы ускорить выздоровление, Ровина посоветовал Дрого поменьше думать о работе и лежать целый день в постели: нужные бумаги и документы пусть приносят ему в комнату. Стоял холодный и дождливый март, из-за дождей были страшные обвалы в горах; внезапно по непонятным причинам обрушивались целые скалы и, дробясь, летели в пропасть со зловещим грохотом, не затихавшим в ночи на протяжении нескольких часов.

Наконец с огромным трудом стала проклевываться весна. Снег на перевале уже стаял, но густые туманы еще цеплялись за крепость. Рассеять их могло лишь жаркое солнце, настолько спрессовался за зиму сырой воздух в долинах. Но однажды утром, проснувшись, Дрого увидел, что на деревянном полу вновь появилась полоска солнечного света, и понял, что весна все-таки пришла.

И в душе вновь затеплилась надежда, что ее приход даст ему новые силы. Даже в старых деревянных стропилах весной появляются отголоски жизни: ночи наполняются каким-то поскрипыванием, потрескиванием. Все словно бы начинает жить заново, на мир обрушивается волна здоровья и радости.

Именно об этом и думал Дрого, воскрешая в памяти подходящие высказывания великих писателей, чтобы укрепиться в своих надеждах. Он поднялся с постели и, пошатываясь, подошел к окну. Слегка кружилась голова, но мысль, что так бывает со всеми, кто долго пролежал в постели, несколько успокоила его. И верно, головокружение скоро прошло, и Дрого смог полюбоваться сиянием солнца.

Казалось, во всем мире разлита безмерная радость. Сам Дрого видеть ничего не мог, так как перед его окном высилась стена, но эту радость он легко угадывал. Даже старые крепостные стены, красноватая земля во дворе, посеревшие деревянные скамейки, пустая повозка, медленно бредущий солдат — все прямо источало радость. А как же, наверно, хорошо там, по другую сторону стен!

Дрого захотелось одеться, посидеть на открытом воздухе в кресле, погреться на солнце, но какой-то внутренний озноб удержал его от этого и заставил вернуться в постель. «И все же сегодня я чувствую себя лучше, гораздо лучше», — подумал он, веря, что так оно и есть.

Мирно сияло восхитительное весеннее утро; полоска солнечного света медленно перемещалась по полу. Время от времени Дрого поглядывал на нее и не обнаруживал в себе ни малейшего желания заниматься бумагами, скопившимися у него на тумбочке. К тому же стояла необычайная тишина, которую почему-то не нарушали ни доносившийся иногда голос трубы, ни шум воды в цистерне. Даже став майором, Дрого не пожелал расстаться со своей комнатой, опять-таки из чистого суеверия; а к всхлипам цистерны он настолько привык, что они ничуть его не раздражали.

Дрого наблюдал за мухой, севшей прямо на полоску солнечного света. То была нежданная гостья, непонятно как пережившая зиму. Он внимательно наблюдал за ее перемещениями, но тут кто-то постучал в дверь.

Джованни отметил про себя, что стук странный. Это, конечно, был не денщик, и не капитан Корради из военной канцелярии (тот свой стук неизменно сопровождал вежливым «разрешите»), и не какой-нибудь обычный посетитель.

— Войдите! — сказал Дрого.

Дверь открылась, и показался старый портной Просдочимо, совсем согбенный, в нелепом одеянии, когда-то бывшем сержантской формой. Он слегка запыхался и, войдя в комнату, указательным пальцем правой руки ткнул в воздух, имея в виду что-то находящееся по ту сторону крепостных стен.

— Идут! Идут! — заговорщически сообщил он приглушенным голосом, словно это была великая тайна.

— Кто идет? — спросил Дрого, с удивлением глядя на взбудораженного портного. И подумал: вот влип! Стоит этому типу разболтаться, так раньше чем через час от него не избавишься.

— Они идут по дороге, Господи Боже ты мой, по северной дороге! Все уже на террасе: смотрят.

— По северной дороге? Солдаты, что ли?

— Батальонами, батальонами! — уже кричал старичок, сжимая кулаки. — На этот раз никакой ошибки, к тому же пришла депеша из генерального штаба: сообщают, что нам выслано подкрепление! Это война! Война! — кричал Просдочимо, и было непонятно, то ли от испуга он так надрывается, то ли от радости.

— Их уже видно? Без подзорной трубы? — Дрого сел в кровати, охваченный ужасным волнением.

— Еще как видно, черт побери! У них даже пушки, наши насчитали уже восемнадцать штук!

— И когда они могут на нас напасть? Сколько времени им потребуется, чтобы добраться сюда?

— Да что говорить! При такой-то дороге!.. Я думаю, через два дня они уже будут здесь. Максимум через два!

Проклятая постель, подумал Дрого. Лежи тут, прикованный. Надо же было заболеть! Ему и в голову не пришло, что Просдочимо мог сказать неправду. Он сразу поверил: все так и есть, он же заметил, что даже воздух изменился, и не только воздух, а сам солнечный свет стал другим.

— Просдочимо, — сказал он, с трудом переводя дыхание, — сходи позови Луку, моего денщика… нет, звонить бесполезно, он, должно быть, внизу, в канцелярии — ждет, когда ему дадут для меня бумаги, иди скорее, прошу тебя!

— Я сию минуту, господин майор! — откликнулся Просдочимо уже на ходу. — Не думайте больше о своих болячках, выходите на стену, сами все увидите!

Он выбежал, забыв даже закрыть за собой дверь: слышно было, как шаги его удаляются по коридору, потом снова наступила тишина.

— Господи, сделай так, чтобы я почувствовал себя лучше, молю тебя, хотя бы на неделю, — шептал Дрого, не в силах справиться с волнением.

Он хотел немедленно встать, встать любой ценой и тотчас отправиться на стену, показаться Симеони, дать всем понять, что он не манкирует, что он на своем командном посту и, как всегда, выполняет возложенные на него обязанности, ибо уже совершенно здоров.

Бах! От сквозняка, потянувшего из коридора, с грохотом захлопнулась дверь. В глубокой тишине этот громкий и зловещий удар прозвучал ответом на молитву Дрого. Почему Лука все не идет? Сколько времени нужно этому идиоту, чтобы одолеть два лестничных марша?

Не дожидаясь денщика, Дрого встал с кровати, и у него сразу же закружилась голова. Но постепенно головокружение прошло. Теперь он стоял перед зеркалом и испуганно смотрел на свое лицо — желтое, изможденное. Это все от бороды, попробовал утешить себя Джованни и неверными шагами в одной ночной рубашке стал бродить но комнате в поисках бритвы. Но почему же не идет Лука?

Бах! — снова хлопнула дверь, приведенная в движение сквозняком.

— Черт бы тебя побрал! — буркнул Дрого, направляясь к двери, чтобы ее закрыть, и тут услышал приближающиеся шаги денщика.

Тщательно выбритый и одетый — правда, форма теперь болталась на нем, как на вешалке, — майор Джованни Дрого вышел из комнаты и направился по коридору, показавшемуся ему много длиннее, чем обычно. Лука шел рядом, отступя лишь на шаг, чтобы в любую минуту его подхватить, ибо видел, что командир с трудом держится на ногах. Теперь головокружение накатывало волнами, и каждый раз Дрого приходилось останавливаться и пережидать, опершись о стену. «Я слишком волнуюсь, нервы шалят, — подумал он. — Но в общем мне все-таки лучше».